Когда нас знакомили, Костя был изрядно пьян и приставал к девочкам. Он хотел приставать к девочкам и совершенно не видел никаких причин знакомиться со мной. Девочки в тот момент ему были интереснее, чем я.
Но девочкам Костя поднадоел, и его все-таки усадили рядом, дали в руку рюмку коньяка и ему ничего не оставалось делать, как со мной чокнуться.
- За знакомство, - сказал я.
- А ничего, что я пьяница и воевал? - спросил Костя. - Ничего, что я стрелял в людей и Сталина люблю?
- Твое дело, - ответил я.
- Мы с тобой поладим, - ухмыльнулся он.
Я потом спросил у нашего общего знакомого, действительно ли Костя — сталинист. «Да, когда пьян», - ухмыльнулся знакомый и добавил: «А поскольку он все время пьян, то пожалуй что так, да: сталинист».
Пьянел он, кстати, быстро, всегда первым из всей компании. Это было немудрено — он был маленького росточка и худой, как щепка, такие всегда плохо держат рюмку. Выпив, он становился или сентиментален, или буен. И то, и другое состояние довольно противно для окружающих, знаю по себе, но Косте все прощали и никто на него не злился. Он был очень обаятелен и умудрялся сохранять свое обаяние, даже когда сильно пьянел.
Как сейчас вижу, как он сидит у себя на кухне в своей «однушке» и лезет в холодильник за очередным баллоном пива, открывает его и щедро льет всем в стаканы, расплескивая половину, и не потому что не может попасть, а потому что гусарит и ухарствует. Он дергает острым носом и зыркает туда-сюда своими пронырливыми глазами, а выпив пива, пускается в рассуждения о политике, или об оружии, которое очень любит, или о войне. Когда он начинал говорить о войне, я обычно уходил. Я не люблю и не понимаю такие разговоры.
- В человека выстрелить очень просто, - рассуждал Костя. - Я проделывал это сотню раз, и ничего. Ничего мне не снится и совесть меня не мучает. Там все просто.
Но он не был все время пьян, хотя любил это дело. Он много работал и, говорят, его ценили.
И насчет совести он тоже явно преувеличивал. Как-то он позвонил мне, когда я был еще в конторе, и спросил, что я делаю вечером.
- Думаю поехать домой и поработать, - сказал я. У меня было очень много не сделанной работы. Я планировал зайти перекусить в «Пльзнер» и выпить пару кружек пива, но потом я думал поехать работать. Если бы я позвал Костю в «Пльзнер», то о работе можно было бы забыть.
- Ты все время работаешь, а тут другу плохо, - сказал он. - Приезжай ко мне. И пива возьми.
- У тебя что, денег нет?
- Есть, но мне лень выходить, - сказал Костя.
Мне многие говорят, что я тряпка, и часто именно из-за таких вот просьб, которые я, действительно, частенько выполняю. Мне надо было поехать и поработать, и я предвкушал, как перед этим съем в «Пльзнере» гуляш и запью его двумя, а то и тремя кружками «Урквела». Я уже ощущал на языке горьковатый привкус великолепного пива, но позвонил Костя и позвал к себе, сказав, что ему плохо, поэтому я поехал к нему, рассудив, что гуляш я могу съесть и завтра.
Костя встретил меня в прихожей. Он был небрит и часто моргал воспаленными глазами.
- Пива принес? - спросил он вместо приветствия. - Хорошо, что ты приехал. Меня одолели скверные сны. Представляешь? Совсем не могу уснуть. Как усну, так какая-то дрянь снится.
- Чего тут не представить, - сказал я.
- Я всегда был специалистам по отличному сну, - сказал Костя. - Всегда отлично спал. Глубоко и без всяких снов. Такому, как я, совершенно не нужны никакие сны. Я отлично спал до сегодняшнего дня. А сегодня они меня одолели.
Он прошел на кухню и спрятал пиво в холодильник. Оттуда он вытащил бутылку водки.
- Будешь? - спросил он.
Давай немного, - сказал я, все еще надеясь, что смогу через пару часов уйти и поработать дома.
- Еще я открою кильку в томатном соусе, - объявил он. - Ничего нет лучше кильки в томатном соусе. И черный хлеб. Мы на войне часто ели кильку с хлебом. Или ты хочешь, чтобы я приготовил яичницу? Яичница — тоже отличная еда для такого случая.
- Давай кильку, - сказал я, усаживаясь за стол.
Кухня у Кости была маленькая, развернуться там было особо негде, поэтому я предпочитал сразу садиться в углу, а маленький юркий Костя быстро вскрыл банку, достал вилки и разлил водку.
- Давай, - сказал он, - за тебя. За верных людей, которые по первому зову откладывают работу и прибегают спасать друга.
- Может, мне просто захотелось выпить, - сказал я. Мне было приятно это слышать.
- Черта с два! Ты верный друг, и ты мне поможешь бороться с моими скверными снами.
- Ну, это вряд ли.
- Ты — великий сноборец, и не перебивай меня. Я знаю, кто ты такой. Ты — потрясающий друг и великий борец со снами.
- Что у тебя стряслось, что тебя вдруг сны одолели? - спросил я, выпив и запустив вилкой в жестяную банку. Килька оказалась отвратительной на вкус.
- Двадцать лет назад я впервые убил человека, - сказал Костя. Он произнес это торжественно, как будто говорил тост, потом попытался принять суровое и печальное выражение лица, но у него не получилось и он просто выпил свою рюмку. Водка тоже была плохая, и выражение лица у него стало уж совсем неподобающее моменту. Он вгрызся в кусок хлеба с килькой, но потом попытался зайти по-новой.
- Нелегко это на самом деле, человека убить, - сказал он, значительно глядя на меня. - это не каждый может.
- Не стал бы гордиться таким умением, - пробурчал я, не зная, как на это все реагировать.
Костя выпрямился, провел рукой по волосам и испустил вздох.
- Ты не понимаешь ничего, сукин сын, - произнес он. - Ты отличный мужик и настоящий друг, но ты ничего не понимаешь. Там оно так — либо ты, либо они.
- Чего тут понимать, - вновь сказал я.
- Тихо! Не перебивай. Так вот, я потом многих убивал, потому что я оказался быстрее их, спасибо маменьке и папеньке, они с детства меня заставляли заниматься спортом, и у меня выработалась хорошая реакция.
В доказательство хорошей реакции он шустро наколол на вилку последнюю кильку, чему я был даже рад, учитывая качество продукта.
- А этого я запомнил, - сказал Костя. - Веришь, нет, запомнил. Это был молодой парень, наверное, где-то мой ровесник. Я сам был молодой парень. Понимаешь, мы все тогда были молодые. Мы сидели в Бендерах, и они поперли, суки молдавские. Знаешь, страшно было, когда я понял, что началось. Мы там до этого не особо высовывались. Не хотелось как-то высовываться. И вот они поперли.
Костя замолчал и потянулся к бутылке. Держа ее в руке, он замер и ушел в себя. В этом было что-то наигранное, я чувствовал, что он старается произвести на меня впечатление. Он любил производить впечатление.
- Поперли они, говорю. Дааа... - протянул он и разлил водку. - Ну они начали стрелять, и мы начали стрелять. Тут, Жень, такое дело, либо мы, либо они. Тут не может быть другого варианта. Либо я, либо они. Мне здорово было не по себе сначала. А они стреляют, и бегут к нам, а мы там укрылись за какой-то стеной и тоже начали стрелять. Я попал в одного, и ребята тоже там были такие, не промах. Они тоже стреляли, и попадали. Эти дураки перли в лоб, а мы были за стеночкой. Они, видать, не ожидали, что мы там будем.
Он выпил.
- Вот так я и убил в первый раз. Оказалось, что это легко, человека убить. Я начал стрелять, и мандраж прошел. Исчез, как не было. Я потом еще нескольких убил, я точно знаю.
- Ну так это в бою, - неуверенно сказал я.
- Молчи, что ты понимаешь! В бою, не в бою. Убил, и точка, - Костя, кажется, немного захмелел. - А мы потом, когда все закончилось, пошли смотреть, и оказалось, что я убил совсем молодого парня. Вот сюда ему попал.
Костя пришлепнул ладонь к груди.
- Прямо сюда ему угодил. Он же, наверное, не мучился, да?
- При таких делах, наверное, не мучился.
- Я тоже так думаю, - кивнул Костя. - Сразу, наверное, умер. Хочу думать так, что сразу умер. Я многих потом убил, но мне никто не снится. Наверное, потому что мы потом уже не ходили смотреть. А тогда мы пошли посмотреть, и я его лицо видел.
- И что?
- Дубина, он мне снится. Не часто, но до сих пор иногда приходит. Мы с ним, бывает, беседуем, а иногда он просто смотрит. Я его спрашиваю: чего, мол, тебе от меня надо, а он просто смотрит. Редко, но приходит, сукин сын.
Костя расчувствовался, на глазах у него появились слезы.
- Я иногда шарю по кровати, пистолет ищу, опять убить его думаю, чтобы не приходил, да разве во сне убьешь? Убивают, браток, только наяву.
- Костя, тебе хватит, по-моему. Я пойду скоро...
- Нет, Жень, ты погоди. Понимаешь, совсем молодой парень.... Ты не уходи сейчас, пожалуйста. Вот сегодня меня сны и одолели. Двадцать лет назад...
Я помолчал, потом разлил остатки водки и спросил:
- А что тебя дернуло вообще туда поехать?
- А, трудно тебе объяснить, - Костя гордо выпрямился и задрал нос, - я тогда сидел и думал, суки, что творят, наших людей убивают. Русских людей убивают, - закричал он, - какие-то молдавские жиды!
Мне стало смешно.
- Тебе не понять, - в который раз сказал он. - Ты сам жид. Только ты такой, нормальный жид. Наш человек. Ты, вообще-то совсем наш человек, и ты классный друг и умный мужик. Но ты жид. А мы — русские люди, тебе не понять. И вот я смотрел, как там убивают русских. Долго смотрел, а потом не смог больше смотреть. Решил, что нельзя так просто на диване лежать. И не жалею, я все правильно сделал. Совесть не мучает! Я все, что мог, сделал.
«Да уж», - подумал я, - «Это точно. Все, что мог, ты сделал». Я спросил:
- При чем тут жид, не жид?
- При том. Жидам этого не понять. Ты не думай, я евреев уважаю, и бабы у них красивые. Но жиды. Не понять вам русского братства.
…. Поработать в этот день мне так и не удалось.
Через полгода Костя вдруг женился. К некоторому нашему удивлению, избранницей его оказалась украинка, женщина очень красивая, но в два раза выше него. Возможно, этот фактор сыграл решающую роль. Немаловажным оказалось также и то, что девушка была не прочь выпить и повеселиться, а Костя таких шебутных любил. Он сам был шебутной. Она говорила с премилым акцентом и была очень не глупа. Они учились на одном курсе, но долго отношения были исключительно приятельскими, а потом Костя влюбился. Так бывает.
Несколько месяцев Костя изо всех сил старался быть семейным человеком. Он прилагал все усилия, и он очень трогательно старался жить по-семейному. Было смешно на них глядеть, как они идут по улице — маленький шустрый Костя и длинная, крупная Оксана, и как он бережно пытается взять ее под руку.
Но Костя слишком любил компании и выпивку, и не видел причин себя в этом ограничивать. Возможно, он решил, что Оксана разделяет с ним эту любовь, но скоро она стала поварчивать, что у них бывает слишком много народу, и уже не так приятно стало сидеть в этой маленькой кухне.
Я перестал к ним захаживать. Я не то, чтобы поссорился с Костей, но сильно отдалился от него. Мы иногда пересекались на общих сборищах, и он укоризненно глядел на меня и качал головой. Иногда он звонил и звал к себе, но я почти всегда уклонялся от таких встреч.
До меня даже доходили слухи, что он, подвыпив, прохаживался по моему адресу, что, мол, жиды — все такие, гнилая все-таки порода, и что он думал, что я — настоящий друг, а я оказался не очень настоящий, и так далее. Я не очень-то верил этим слухам, хотя все может быть. Костя шел по кругу, и мне не хотелось крутиться вместе с ним, это становилось бессмысленным. Все, что он мог мне сказать, он сказал. Сколько можно слушать его восторги про
