Говорят, от этого умирают

Я помню, тогда шел снег. Белые пушистые хлопья опускались на руки, на нос, застывали белыми кляксами на стеклах очков и забывались под воротник, неприятно холодя шею. Однако, я любила снег, мне нравилось стоять в центре желтого пятна света, падающего на меня от еле горящего фонаря. Свет выхватывал из темноты декабрьского вечера каждую снежинку до последней, но почему-то он был не в силах осветить твое лицо.
Ты стояла напротив меня, кутаясь в твидовый плащ и пушистый плюшевый шарф. И смотрела слегка исподлобья, отчего твои глаза тонули в тенях, отбрасываемых волосами. У тебя наверняка забавно краснел кончик носик – но этого не было видно.
Хрипло каркнул твой простуженный голос:
-Здравствуй.
А мой голос меня подвел, я молча кивнула тебе и подошла ближе, силясь увидеть хотя бы отблеск света в глубокой тени твоих глаз.

Мы познакомились так давно, что я уже не помню ни места, ни времени встречи. Мне кажется, что было утро, но солнце уже заходило за тяжелые тучи на горизонте. Распускались свежие цветы, выстреливая тоненькими хрупкими лепестками их-под уставшей холодней земли, желтые листья нарядными бабочками опадали на землю в такт первому снегу. Черной нахохленной птицей, ты, Гретта, стояла на подоконнике, босыми ногами упираясь в неидеальную белизну окна. Казалось, тебе нужен только миг, чтобы оттолкнуться сильными ногами от нашего мира, и только табачный едкий дым прочно связывал тебя с землей эфемерными линиями. Ты стояла в дыму – как Венера в клочьях морской пены, - и, по-моему, пела низким и хриплым голосом смешную песню о войне.
Я зашла в приоткрытую дверь, а ты обернулась и улыбнулась своей странной улыбкой. Мне всегда кажется, что ты улыбаешься так, будто через мгновение неведомый художник одним движением ластика сотрет твои губы. Такая странная, исчезающая улыбка.
Я улыбнулась тебе так, как умела – напряженно и банально, смотря серьезным взглядом на твое воронье лицо. Тебе было все равно – ты жила только своей улыбкой, сигаретным дымом и горечью слов. Да, все слова, даже самые пошлые, приобретали в твоих устах легкий шлейф скорби. Меня это, если честно, бесило.
Мы подружились не сразу – вместе с тобой прошагали от ненависти до того странного чувство общности и неразрывности, которое объединяет нас сейчас. Я чувствую твои вечно холодные руки у себя в волосах и это нормально. Если бы их там не оказалось, я бы запаниковала.

Интересно, осознавала ли ты, что в тот раз ты звала меня не только на прогулку, но и за собой, во всех странных и метафизических смыслах этого слова. Мне кажется, что ты знала, ты всегда знаешь подобные вещи. Чувствуешь их своим потусторонним нюхом.
И я пошла, не смотря на два года вражды, восемь месяцев дружбы и три дня любви. Впрочем, насчет последнего я вру – нас никто не объединяла любовь. Она всегда была односторонняя – я чувствовала к тебе, ты чувствовала к моему чувству. Нас обеих это вполне устраивало.
Я поняла, что попала в капкан Гамельнского крысолова слишком поздно – флейта завела меня за горизонт и утопила в море.

Мне говорят сейчас, что ты появилась одновременно с моей болезнью. Ты похожа на нее – те же желтые глаза и каркающая речь, такие же тяжелые нерабочие крылья за спиной. Мне говорят, что тебя не существует, но я же чувствую твои холодные руки у себя в волосах, ведь так?
И мне плевать что однажды ты, Гретта, превратишься в ворону и улетишь обратно в свой Гамельно. Я влюбилась в свою болезнь. Говорят, от этого умирают.