Хо закрыл книгу и смотрел на Суня внимательно и осторожно, словно на свое состарившееся отражение в зеркале.
- Местами темно, - проговорил он, отодвигая книгу. - Но в целом текст оставляет ощущение целого, достоверного, имевшего место, время и образ случая.
- А что-нибудь изменилось бы, не будь этой небольшой книги? - спросил Сунь, озаренный красными отсветами очага. Уже наступила ночь, и ослепшее окошко повернуло лицо в комнату. За картиной на стене (туманные горы, невидимая река, птицы и двое друзей в лодочке отплывают в ничто) рассказывал о любви к жизни одинокий, печальный сверчок.
- Ну, может быть, и ничего, - предположил Хо, полупожав плечом. - Чему здесь меняться, где мы с тобой исчезаем день ото дня? А во всех остальных местах мало кто вообще читает. Слова уже не такие прямые знаки. Кажется, что теперь они - указатели второй степени, а то и еще большей. Знаки знаков о знаках. Все перепуталось. И знаешь что? - все стало одинаково значным.
- Значащим одинаковое?
Хо кивнул:
- Одно и то же нигде, никогда, ни с кем.
Где-то очень далеко, в глубине времени, медленно крикнула ночная птица. Сунь, сидящий в кресле с вязанием, прислушался, пошевелив ушами. Птица прокричала еще раз, обреченней и тише.
- Надо бы уже ставить точку, - сказал он, - пора, историй становится слишком много, они рассыпаются и теряют нить.
- Лучше не одну точку, а две или три. Так будет правильней, в смысле, честнее.
- Две ставить не принято. А три - слишком эпистолярно для книжки. Как будто ты навязываешь читающему, что ему думать. Хочешь сказать, но так и не говоришь, а заученно замолкаешь, смотришь на него и ждешь. Это некрасиво и не к месту аксиоматично.
Хо покивал. Пальцы его лежащих на столе лап, покрытых шерстью, исполняли на неокрашенной древесине что-то неясное, piano, lento и, по-видимому, ad libitum. Он плавно и глубоко вздохнул. Закрыл и открыл глаза. Нащупал мысль, и отпустил ее. Мысль погуляла и вернулась обратно, радостная и успокоенная:
- Мне думается, должно произойти так. Раз основной темой текста попыталось побыть сознание, пусть оно само завершает и оставляет после себя не две или три, а четыре - последовательные, разделенные одинаковыми интервалами, маленькие и круглые точки.
- Маленькие и круглые?
- Это если совсем близко рассматривать.
- А не смутит ли нас - или кого бы то ни было - что точка представляет собой не что иное, как знак отсутствующего?
- Четыре круглых знака несуществующей сущности. Это прекрасно. Точечно и очень точно. Это отточенная до режущей взгляд остроты кромка обрыва, которую сводит в иероглифическое ничто символическая манера современного нам письма. Самого по себе этого достаточно для оживления всей суммы идей.
Сунь отложил рукоделие, встал и прошел по домику туда-сюда. Остановился перед окошком, поморгал в темноту:
- Новолуние. Гулять без фонарика лучше и не пытаться.
- В этом-то все и дело, Суня. Сознание никто никогда не сможет ни объяснить, ни даже обрисовать. Я, наверное, начинаю осознавать, почему.
- А я так знал всегда, почему, - отвечал Сунь, словно самому себе, отразившемуся в матовой синеве ночи. - Только тебе не рассказывал, чтобы не испугать.
- Да? Ну, я уже успел и испугаться, и немного прийти в себя. Или в тебя, не знаю.
- Никто не знает.
- Сознания не существует, да?
Сунь печально и медленно покивал.
- Оно только кажется, да? Притворяется собой, а взаправду его никакого нет вообще.
- А книжка из расходящихся в разные стороны историй пусть заметает собственные следы.
- Ага, пускай. А мы напишем еще?
- Если захотим. Почему бы и нет....
