Седьмая история Суня Хокинга

   Так начала меняться его жизнь. Пока люди смотрели на других людей или на бледные события, в которые их вовлекало течением, к нему приходила и крепла способность смотреть на себя, смотрящего на других. Известная из языка реальность сбросила маску и оказалась временным, техническим пространством, а населяющие ее существа - побочным эффектом каких-то иных процессов, в которых человек как он есть, любопытствующий, теплый и целый, мгновенно оказывался раздавленным - сгорая от чудовищного стыда. Там негде было поставить ногу, некогда думать, нечем дышать. Там обитали греческие боги, индийские демоны, и скользил в одеянии из медленно гаснущих звезд бездонный Кетцалькоатль, равнодушно собирая принесенных ему в никому не нужную жертву бабочек и колибри. Люди появлялись в пикселях его брошенного в никуда взгляда. Их охватывал ужас; в панике они выдували пузыри своих маленьких жизней, плыли в радужном мыльном стекле по течению случайных астрономических чисел, а затем с криком взрывались и исчезали навсегда.
   Искать убежища и покоя во вчерашней реальности казалось безвкусным и бесполезным делом. Оставались сны, в которых материя состояла из чистого здесь и теперь. Он чувствовал, что узнает себя в деталях новой истории, которая, как никогда раньше, была личной, но, не нуждаясь в свидетелях, становилась историей ни о ком. В снах он больше не умел быть самим собой. И он стремился превратиться в окончательного Изгоя, быть выброшенным на безжизненный берег, где на чем будет остановиться взгляду. Миллионы световых лет иссиня-черного одиночества? Он готов, ведь его давно и навсегда нет. И никогда не было.
   Спускаться с пятого этажа по лестнице казалось скучным. Вообще, ходить в быстрой, насыщенной реальности сна гораздо труднее, чем летать: ходьба требует веры, метафизических допущений, фрагментарности. Смотреть под ноги и дышать в такт сложнее, чем просто вообразить и устремиться за мыслью. Он смеялся, когда вспоминал себя в повторяющихся амплитудах окаменевших метафор. Вся его прежняя жизнь зависела от ходьбы - словно циркуль, он отмерял одинаковые отрезки кривых, любая из которых вела к обнулению смертью. Во сне не нужно было забегать вперед или ждать и нетерпеливо топтаться. Просто осмотрись. Ты - в одной из возможностей твоего дома. Смотри внимательней, и твой взгляд поднимет тебя в сверкающий воздух. Балкон открыт? Да. Тогда полетели. Не будет центра, окраин, границ и тусклого пустыря с раствором небытия. Чувствуешь, как пьянеет тело от этой игры, в которой сочетаются легкость, точность, юмор и настоящая правда. Есть (и было всегда) что-то еще. Каждую точку картины пронизывало предчувствие какого-то совсем уж нездешнего, высшего мира. Чего-то большего, чем любая живая жизнь.

о о о о

   Однажды, ничего не значащим летним днем, мы с другом расслабленно и неспешно сидели в парке на Чистых Прудах. Курили, надо сказать, неплохую траву, обмениваясь репликами, косяком и улыбками. Спустя небольшое истечение времени подсаживается к нам на лавочку пожилой господин и, тоже улыбаясь, интересуется, а не траву ли мы изволим курить. Ее, возражаем, почему бы нет. А не проявим ли мы любезность в таком пустяке, чтобы взять, скажем, да и угостить. Ничтоже, отвечаем, сумняшеся, если вы, конечно, не lowman. Угощайтесь, ежели вы не он. Что вы, опровергает, какой же я lowman, когда я никто иной как actor. Засим указывает тонкой, аристократического пошиба рукой на белеющий в липах театр "Современник". Мы благосклонны, и упомянутый господит угощается. Сидим вот уж втроем, благородно избегаем мельтешить, пустословить, напротив - предаемся правдивой праздности. Смотрим вокруг. Смотрим на себя, посмотревших вокруг. Прохожие, как ни в чем ни бывало, - проходят. Время течет. Капает. И останавливается, исчезая. В наступающем безвременьи пожилой господин предлагает - если не против - посетить с ним театр, приватно, так сказать, кулуарно. Подсобно, служебно, чисто случайно и ни с того ни с сего.  Благо до дневного спектакля еще чуть ли не два так называемых часа, образующих подходящую пропасть времени. Друг вежливо шевелит шеей: отказывается; желает еще посидеть или, как он нам жестикулирует, не желая показаться жовиальным, просто побыть здесь еще, вот тут, на этой самой скамейке. Да и погода. Шепчет, нашептывает. Шепеляво трет ветер о листья. А трава-то, когда я привстал, показалась мне отнюдь не располагающей к прогуливанию. Между тем я соглашаюсь, и мы все-таки встаем и как-то идем. Любите ли вы театр, интересуется по дороге мой провожатый. Идем через тень и сквозное летучее солнце, отдавая предпочтение предпоследней. Обожаю, из всех искусств важнейшим для меня был и остается он самый. Особенно почему-то Беккет, сам не вполне отдаю себе отчет, отчего. Мой спутник кивает задумчиво,  кивает, задумавшись о том, почему он кивает. Где-то тут мы и входим в святая святых. Через, что называется, черный, теневой вход. Он же - пуркуа па? - и выход. Погружаемся на минус первый этаж. Следуем по лабиринту, увешанному афишами, изъязвленному полураспахнутыми дверями. Повсюду голоса, смех, нервная и нарядная жизнь. Навстречу то и знай попадаются различные артисты. В том числе знаменитые. Мы, улыбаясь, киваем, а с некоторыми имеем честь обменяться рукопожатиями. Меня представляют как начинающего литературщика, но не сказать, что я произвожу сенсацию: эка невидаль. Доходим, наконец, до последней двери, с табличкой "Тихо! Идет спектакль". Не верьте, говорит накуренный господин артист, врут, еще не время. Поднимаемся по винтовой лесенке и оказываемся непосредственно за кулисами. Минуем, вдыхая запах. И торжественно, не спеша, величественно и триумфально, со звенящем на весь мозжечок осознанием ответственности и глубины момента выходим на сцену. Шаги звучат, замедляясь, как некогда капли времени. Мы пришли и теперь стоим, на самых простых досках пола. Прямо по курсу - кромешно пустой зал. Горят несколько тусклых ламп, и полумрак чувствует себя как дома. Ряды кресел. Перспектива. Мы молча переживаем различные сложные чувства. Искусства еще не случилось. Оно еще не сбылось, его нет. Витает в воздухе, дрожа, трется кровью о стенки вен. Оно так высоко, что не требует ничьей игры, ролей, макияжа, победителей, жертв и аплодисментов. Упоительная правда небытия предшествует именам и их судьбам. Вот, это и есть настоящий театр, тихо сказал господин артист. Да, кивнул я. Это он. Я понял и почувствовал его, спасибо вам. Что вы, это вам спасибо. Приходите еще. Я попробую.