люди лишены своей собственной истории, искусства, лишены воображения и возможности творить самим. Письмо было на семи листах, и я, пока читала его, ужаснулась, представив, какими могут быть последствия его публикации в одном из ведущих журналов. К счастью, ни одна редакция, состоящая из людей в здравом уме, никогда не согласится опубликовать такое, подумала я тогда с облегчением и сказала дедушке, что я его отправлю, но нет никакой гарантии, что там хотя бы пришлют что-то в ответ. «Неважно,- дедушка махнул рукой.- Главное, отправь. Я больше не могу молчать. Понимаешь, не могу! Ну и потом, решил друзей давних найти… живы они еще или нет, не знаю… но если увидят мое письмо, обязательно меня найдут».
Я отправила это письмо в редакции трех журналов и ожидала, что самое плохое - это не получить от них никакого ответа. Никогда в своей жизни я так не ошибалась.
Приближались экзамены, и наш класс отправили на так называемую стажировку за границу - обменяться опытом с другими выпускниками. Стажировка длилась три недели, и я была так занята, что порой не успевала даже нормально есть. Вернувшись домой, я обнаружила, что по всем каналам, во всех новостях постоянно мелькает то самое письмо, про которое я уже успела забыть. Я была просто в ужасе. Все три журнала не просто опубликовали это проклятое письмо, они преподнесли его так, что в самом скором времени дедушке должно было понадобиться срочное убежище где- нибудь за границей.
Я нашла дедушку лежащим в постели. Он, казалось, спал, и никак не отреагировал на мой приход. Испугавшись, я позвонила в больницу и родителям. Приехавшие врачи констатировали у дедушки физическое истощение, но ничего более серьезного не нашли. Тем не менее мы с родителями решили, что ему нужно немного полежать в больнице, и поехали в больницу все вместе. Очнувшись, дедушка просил меня позвонить в редакцию и узнать, не интересовался ли кто-нибудь его адресом, и совершенно не слушал меня, когда я объясняла, что сейчас не стоит себя обнаруживать. Мы посидели с ним еще немного. Он смотрел в окно на чистое синее небо и говорил, как же ему не хватает первых майских гроз, гремевших в его детстве на каждый его день рождения, а его день рождения наступал ровно через три дня. Потом мы ушли, оставив дедушку на попечение врачей.
И только рано утром узнали о том, что этой ночью дедушка пытался выйти на площадь позади больницы, где проходил один из митингов возмущенных его письмом, и что-то им сообщить. Охране удалось вернуть его в больницу до того, как всеобщее волнение достигло критической отметки, но было уже слишком поздно.
«Скорее всего, сердечный приступ от излишнего волнения»,- сказали родителям врачи. «Это и неудивительно, учитывая его возраст».
В тот день мы пришли в старый дом, стоящий в крошечном дворике, чтобы забрать нужные документы. Дом выглядел именно таким, каким и был - всеми заброшенным и опустевшим. Я бродила по комнатам, не в силах поверить, что для этого музея давно ушедшей эпохи больше не будет хозяина. Я могу забрать отсюда все вещи, но с самим домом поступят так же, как и со всеми другими старыми домами, или же он просто будет одиноко стоять здесь, пока не развалится от старости.
В кабинете было тяжелее всего. Здесь всегда казалось, что время остановилось, застыв в янтаре дубовых книжных шкафов и кресел, унеся тебя больше чем на сто лет назад. Я так и не узнала, чего дедушке стоило обставить весь дом предметами из прошлого столетия, и теперь уже никогда не узнаю. На письменном столе еще стояла белая фарфоровая кружка с нетронутым чаем, а рядом с увесистым сборником стихов в издании начала позапрошлого века,- очевидно, последней книгой, которую читал дедушка,- лежали его очки, придавливающие исписанные листы - те самые черновики того самого проклятого письма. Ни один из тех друзей, которых надеялся отыскать дедушка, так и не появился, и теперь уже не появится. Рядом стояли фотографии. Мне впервые захотелось их рассмотреть. Я села в дедушкино кресло и взяла в руки ту, которая стояла первой. Конечно, это был один из черно- белых портретов Эвелин, но здесь она смеялась, и глаза ее искрились весельем. Рядом стояли цветные фото дедушкиных первых сыновей и его первой жены. Потом - уже цифровые фото молодой бабушки и маленькой мамы. За ними - электронные фото высокого разрешения, на специальных дисплеях,- это уже мы с Джен, еще маленькие, с папой и мамой. Я сидела и смотрела на всех этих людей на фотографиях. Большинства из них уже нет в живых. Спокойное благородство в осанке дедушкиных первых сыновей, которые погибли на войне за много лет до моего рождения, стояли обнявшись, в новеньких мундирах, наверняка полные планов и надежд на будущее…изысканные черты лица его первой жены, глядящей на окружающий мир поверх дорогой меховой накидки с неким высокомерием, словно прекрасный вид зимней Оперной площади позади был исключительно ее заслугой… счастливые глаза бабушки, которой удивительно шло белое платье, стояла с букетом на фоне кинотеатра… мы с Джен, со смешными хвостиками и в яркой одежде, играем в саду дедушкиного загородного домика, который он потом продаст, чтобы помочь дочери с деньгами… В этих фотографиях уместилась история всей дедушкиной семьи, тщательно собранная из разрозненных паззлов в единую мозаику. Лица, места, времена… Все это исчезло, потерялось когда- то давно в прошлом, о котором мне больше никто не расскажет.
В день похорон у меня было отчетливое ощущение того, что вместе с дедушкой ушла целая эпоха. Прошлое живо до тех пор, пока о нем помнят, пока о нем рассказывают, а я уже сейчас начинаю забывать все то, что дедушка мне говорил. И потом, все равно, стоит мне закончить школу и поступить в университет, как меня затянет в круговорот повседневной жизни, в которой не будет времени для размышлений о прошлом. Я не смогу продолжить то, что делал дедушка. Через себя не перепрыгнешь, а я все равно принадлежу к своему времени, что бы я о нем не думала.
Внезапно день резко потемнел. Я подняла голову и увидела наплывающие на солнце мрачные синие тучи. Сверкнула первая молния, и землю сотряс раскат грома. В отдалении послышались встревоженные возгласы и крики. Первые прохладные капли сорвались с туч и упали на землю. Потом наступило краткое затишье, когда утих даже ветер, словно весь мир застыл в ожидании.
А потом хлынул такой ливень, какого никто из нас в своей жизни еще не видел. Потоки воды низвергались на город и падали с оглушительным треском, похожим на взрыв фейерверка. Все бросились искать укрытия под ближайшими крышами, и в первый раз за много лет город опустел. Лишенный солнечных лучей, без привычного искусственного блеска, он напоминал сейчас промокшую насквозь собаку. Я одна стояла перед белоснежной стеной, где в сотнях углублений находились черные мраморные урны с прахом. Над моей головой сверкали ветвистые фиолетовые молнии, но я запрокинула голову, подставив лицо под хлещущие полотна дождя и закрыв глаза. Мне было все равно.
Внезапно мне послышались дрожащие, высокие и пронзительные звуки скрипки. Скрипки? Я медленно обернулась и увидела пожилого мужчину в потрепанном старинном фраке. Стоя позади меня, он водил смычком по струнам, прикрыв глаза, извлекая из инструмента необыкновенной красоты мелодию, полную тихой нежной грусти. Моргая из-за навернувшихся слез, я шагнула к нему, но тут из-за его спины вышла девочка в белоснежном платье и с букетом темно- красных роз. Она прошла мимо меня к стене и положила букет под табличкой с именем дедушки. Я в изумлении повернулась к музыканту. Он перестал играть и взглянул на меня.
- Не удивляйтесь, мисс,- тихо сказал он.- Он был когда-то моим лучшим другом.
- Вашим другом? И вы знаете меня?
- Он про вас рассказывал, когда мы виделись с ним в последний раз- музыкант грустно улыбнулся.- Он вами очень гордился, поверьте.
- Я не заслуживаю того, чтобы мной гордились, - глухо ответила я.
- Вы напрасно так думаете,- музыкант покачал головой. -Каждый из нас гораздо ценнее, чем все золотые слитки в мире.
- Каждый из нас? Разве таких, как я, много?
- Немного, но это не имеет значения. Мы все держимся вместе, а когда люди вместе, они могут достичь чего- то гораздо быстрее, чем поодиночке. Я читал его письмо,- музыкант покачал головой.- Это был очень смелый и нелепый поступок, очень в его духе. Я не удивлен, что из этого не вышло ничего хорошего. Мы виделись с ним в больнице, позапрошлой ночью, и, возможно, вас утешит то, что он считал главную свою задачу выполненной. Он прожил свою жизнь не зря, потому что все то, чем жил он, теперь живет в вас. Так что теперь вы с нами, и самое главное- это держаться друг друга.
Девочка подбежала ко мне и подергала за рукав платья.
- Он сказал передать тебе, «Чтобы помнили»,- старательно выговаривая слова, сказала малышка, серьезно глядя на меня огромными доверчивыми глазами.- Они ведь будут помнить?
Я улыбнулась и посмотрела на пожилого музыканта. Он же смотрел на умытый дождем город, снова засверкавший в лучах выглянувшего солнца.
- И мы чего- нибудь достигнем?
- Кто знает,- ответил он.
Надежда расцвела над городом яркой полосатой радугой.
