Как у Бабушки козялок...

В гримерку осторожно постучали. Скрипнула дверь. Приоткрылась. И раздалось низкое контральто вахтерши:
- Степан Михайлович. Вы еще не ушли? А-то я гляжу, на вахте ключа  нет. Все сдали, только ваш один и остался.
- Возьми его, Валюша. Я своим закрою. – Кавалеров повернулся к двери. – Что, все разошлись?
- Да уж с полчаса как разбежались. Я и служебный заперла. Там Петрович остался. Вдруг, кто вернется. А сама к вам, узнать. Может, нужно чего?
- Да, нет, Валюша, ничего не нужно. Иди, себе. Я через директорское парадное выйду. Заодно, шоферу скажи, пусть машину туда же подгонит. – И вдруг, передумал. – Погоди минутку. Дверь прикрой. Хотя, чего там. Все равно никого нет.- И предложил, неожиданно, немного обескуражив. – Выпей со мной. -  Вахтерша застеснялась. – Да, ладно тебе. Я ведь помню, как ты прежде зажигала.

- Прежде. Что прежде было, быльем поросло. Ты вон, Степан Михайлович, тоже не промах был. – Глянула на Кавалерова  вахтерша, перейдя на «ты». Я помню, как ты меня, лет сорок назад, аккурат, под новый год портвейном угостил, а потом вот в этой самой гримерке, на эту самую банкетку уложить пытался. Не уж-то повторить решил? – Вахтерша хохотнула низко и присела на край расшатанной банкетки.
- Да ну тебя, Валька. – Теперь уже смутился Кавалеров. Потом что-то вспомнил. – А чего это, вдруг, пытался? Не пытался, уложил. – И глянул на нее соколом.
- Да- а? – Зарумянилась вахтерша. – Точно уложил? Что-то я такого не припомню.
- Уложил, уложил. – Кавалеров лихо подкрутил несуществующий гусарский ус.
Надо сказать, что вахтерша Валя, а лет двадцать назад Валентина Петровна, а еще раньше просто Валюша, молодая, подающая надежды,  актриска, только после училища , была необычайно соблазнительна, той вызывающе  вульгарной, но сразу бросавшейся в глаза, красотой, которую умеет ценить наш брат, мужик. От рабочего сцены, до директора,  все, как один,  пускали слюни, глядя на ее крепкий зад , посаженый на такие же крепкие ноги и фантастическую, тогда еще упругую, грудь. И все это при необычайно тонкой талии. А ведущий артист Гоша Григорянц, царствие ему небесное, даже придумал стишок и декламировал при каждом удобном случае:
- Валькин шарик, как орех.
Так и просится на грех.

Но годы внесли свои коррективы. И в шестьдесят пять, Валюша превратилась… ну, в кого превратилась, в того и превратилась. И только голос – низкое грудное контральто – остался прежним.
- Ну, давай, наливай, чего уж там. – Вынула она из кармана синего халата граненый стаканчик и протянула Кавалерову. – Только на донышко, а то захмелею. Я ведь знаю, ты нынче крепкое пьешь. Да и себе плесни. Что я в одного пить буду? – И стало заметно, она уже позволила себе малую толику.
Кавалеров разлил. Подружке чуть-чуть, в свой - побольше. И спрятал остаток за зеркало. Выпили по глоточку. Помолчали.
Валюша,  давайте и дальше так ее называть, для удобства. Будто и не было этих сорока лет на сцене, а, в результате, как и у всех, мизерной пенсии, к которой, чтобы, как-то прожить, приходилось добавлять такой же мизерный заработок вахтерши. Хотя, дело, наверное,  не только в деньгах. Да, что там, наверное. Наверняка. Сейчас у нее оставалась, хоть какая-то видимость нужности, а главное, причастности к любимому делу. Пусть у вешалки,  но в театре. На проходной, но рядом со сценой.
Так вот. Валюша повернула голову в сторону Кавалерова, глянула на него повлажневшими глазами.

- Что, Степа, к финалу дело-то идет?
- Ты, про что это, голуба, моя? – Степан Михайлович сделал вид, что не понимает.
- Да, про то. И не делай такие глаза. – Валюша глянула на Кавалерова. Продолжила. – Ты думаешь, я не вижу, каково тебе нынче приходится. Ты думаешь, другие не видят? Нахватал должностей со всех волостей. А ведь не мальчик. Поберечься бы надо. Передохнуть. Сделать паузу. – Перевела дыханье. И тихонько, по-матерински жалостливо, почти без звука попросила. - Побереги себя, Степа.

Кавалеров ошарашено глянул на нее:
- Ну, ты ведьма.  Я ведь, только недавно, то же самое себе говорил. Ты, что? Мысли мои подслушала. – И повторил с расстановкой еще раз. - Только что, на этом самом месте, - он обеими ладошками шлепнул по подлокотникам кресла, - буквально, перед твоим приходом, - с нажимом, и по слогам, произнес он, - об этом думал. Ну, ведьма. Право слово, ведьма. Недаром, про тебя говорят, будто, что угодно наворожить можешь.  – Попробовал перевести все в шутку. Протянул руку и слегка ущипнул ее за бок. – Может, и мне поворожишь? - И вновь, глянул на нее орлом. Валюша, от неожиданности, вздрогнула, но игры не приняла.
- Тебе не буду. – Серьезно произнесла она. – Да и незачем. Тебе и без меня наворожат.
- Это ты про что? – Не понял Кавалеров.
- Не про что, а про кого.
- Ну, про кого? – Поправился  он, еще ничего не подозревая.
- А-то сам не знаешь. – И, повернув лицо в его сторону, поманила пальцем. Кавалеров, хоть и с трудом, однако, наклонился к ней. Валюша,  глядя прямо в глаза, произнесла с придыханием, понизив, и без того низкий голос, почти до баса.

– Ты за бойлерной давно не был?
-  Давно… –  И тут же поперхнулся. Поспешно прикрыл рот рукой. - А ты откуда…? Ты про что? Причем тут бойлерная? - Смешался он.
- Э, милай. – Валюша ласково погладила его по плечу. - Я все про тебя знаю. Даже то, что ты забыл. Сам ведь, только что меня ведьмой назвал. Чего ж удивляешься?
- Действительно, чему я удивляюсь. – Попытался прийти в себя Степан Михайлович. – Так, что ты там, про бойлерную? - Спросил он бодро и попробовал вновь пошутить, ущипнул за то же место.
- Не шути, Степушка, не надо. Такими вещами, грех шутить. Не всем на веку, ой как не всем, выпадает подобный случай. Тебе вот, повезло. Выпал. А многие и не подозревают, что  может случиться такое, в жизни. Дух театра, он ведь не каждому открывается. Тебе открылся. Ты цени это.
- Чего ты мелишь? – Степан Михайлович совсем растерялся и сник. – О каком везенье говоришь. – Замолчал. Глянул на нее, полными слез глазами, - Э-э-х, Валюша. Знала бы ты… - Слезы обильно покатились по обвисшим щекам. И заплакал Кавалеров, уткнувшись мокрым носом в Валюшину необъятную грудь. Заплакал огромными слезами. Заплакал, как плачут дети, когда их незаслуженно обидят взрослые, и когда у них нет никакой возможности рассказать о той несправедливости, что сотворили с ними, как только выразить свой протест через горькие слезы. А что еще остается?

Теперь уже Валюша растерялась.
- Ну, будет тебе, будет. – Она коснулась губами его лысины. Думала  успокоить. От этой немудреной ласки Степан Михайлович разревелся, еще пуще. Со всхлипываниями, какими-то утробными звуками и поскуливанием. Затем поднял голову, глянул на нее. Из ноздри его выдулся огромный пузырь, потом, сдулся, тут же выдулся снова, и, лопнул . Вахтерша не удержалась и расхохоталась басом. За ней рассмеялся и Кавалеров. Валюша взяла салфетку. Промокнула Кавалерову щеки, вытерла нос.
- Прости, Валюша. Нервы ни к черту. – Степан Михайлович взял у нее салфетку. Поводил по щекам. Отбросил в сторону. Успокоился. Поднял со столика старинный черного серебра портсигар. Достал сигарету себе, протянул подружке. Оба, молча, задымили.
                                                                                                Продолжение следует