Машина времени для «писак» или «да Винчи» сия Руси

Мне кажется, я так и не понял, чем было «происшествие», так поразившее меня в прошлый четверг, – научным экспериментом или иллюзией. Дело в том, что друг, к которому я направлялся сегодня, был уж очень умен, в сравнении со всеми нами. Вот коли бы этот «фокус» с исчезновением пепельницы устроил какой-нибудь студентишка из Академии, я и не усомнился бы в истинности произошедшего. А тут…Вдруг он пошутил надо мной?...
Я поднялся в знакомые комнаты и не успел оглянуться, как на шею мне кинулся «непредвиденный» в данном доме Райзер.
– О, Димитрий Виноградов! Я так скучал по тебе и Петербургу! Ну и по всем остальным тоже. Что случилось? Месяц назад я получил письмо от нашего «да Винчи» с просьбой срочно приехать именно сегодня – 16 декабря 1749 года! А ведь я должен был закончить этот чертов Уткинсий завод в этом чертовом Висимо-Уткинске!
– Густав, как же рад тебя видеть! – воскликнул я в ответ, пытаясь отодрать от своей груди не в меру приветливого покорителя уральских сел.
– Без меня Висимо-Уткинск встанет! Никто не хочет брать руководство строительством на себя!
– Не беспокойтесь, мой друг. На Урале и не такое бывало, – вальяжной походкой к нам подошел Якоб Штелин. На самом деле, я знал «царского библиотекаря» только по рассказам «да Винчи» – все-таки между нами с десяток годков разницы, да и положением теперь разнимся.
Но где же человек, ради которого мы собрались? Заметив на полу никому не нужный номер «Санкт-Петербургских ведомостей» я с интересом поднял его. Поверх статьи была надпись.
– Друзья, кажется, мы пропустили записку! Здесь значится: «Садитесь за стол, жена принесет хорошего вина!»
В тот же момент, как я произнес это, дверь в глубине гостиной приоткрылось.
– Садитесь, пожалуйста! Муж скоро прибудет, – Елизавета подошла к столу и поставила большую бутыль красного. Нимало не смутившись наших прилипших к ее платью взглядов, обрусевшая немка достала стаканы и удалилась. В дверь постучали.
– Неужели он! – воскликнул переволновавшийся Густав Ульрих Райзер. Наверное, ему не терпелось вернуться к своим заводам.
Это был не он. Вернее он, но не тот он, которого мы ждали.
– Граф Разумовский, – представился мужчина, – Я пришел повидаться с…
– Знаем-знаем. Мы тоже к нему-с, – перебил графа «царский библиотекарь».
Делать было нечего, мы сели за стол. С вином как-то лучше ждалось. Не успели мы выпить и по стакану, как из дверей буквально вывалился хозяин крепкого напитка. Нет, он не был пьян, с ним было что-то другое. Все разом вскочили.
– Все нормально. Я просто долго бежал, – успокоил нас «да Винчи», пытаясь отдышаться.
– Простите, мой друг, но это не объясняет наличие белого…хм…мешка на вас и отсутствия обуви, – заинтересовался обликом прибежавшего Якоб Штелин.
– Это не мешок, это медицинский халат. Подождите минутку, мои друзья, и я все вам объясню!
Обеспокоив нас загадочной фразой, он убежал переодеваться. Вернувшись, сел на стул, плеснул себе красного и, попросив не перебивать, начал свой рассказ. Это был наш студенческий друг и «да Винчи» сия Руси – Михайло Ломоносов.

***
Все началось очень давно, еще до знакомства с моей замечательной супругой… Тогда я, вы, Дмитрий, и вы, Густав, учились в Марбурге. Да-да, я не только вместе с вами, мои дорогие друзья, безбожно пропивал выделенные Академией 300 рублей, влезал в долги и предавался плотским усладам. О, нет! Я жаждал знаний, больше чем нежных лобзаний! Именно тогда я начал разработку своего величайшего изобретения!
Помните, Дмитрий, в прошлый четверг я продемонстрировал исчезновение пепельницы? Я обманул вас. О, она не исчезла! Пепельница переместилась во времени. Вы можете усмехаться, Якоб, но это так, и я вам докажу!
Эксперимент с пепельницей был испытанием моей разработки. Сегодня, за час до вашего прихода, я сам переместился. Не стоит вскакивать, Густов. Переместился я весь, а не умом. Достаньте ваше письмо. Я отправил вам его из прошлого, посмотрите печати! Прошлое было моей первой точкой назначения. Тогда я не умел настраивать машину точно. Так что оказался в этот же час, день и месяц и, почему-то, в Москве. На дворе был 1702 год…

***
16 декабря 1702 года я очутился в тогдашней столице. Правил, к слову, Петр I. Я был поражен тому, что моя задумка осуществилась! Я так удивился, что стоял на месте и не мог двинуться. Но хозяйка магазинчика, в который меня занесло изобретение, громко закричала, увидев мое восторженное лицо. Не знаю, что ее больше напугало: то, что я оказался на втором этаже в жилой комнате, или то, что она оказалась в панталонах перед моим восхищенным взглядом. В любом случае, бежать пришлось быстро.
На улицах я обнаружил старую Москву! О, как возбуждающе было ходить по этим одинаково знакомым и незнакомым улицам! Я гулял до следующего утра. Нет-нет, не спрашивайте, где я ночевал, Дмитрий. Так вот, я гулял, пока не понял: что-то меня смущает. Смущало меня отсутствие газет. Тогда я вспомнил, что не было журналистики в России в те дни! Я не удержался, я не смог! Я не только изобретатель, я – журналист!
Пришлось выкрасть перо и бумаги. Не смотрите так осуждающе, Густав, другого выхода не было. Я не мог лишить людей информации! Я стал писать информативные стихи на листовках и прибивать их к столбам! Почему стихи? У меня не было времени на посещение балов и разговоров о событиях в стране! Я прибивал и прибивал листовки, пока меня не схватили…
Через пару часов я предстал перед царем сея Руси. Да нет же, Дмитрий, императором он стал намного позже, не перебивайте. Итак, я был немного побит и испачкан, но гордость изобретателя и журналиста заставляла мои глаза сиять. Меня буквально втолкнули в покои государя, но сначала он даже внимания не обратил…
– Европа! Как бы мне так сделать, чтобы Русь моя родная с тобой сравнялась, – задумчиво произнес Петр I  и, скатав карту в рулон, засунул ее за пазуху, –  Сравнялась, а потом – и превзошла!
Царь в задумчивости мерил комнату шагами, не обращая на меня и стражников внимания.
– Бороды я им отрубил, длинные рукава срезал. Новый год перенес, а что толку! Как были неучами ленивыми, так и остались! – с этими словами он уперся взглядом в стражников. На минуту мне показалось, что он им карту эту скатанную… ну показалось, слава Господу.
– Чего вам?!
– Вот. Глупости всякие на листках писал и по столбам прибивал, – ответил один из стражников и потащил меня за шиворот вверх, – Называет себя как-то странно.
Я не позволил им самоуправствовать и гордо вскочил на ноги.
– И ничего странного, великий царь! Журналист я! Жур-на-лист.
– Журналист, говоришь? Точно! Журналистов мне только не хватало!
– Что, казнить его? – странные у них тогда порядки были, у стражников.
– Зачем же казнить?! Пускай на благо родины трудится! – Петр I говорит, а у меня как от сердца отлегло, – Будем с тобой, журналист, народ просвещать. Газету сделаем для всех!
– Для всех? А как же назовем, газету? – растерялся я.
– А так назовем, чтобы даже глупому понятно было, про что газета. И запоминалось чтоб. Пиши, давай.
Я сбивчиво достал из кармана листок и карандаш: волновался.
Ведомости… - медленно, с расстановкой продиктовал царь, –  Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и в иных окрестных странах!
Я записал и понял, что если бы не моя машина времени, не бывать журналистики на нашей земле!
Не хмыкай, Якоб, радовался я не долго. Заставили меня работать день и ночь. Пришлось срочно сбегать. Вот только еще плохо управлял машиной времени. Хотел в сегодня попасть, да перекрутил чуток…

***
29 мая 1769 года я оказался в Санкт-Петербурге. Вот только осознал свою промашку я не сразу. Думал, только месяц перепутал – оказался в зеленых кустах, ободрав себе все что можно. А в декабре, как известно, кусты не зеленеют.
Не успел я выбраться из кустов, как услышал недовольное мяуканье в три кошачьих голоса. «Откуда здесь столько кошек?», удивился я, оглядываясь вокруг. То, что я увидел, отвлекло мое внимание от всех представителей рода «крысоловителей». Передо мной был Зимний Дворец! Бросьте свои усмешки, Дмитрий. Он был совершенно другим: огромный, высоченный дворец в желтоватых тонах, на месте той, извиняюсь, развалюхи, которую мы можем наблюдать сейчас. Вы не представляете, как этот факт взбудоражил меня! Энтузиазм заставил мои ноги бежать вперед, к прекрасному зданию, а точнее – к прекрасному отрытому окну, манящему своей открытостью.
Нет, дорогие друзья, я не мог думать ни о чем, кроме чистоты эксперимента, влезая в императорские палаты! Да и кусты, в которых я оказался, были зелеными, а дворец – Зимним. Эта мысль подталкивала меня по пути в юго-восточную часть здания. Но как же я был удивлен, внезапно столкнувшись со статной пышнотелой дамой, при входе в чью-то спальню. Как оказалась, спальня принадлежала Самой императрице. Хуже было то, что дама, на которую я налетел в порыве исследовательской экзальтации, была хозяйкой комнаты – Самодержицей Всероссийской.
О, как же я был напуган и восхищен! Переводя взгляд от сияющего белизной декольте, затянутого тугим серебристым корсетом, к сверкающим яростью глазам, я ждал, что она закричит. Но нет, это вам не владелица магазина в панталонах, но владычица империи целой!
– Как вы посмели нарушить покой моей опочивальни, сумасшедший стервец! Словно вор подкрались к самой Екатерине Великой! – дама опустилась в кресло со всей грацией, свойственной только ей одной.
Я замер, не зная, что ответить. Внезапно Екатерина предложила мне зайти в комнату и прикрыть дверь. Присев в кресло напротив, я сделал попытку представиться, но императрица перебила меня.
– Я знаю, кто вы. Сын Михаила Ломоносова, не так ли? Ах, смерть великого ученого поразит кого угодно… Пришли поблагодарить за ту честь, которой я удостоила вашего батюшку перед кончиной?
От таких признаний я растерялся еще больше. Но научный интерес поборол страх узнать свое будущее.
– Простите покорно, – извинился я, – Василий Ломоносов, в честь дедушки. Я хотел бы узнать о бумагах отца, о судьбе его работ.
– Ох, ну зачем вам это, – внезапно раскраснелась Екатерина, – Мы с вами почти ровесники, а вы безрассудны, словно юноша! Влезли во дворец через окно, нашли мою опочивальню… Да-да, я видела вас и ждала. Неужели все из-за бумаг отца?
– Я не видел его годами, не смог встретиться и на смертном одре… Хотелось хоть как-то прикоснуться к его деятельности. Помню, он писал оду…
Внезапно Екатерина встала. Ее орлиный взор пронзил мое сердце, заставив вжаться глубже в кресло.
– Помню-помню. Ода Елизавете. Еще через ее любовника передавал, через Ивана Шувалова! – кажется, Екатерине ода не понравилась.
Не стоит вскакивать, граф Разумовский! Кстати, откуда вы здесь вообще? Ах, благодарность за оду? Ну, да - ну, да. Не беспокойтесь, я так и сказал императрице, что она Шувалова с вами перепутала. Ой, простите за резкость…
Но не будем об этом! В тот момент меня подстерегала величайшая опасность, о которой я и не подозревал. Императрица вдруг решила, что раз отец любил Елизавету, то сын обязан полюбить Екатерину. Я отбивался, как мог, но эта властная женщина заставила меня…
Да что вы улыбаетесь, Дмитрий! Екатерина Великая заставила писать ей чертову оду!