- Вот, - сказал дедушка и показал газету. – Ребёнок – он и в Африке ребёнок.
- Прямо шкилет, - заявила Катя, разглядывая на газетной фотографии очень худенького мальчика-негритёнка с очень грустными глазами.
- Это потому, что он ничего не ест, - пояснил дедушка.
- А почему же у него голова такая большая? – спросила Катя подозрительно.
- Это от голода, - сказал дедушка.
- Нет, это потому что у него пища не в живот, а прямо в мозг, - резонно возразила Маша. Она тоже смотрела на фотографию и вообще она всё знает. У неё, между прочим, оценка «пять» по пению. Потому что голос.
- А такая большая, чтобы думать. Про аппетит.
- Какой аппетит, если есть нечего? – возразил дедушка. – Видите, какие у него глазки грустные?
- Надо ему наш холодильник по почте отправить, – предложила Катя. Она была очень практичной девочкой. – Мы ведь колбасу всё равно не едим.
- Потому что зажрались, - сердито сказал дедушка. – Уж он-то бы нашу колбаску да с превеликим удовольствием.
- Колбаса – это трупы, - вдруг сказала Маша.
Дедушка поперхнулся.
- Какие ещё…? Чего придумываешь?
- И ничего я не придумываю! – горячо возразила Маша. – Потому что из убитых животных! Так дядька по телевизору говорит. Толстый такой как прямо паровоз. А ещё с губами и в очках. И ещё причмокивал всё, как будто у него зубы на присосках.
- Ага. Толстый. Потому что колбасу регулярно ест! - съязвил дедушка. – Из трупов.
- Из убитых, - уточнила Маша. – И вообще, колбаса - это некультурно. Лучше торт. Бэзе. За двести тридцать рублей. Он не из животных. Он из крема. И с розочками. И в нём, мне кажется, очень много витаминов. Для детских организмов, - уточнила она на всякий случай и с тонким намёком. Вдруг дедушка поймается на эти самые витамины и купит его ещё до своей пенсии.
- А как его звать? – спросила Катя, продолжая хмуро глядеть на несчастного сфотографированного газетного мальчика.
- Никак, – ответила Маша. – Как же его можно звать, если он – фотография?
- А вот и неправда, Машечка! – горячо заспорила Катя. – У всех есть как звать. И имя и даже фамилия!
- Ох-ох-ох! Прям у всех! – язвительно заохала Маша. Она была той ещё язвой. – Вы тоже скажете, гражданочка! (откуда она выкопала это базарное слово «гражданка» было совершенно непонятно. Наверно, действительно на рынке услышала. Сейчас же все кругом и везде «господа», только на рынке и в кой-каких магазинах остались прежние «граждане» и «гражданки».).
- Да, у всех! – набычилась Катя.
- Ох-ох-ох! Скажите-извините!
- Да!
- А вот у Парамошки, например, как? - и Маша кивнула в окно, за которым, прямо на земле, лежал как всегда грязный и как всегда всегда весёлый дворовый пёс Парамошка.
- Как? – даже удивилась Катя. – Парамошка! Конечно!
- А фамилия как? – ехидно сузила глаза Маша. – А?
- И фамилия тоже есть! – Катя решила держаться до победного (а действительно, как его фамилия? Откуда у него, у Парамошки, фамилия? Какая же всё-таки это язва, эта Машечка!).
- Ну, какая, какая, какая? – уловив сестрино замешательство, ринулась в атаку Маша.
- Собак. Парамоша Собак. А чего? Хорошая фамилия! Очень даже культурная.
- Собак – это у него порода такая, а не фамилия!- торжествующе заявила Маша. – Всё-то вы, гражданочка, перепутываете!
- Я не перепутываю! – опять набычилась Катя. –Я всегда честно говорю. Правда, дедушка?
- Из-за чего спор? – спросил дедушка. Он во время их разговора опять углубился в чтение своей любименькой (вот уж действительно нашёл себе любовь!) газетки и поэтому не понимал о чём речь.
- Катя говорит, что у Парамошки фамилия – Собак, а я говорю, что Собак – это не фамилия, а порода такой!
- Такая… - поправил дедушка. – А насчёт породы… Нет, порода у него по-другому называется.
- Вот! - торжествующе сказала Катя. – Я же говорила!
-… порода у него называется – двортерьер, - сказал дедушка, почему-то хитро улыбаясь.
- Что это за порода такой? – подозрительно прищурилась Маша.
- О, это самая лучшая порода! – засмеялся дедушка. – Самая верная! Самая неприхотливая! И самая весёлая!
- Да? – всё так же подозрительно спросила Маша и уже более внимательно посмотрела на лежащего на солнышке и не подозревающего о такой своей собачьей исключительности Парамошку. Тот почувствовал её взгляд, поднял голову, повернул голову и показал Маше аккуратненький розовый язык.
- Хулиган, - буркнула она. – Ещё язык показывает. Вот не дам тебе больше сосиску, будешь тогда знать.
Парамошка в ответ подхалимски замахал таким же грязным, как и он сам, хвостом.
- Вот так-то, - смилостивилась Маша. - А то ещё язык показывать!
Пёс в ответ подхалимски тявкнул. Он умел играть на тонких струнах человеческой души. Он был хитрец, каких поискать, и за вкусную сосиску готов был носить хоть какую фамилию. Пусть даже Собак. А что? И очень даже культурно!
