- Васьк, здорово! Куда шлёпаешь-то, чёрт гундосый?
- В «тридцатый». За хлебом.
- За жидким?
- Почему же сразу за жидким? Я за жидким только по праздникам употребляю!
- Так сегодня как раз!
- Ага. Обязательно.
- В натуре тебе говорю! Четвёртое же! Единство! Ты сегодня единился?
- Чего?
- Единился, говорю, с кем?
- С кем?
- С кем… С Любкой со своею, например.
- Ага. На прошлой неделе после бани.
- И всё? С те пор ни разу?
- Хватит с неё. Баловать-то.
- Серьёзный ты, Васьк, не по годам. Прям депутат натурального собрания.
- Серьёзный… А чего веселиться-то?
- Опять двадцать пять… Праздник сегодня!
- Какой!
- Единения. Веры, Надежды, Любви. И матери ихней Софьи.
- Трепач. Софьи месяц назад был.
- Да какая разница: месяц, год, на Пасху, в получку… А сегодня в натуре праздник. Люди единяются!
- Накой?
- Натой! По той самой! Чтоб по самые гланды! Ты как?
- Чего «как»?
- Единиться желаешь?
- У меня только сотня.
- И у меня сто. На одну хватит. А как разговеемся – ещё найдём. Можно у Майорихи занять. Она только вчера пенсию получила. Делов-то.
- А хлеб?
- Да кому он на хрен нужен, твой хлеб!
- Любка сказала.
- Ничего. И без хлеба щец похлебает. Не боярыня, чай. Ну, пошли, что ли?
- Драться будет. Опять сковородкой.
- Кто?
- Любка. Если хлеба не принесу.
- А ты бегай быстрее, чтобы не сразу попала. И увёртывайся живей. Ну, чего опять застыл-то, гора на улице Мервецов? Желаешь единиться?
- Ну, раз такое дело… Вот ведь мёртвого уговоришь!
