До этого жизнь бурлящая вокруг, меня не очень касалась. Я смотрел, потому что имел глаза, слушал, потому что имел уши. Но никогда не задумывался над тем, что видел или слышал. И никогда, ни о чём не мечтал, ничего не хотел от жизни и ничего не ждал от будущего. Да и в воспоминаниях моих не было ничего радостного. Я двигался, ел, дремал, но на самом деле – не жил.
Но однажды, произошло событие, перевернувшее, всю мою никчёмную жизнь.
Я приходил сюда, уже почти месяц. С тех самых пор, как она поселилась в этом старом заброшенном доме, потихоньку наводя порядок. День за днем, методично разгребая мусор во дворе и в огороде. То там, то тут горели костры, и языки пламени съедали все, что было не пригодно в хозяйстве. Она как заправский сельский житель ловко управлялась с тяпками, граблями, топором. В её руках всё вертелось, крутилось и ложилось на своё законное место. А я подглядывал, сожалея лишь о том, что не могу показаться ей на глаза.
Женщина вставала рано, босая шла по траве, к реке, сбивая на ходу утреннюю росу, Там быстро и ловко скидывала легкое платьице и… совершенно обнаженная бросалась в воду. Плавала она, загребая одной рукой, как раненая птица. Затем переворачивалась на спину и долго. долго лежала на поверхности воды, которая качала её, как в колыбели. Потом, словно что-то вспомнив, стремительно плыла к берегу. Выходила на берег, так же торопливо, словно боясь чего-то не успеть. Но внезапно, будто споткнувшись, садилась и начинала медленно расчёсывать волосы. Они были длинные, концы лежали на траве, и ей приходилось вставать в полный рост. Я наблюдал за ней издали, она вполне могла быть – в моём воображении – Русалкой. Это были самые потрясающие минуты в моей никчёмной жизни. Почему-то этот обряд - иначе это ни как не назвать - вызывал в моей душе жгучие, никогда ранее неизведанные желания. Я мучился и любовался одновременно. Во мне рождалось, что-то до сих пор незнакомое, тайное, любое. Я следовал за ней и обратно, видел, как она в лесу собирала цветы. Она всё делала очень быстро, но в её движениях не было той деревенской суеты, её работа была четкой и какой-то размеренной. Казалось, что она это уже когда-то делала, будто зная каждое свое действие наперёд. Затем выйдя в поле, начинала петь. Её голос, звонкий, чистый, завораживал, я почти готов был броситься к её ногам, и целовать, обнимать их. Но моя внешность… казалось, могла вызвать у неё отвращение, и только это сдерживало мой порыв.
Так и жили мы рядом, я на чердаке, она в доме. Я часто помогал ей какой-нибудь работой по дому, в огороде. Она останавливалась в недоумении перед прополотой грядкой, наколотыми, и на место сложенными дровами, качала головой, смотрела по сторонам и ничего не понимая, шла делать другую работу. Она не бегала по соседкам и не проводила вечера на посиделках. Жила особняком.
Как-то, одевшись понаряднее, ушла. Её не было почти неделю, Я было затосковал. Но однажды она вернулась ведя за собой корову. Во двор въехала повозка, с неё спрыгнул мужичок, который начал что-то ставить на землю. Всё происходило в полной тишине, и только негромкое кудахтанье да поросячий визг, подсказали мне, что хозяйка привезла домой какую-то живность. Мужичок, так и не сказав даже на прощание никаких слов, сел на повозку и уехал со двора. Она долго сидела на завалинке, вытянув вперёд свои красивые ноги, отдыхала. Корова подошла к стогу сена и медленно, выбирая травы по сочнее, стала жевать. Она была настолько худа, что я даже в темноте мог посчитать её ребра. Поросёнок вылез из мешка и тоже искал, чем бы поживиться, и только курица продолжала сидеть в корзинке. Наконец женщина поднялась и пошла в дом, переодевшись, вновь вышла во двор. Увела корову в сарай и туда же загнала поросенка, унесла корзину с курицей, занесла в дом сумки.
Затем, резко повернувшись, побежала. Она двигалась по направлению к реке, спотыкалась, падала и вновь поднималась, и всё бежала, бежала. Сорвав с себя одежду, бросилась в воду, и через некоторое время её голова показалась на середине реки. Она лежала на спине, её тело блестело под яркой луной. Звук, доносившийся оттуда, сначала мне был не понятен. Но вскоре я понял, женщина плакала, плач перешел в рыдания. Она уже плыла по направлению к берегу, и её рыдания перемешались с плеском воды. И приносили мне непонятную, нестерпимую боль. Она взяла платье и совершенно обессиленная побрела обратно. Шла, низко наклонив голову, будто, что-то искала на земле и не находила. Она неловко упала на траву, и долго в исступлении, рыдая, повторяла: «Я тебе этого никогда не прощу!» – Кому она грозила, я так и не услышал в этот вечер, имени она не назвала.
Утро было солнечное, теплое и всё было как всегда. И всё же, что-то было не так. В её походке появилось, что-то незнакомое, она будто плыла по двору, всё было так же и не так.
Шло время, к ней стали заходить соседки, кто за солью, кто за спичками и всё пытались выведать, кто она и откуда взялась в этом доме, но только и удалось узнать, что зовут её Настя и на вид ей было, лет тридцать. Зима не принесла никаких новостей, и всё в её жизни было без изменений. И вот, наконец, наступила весна. Она была ранняя, стремительно таял снег, и набухали на деревьях почки.
Я благополучно проспал на чердаке всю зиму и, услыхав звонкий стук капели, жмурясь от ярких солнечных лучей, вылез во двор. Развалился на завалинке и радовался всему живому, что шевелилось вокруг меня. Замычала корова, и я нехотя скрылся за углом дома, потому что послышались шаги и звук открывающейся двери.
Настя вышла во двор, на её лице сияла солнечная улыбка, она сладко потянулась, шубейка на ней распахнулась в стороны, и я не поверил своим глазам. Оттуда выглядывал огромный живот, он выпирал вперёд, и через платье четко вырисовывался пупок. Я так и замер, теперь мне стало понятно, почему она тогда так рыдала. Я стал подсчитывать, когда же она должна родить. Сбился со счету и решил, что хватит мне спать, надо помогать ей по хозяйству. В это время, погоняя свою корову в стадо, проходила соседка и тоже увидела Насти живот. Тихо ойкнув, она заспешила прочь. И пошло-поехало, в этот день понадобилась соль сразу всему селу. Но Настя не пряталась в доме, она как бы дразнила своим видом докучих соседушек. Говоря приветливо:
- Заходите ко мне, я вас угощу чаем, - и бежала ставить на стол самовар и собирать угощение. Говорили о погоде и о том, какая ранняя нынче весна, о будущем урожае. Но ни одна так и не задала интересующий всех вопрос: «От кого понесла Настя?» Её никогда не видали праздно шатающейся по селу, да и в магазине она никогда ни с кем из мужиков не заигрывала. И, в конце концов, пришли к выводу, что она приехала жить к нам в деревню уже будучи в положении.
За весенними заботами, время пролетело незаметно. Настя всё так же жила замкнуто, почти ни с кем не общаясь. Но всё же сдружилась с одной солдаткой, женщиной доброй, имеющей троих детей. Когда выдавалась свободная минутка, она приходила до Насти, и они говорили о детях. Однажды вечером, шёл дождь, они засиделись допоздна, и Настя рассказала, что ей всё время кто-то помогает:
- Представляешь! – говорила Настя, - я только соберусь, прополоть грядки, а они чистые от сорняков, дрова сами собой рубятся на щепки и складываются в штабеля. Я сначала думала, что у меня появился ухажёр, но так никого и не увидела. Будто в сказке. А ночью, кто-то гладит меня по волосам, и поёт колыбельные песни, думала вьюга, но нет, рядом, на ушко. Чудно!?
- И ничего здесь чудного-то нет, - говорила Маруся, так звали солдатку. - Это твой домовой.
- Кто!? Мой домовой!? Сказки!? – Настя, недоверчиво засмеялась.
- Ну а ты что думала, не волшебство же это?
- Домовой? Да ты знаешь, я часто ощущала на себе чей-то взгляд, но что это Домовой… А какой он, ты его хоть раз видела?
- Бабушка рассказывала, что он маленький и похож на лешего.
- А что, твоя бабушка лешего видела?
- Да нет, конечно, но люди рассказывали, в общем, страшный он, но если хозяйка добрая, работящая, то и он старается ей помочь. Да мы сейчас у него и спросим.
- Нет! Не надо, – вскрикнула Настя. – Боюсь я!
- Глупая, чего ты боишься-то, ведь он сюда не выйдет.
- Нет, все равно не надо.
Они еще немного посидели, дождь стих, и Маруся, попрощавшись, ушла.
В эту ночь Настя почти не сомкнула глаз, и, наконец, решившись, стала разговаривать со мной вслух. Она благодарила меня за помощь и заботу. Первый раз в жизни, я сожалел, что я домовой, мне она так нравилась. И я грустил, и незаметно для себя начал ей отвечать. Мы проговорили остаток ночи, а я уже знал всё, что с ней будет дальше, ведь это знание мне дается свыше. Я мысленно молился Господу и просил, чтобы у Насти всё было хорошо. Ведь у меня никого кроме неё не было.
Рожать она уехала в город, дом оставила на Марусю. Больше она в деревне не появилась. Прошло много лет, и вот однажды ранним летним утром к дому подъехала машина, из неё вышла… Настя. Такая же молодая, как много лет назад. Она и не она, я так же наблюдал за ней, не смея показаться на глаза. Женщина всё делала быстро, показывала, что и куда сгружать, ходила по двору, заглядывала в покосившиеся стайки.
- Марина, ты поедешь со мной назад, в город? – Садясь в машину, спросил молодой мужчина.
– Нет, я останусь здесь, осмотрюсь, схожу на речку, а спать попрошусь к кому-нибудь из соседей. -
Она ещё что-то говорила, а я, услыхав последнюю фразу, был несказанно рад.
И вот всё стихло. Марина, повернувшись, стремительно пошла на речку, но внезапно резко обернулась назад. Я едва успел спрятаться за кустами, а она как ни в чём не бывало, опять пошла по направлению к речке, но теперь медленно, словно давая мне отдышаться. Она плавала так же, как Настя, загребая одной рукой, и на середине реки долго лежала на спине. Выйдя из воды, Марина встряхнула короткими волосами, они были такие же, как у Насти красивые, но короткие и у меня защемило сердце. Назад мы пришли уже за полночь, она легла спать на веранде, и в тишине я услышал её голос. Она говорила
тихо-тихо, только для меня.
- Мама умерла, когда я была ещё маленькая. Она мне часто рассказывала про тебя и просила, чтобы я обязательно приехала сюда и больше никогда не оставляла одного. Я приехала к тебе навсегда. Ты рад? Я знаю, что ты меня слышишь. Я люблю тебя, - она ещё что-то говорила, а я слушал и плакал.
Я, Домовой, кому-то нужен в этой жизни. И я уже видел все, что в будущем ожидает Марину, и молил Господа, чтобы у дочери, моей единственной, любимой женщины, судьба была лучше, чем у её матери.
- Спи дочка. – Говоря это, я гладил её прекрасные, но короткие волосы. – Всё у тебя будет хорошо.
