мне мешала моя одежда, столь непохожая на всё, что когда-либо я носила. Я была завернута в какой-то кокон из ткани, похожий, по-моему, более всего на кокон шелковичного червя. Он мешал мне свободно двигаться, и путался не только в ногах, но, казалось, по всему телу. Однако не приходилось сопротивляться этой, вдруг обрушившейся на меня, для кого-то обыденной и нормальной, для меня – весьма странной жизни.
Помню почему-то очень чётко чашу с вином, поднесённую нам под пологом[2]. Мы отпили по глотку, и выслушали семь благословений. И снова отпили по глотку. Мы разбили наши чаши[3]. И вошли в дом, и там получили возможность остаться вдвоём. Всего на несколько мгновений. Но в нашем собственном доме, с полным правом быть наедине, в подтверждение свершившегося брака.
Наверное, кокон пострадал от первых наших объятий, и пострадал весьма. Но ни я, ни Иисус не сдержали порыва друг к другу. Сразу, как за нами захлопнулась дверь. Не так уж много нам дали времени. Как будто только что нас оставили одних, и вот уже слышен голос Марфы, а я не могу, не в силах оторваться от Его губ. Да и Он, впервые не ощущая на себе давления долга, Закона и чего-либо ещё, что так часто разверзало пропасть между нами, не хочет разомкнуть рук, не отпускает меня. И оба мы ощущаем боль, когда приходится всё же оторваться друг от друга в угоду зовущим нас голосам. Как предвестник той боли, что ещё придется пережить потом, в том мучительном времени, о котором я ещё ничего не знаю, да и не хочу знать.
За свадебным столом, что могло там быть? То же, что за любым свадебным столом. Потоком неслись благословения и пожелания. Реками изливалось вино. По обычаю, исполнялись любые наши желания[4]. Любые, кроме одного, пожалуй. Самого заветного желания: оставить нас вдвоём на нашей общей теперь постели. И надолго, очень надолго, может, даже навсегда…
Два человека, от которых зависела наша с Ним судьба, впервые предстали передо мной именно в дни свадебного торжества. Первый полюбился мне разу. Иосиф, дядя моей свекрови, тот самый родственник, что подарил Иисусу наш дом. Дом был небольшим, но чудесно устроенным. Всё, как хотелось – плоская кровля, где мы встречали рассвет, шесть светлых комнат, участок земли с виноградником под стенами. Не так уж много мы в нём и жили, скоро Иисуса позвала Его судьба. Но дом остался в памяти. Как первое место, что могли мы назвать своим, где мы впервые не спали до утра, сплетая тела в ласке. Это не забывается. Я бы могла позволить себе покупку такого дома. Но муж мой не принял бы подобного подарка по многим причинам. И мое уважение к Иосифу не зависело от количества потраченных им денег. Мне не раз приходилось сталкиваться с людьми, чьи доходы немало превышали то, с чем согласилось бы даже самое богатое воображение. Много ли среди них было тех, кто расщедрился бы оторвать от себя даже такую долю? А не попрекать одариваемого всю оставшуюся жизнь? Иосиф сделал то, что сделал, с редким душевным благородством. Создав впечатление, что остался ещё и должен нам с Иисусом.
Он был распорядителем на свадьбе. Это он, задолго до свадьбы, позаботился о чистоте и уюте в доме. Это он снабдил нашу комнату кроватью с пологом. Он побеспокоился об устройстве комнаты для Иоанны, которая не могла находиться долго в общем для всех помещении. Он накрывал столы с помощью нанятых им людей. Семь дней почти не прерывающегося праздника в доме, закрытом для свадебного пира[5] – это немало. И всего хватило, всего было с излишком.
Хотя, нет… Не совсем так. Об этом надо рассказать, ведь это так и осталось неразрешимой для меня загадкой. На третий день, вечером, нас с Иисусом отозвала моя свекровь. Мы вышли в сад, где рядом с бочонками с вином стояли озабоченный чем-то Иосиф и незнакомый мне человек. Впрочем, я видела его мельком в числе тех, кто шёл в свадебной процессии, и позже, в доме. Я не уверена, но что-то подсказывает мне, эти глаза уже мелькали не раз в толпе окружавших Иисуса людей. И высокая, нескладная фигура мне знакома. Только раньше он прикрывал лицо накидкой, и растворялся в море народа, как только мой взгляд останавливался на нём. И не только мой взгляд. Он, по-видимому, не выносит внимания к себе, и любопытные взоры не то чтобы смущают, нет, – смутить подобного человека трудно, и даже невозможно. Просто он хочет быть незаметным, и исчезает как тень при малейшем подозрении, что вызвал к себе интерес. А теперь я получила возможность рассмотреть его поближе. Высокий, с наголо обритой головой, с чертами лица и цветом кожи, напомнившими мне одну давнюю встречу.
Мне было лет пятнадцать, и я ещё только начинала свой путь жрицы, пройдя первую ступень посвящения. Именно тогда, во время одного из праздников, я видела у храмового алтаря пятерых жрецов, прибывших из Египта. Говорили, что они жрицы Исиды, египетской Матери. Великая Богиня-мать имеет много лиц, столько, сколько народов в её руке. Исида, Кибела-Рея, Астарта, Ашторет… Разные народы поклоняются Ей по-разному, но все чтят два Её лика: смерти и вечности, и потому, как бы ни отличались обряды, в них так много общего. Разве обряды наши, с оплакиванием прекрасного возлюбленного, назови его Адонисом, Таммузом, Осирисом, не схожи в главном? Великая Мать и её Возлюбленный – суть отражение природы, вечно живой и умирающей, умирающей для того, чтобы возродиться. О, об этом можно рассказать многое! Особенно после того, как все семь ступеней посвящения в храме Ашторет пройдены тобой.
Но, однако, лучше о жрецах. Если не считать того, что лица и тела у них были оплывшими, голоса – высокими, что роднит всех, пожертвовавших Матери мужским достоинством, я сочла бы этого незнакомца родным братом тех жрецов. И это сразу насторожило меня. Сказывались воспоминания. Египтяне, уезжая, увезли с собою нескольких наших жриц, бывших на разных ступенях посвящения. Помню леденящий душу страх, обуявший меня, когда один из них заинтересовался мной. Он заглядывал мне в рот, и ощупывал моё тело. Грубо тискал грудь своей жирной рукой. Он был мне отвратителен, но дело даже не в этом. К тому времени я привыкла ко многому, вызывавшему отвращение. Но я боялась, что попаду в число отобранных, я уже расставалась в душе окончательно с матерью и отцом. А мне их так не хватало в моей храмовой жизни! Здесь же была угроза потерять родных навсегда.
И вот, этот незнакомец в саду, в своих белых одеждах, со взглядом исподлобья, блеснувшим, как остро заточенный клинок при лунном свете, вызвал у меня то же чувство отвращения в смеси со страхом. В последующем прояснилось, что это – добрый знакомый Иосифа, даже друг. И я не посмела почему-то расспрашивать о нём. Мне это было неприятно. Осталось в памяти имя: Ормус. Имя это связано с понятием Света, не стану объяснять, откуда я это знаю, довольно того, что знаю. Но как же имя это не соответствует истинному лицу Ормуса!
Итак, в саду перед домом, подле пустых винных бочонков, мы нашли удручённого Иосифа, Ормуса, и вызвавшую нас свекровь. Всем своим видом выражая озабоченность, свекровь, с некоторым неодобрением в голосе, сказала, кивая головой на Иосифа:
– Вина нет у них!
Что же, плохо, конечно, но поправимо. Неприятно, что слова эти прозвучали как бы в укор Иосифу, так много сделавшему для нас. Как бы продолжая мою мысль, Иисус несколько грубо ответил ей, ведь своим упрёком она могла обидеть нашего распорядителя:
– Что мне и тебе, женщина? Ещё не пришел час мой.
Он давал понять своей матери, что не его забота сегодня, в часы праздника, думать о подобных вещах. До сих пор всё, сделанное Иосифом, было безупречным. И сам Иосиф найдёт, как помочь горю…
Между тем, лишившись вдруг жениха и невесты, несколько гостей вышли из-за стола, с целью найти и возвратить лучшее его украшение назад. Иосиф, человек достойный, постарался придать случившейся неприятности вид шутки.
– Поскольку Йэшуа известен в Галиле своими чудесами, не мог бы он сотворить маленькое чудо на собственной свадьбе? Не стоит волноваться, наш жених ещё не то может!
– Ладно, дядя, не смейся надо мной. Пошлём в город людей, через час будет вино, вот и все чудеса.
– А я говорю, тот, кто поднимает больных людей на ноги, сумеет и воду превратить в вино! Надо постараться, Йэшуа! Мариам ждёт, и это её свадьба. Желание невесты – закон для всех нас, и для жениха – тоже…
Иосиф подал знак, подбежали те, кто прислуживал нам за столом. Распорядитель указал им на внушительных размеров винную бочку.
– Вот, жених желает заполнить эту бочку родниковой водой из источника. Что он вам говорит, то и делайте.
На наших глазах стали её заполнять водой. Иисус взирал на это с искренним изумлением, как мне казалось.
– Ну, если тебе вздумалось помыть бочку, да родниковой водой, не стану спорить. За столом вина ещё много. Пошли всё жё людей в город…
– Закрывайте бочку, – последовал приказ Иосифа. – Дадим вину созреть.
Посмеиваясь, подшучивая, пьяная компания двинулась в дом. Кто-то оставался в саду, стараясь отдохнуть от винных паров, проветриться.
Но когда спустя небольшое время нас вновь настоятельно вызвали в сад, из той самой бочки стали черпать чудесное, много лучше прежнего вино… Оно переливалось на свету рубином, одевало солнечный свет в багрянец, и аромат у него был… Я бы сказала, что это был аромат чужих стран и дальних путешествий! Изумление Хузы бросилось мне в глаза. Он всё это время не отходил от бочки, вернее, от Иосифа. Конечно, из всех гостей на свадьбе Хузе, домоправителю тетрарха, ближе всего был Иосиф, что по возрасту, что по положению своему…
– Но как? Каким образом? – бормотал он. – Её же закрыли, и там была вода! А теперь вино, и со вкусом тех вин из Рима, что доводилось пробовать в подвалах Ирода! Здесь, в Галилее, и виноград другой! Ведь для будущего вина всё важно – и род винограда, и особенности земли, в которой растёт лоза, и солнце в той местности, в которой ягоды вызревают!
Ещё несколько человек не сдерживали переполнявших их чувств, главным из которых было ошеломление, удивление без границ. Хуза же продолжал размышлять вслух, никого не слушая:
– Да и не могло оно попасть в бочку, какое бы оно ни было!
Гости воззрились на Иисуса. Он же смотрел на Иосифа. В глазах моего мужа, тоже приложившегося сегодня не к одной чаше, искрилось самое настоящее веселье.
– Ах, дядя, дядя, – с ласковым упрёком сказал он. И покачал головой.
– Странный ты человек, племянник, – отвечал Ему Иосиф. Подают вначале лучшее вино к столу, а когда все напьются, после худшее, всё равно не заметят. А ты хорошее вино сберёг доселе…
Я же, хоть всё это и было загадкой, ни о чём не спрашивала. Там, где был мой любимый, воцарялись покой, избавление от болезней и горя, творились немыслимые чудеса. От Него исходили тепло и радость. Большего чуда, чем беременность Иоанны, могла ли я ждать от Него? Большим чудом была лишь наша с Ним встреча. А она уже состоялась. Что уж говорить о какой-то бочке с вином…
[1] Вифания - «Дом фиников».
[2] Полог или Хупа означает либо дом жениха, куда
