Секретик, рассказ второй

приехал фокусник с помощницей.

Дима мигом приклеился к нему с вопросом:

– У нас тут научный спор: кошачий гипноз существует или нет? Вы как
специалист знать должны.

Фокусник, не желая видно связываться, ответил уклончиво:

– Существует всё, что бы ты пожелал, чтобы оно существовало.

Димка поморщился, обиженно сказал:

– Мы не дети, не надо от нас отмахиваться.

– Прости, мне нужно идти. Время.

– Да времени полно. Когда представление только началось – кошка обвал
устроила. А покажите какой-нибудь фокус…

– Сядь в зрительный зал, и вскоре увидишь чудеса...

И тут Димка, который всегда отличался импульсивностью, взял фокусника
на «слабо», упрямо сказав:

– Что, слабо показать прямо сейчас один фокус?

Фокусник неодобрительно прищурился.

– Ты со «слабо» осторожней. Взрывная штука, похуже динамита.

– «Слабо» – это вопрос чести. – Дима глядел на фокусника с усмешкой. –
Так чё, слабо любой фокус?

Фокусник вздохнул, выпустил ящики, сделал знак помощнице, чтобы
шагала к сцене без него. Сказал:

– Фокус-покус.

Он демонстративно выпрямил ладонь, оттопырил большой палец, потом
ухватил этот палец другой ладонью, сжал в кулаке и дёрнул. Сам, конечно,
согнул большой палец к ладони: будто пальца уже нет.

– Эй-эй, – закричал Дима, – это для детсада.

– Ты говорил: любой. – Фокусник безмятежно «прилепил» палец на место,
подвигал им и сказал Диме: – Я сделал, теперь ты обязан исполнить моё
«слабо». Когда на сцене выну кролика из шляпы, слабо выскочить ко мне и
на четвереньках бегать вокруг и лаять. Слабо?

– Я чё, идиот? – растерялся Дима.

– В точку, – кивнул высокой шляпой фокусник. – Умные люди на «слабо»
других не берут, потому что могут в ответ заработать такое «слабо» – мама
дорогая. Предупреждал, не балуйся, эта штука опасней динамита.

Он поднял чемоданы и тяжело потащился к сцене.

А Катя, глядя ему вслед, раздумчиво стала рассказывать:

– Вчера старшие ходили компанией в кино. Конопатый говорит Наташе: «А
слабо мне сунуть мороженое из стаканчика целиком в рот?» Наташа
поддержала, смеётся: «Слабо». Он засунул и держал холодное во рту минут
пять, пока не смог прожевать…

– Наверное, зубы застудил.

– Наверное, – без энтузиазма согласилась Катя. – Затем он Наташе говорит:
«А теперь мой черёд: тебе слабо меня поцеловать?».

– И что?

– Поцеловала.

– А что Натан, просто смотрел?

– Он с ними не ходил, сказал, что болеет.

– Ты откуда знаешь?

– Моей сестре рассказала Трындычиха, сестра Натана. Говорит, когда Натан
узнал, так заревновал, так рассвирепел – свет не мил.

– И справедливо рассвирепел, – закивал Дима, – когда любишь, чужих не
целуешь.

– Она же не по-настоящему! – возмутилась Катя – Ну, как бы по-дружески
чмокнула, хотя и в губы.

– В губы – совсем не по-дружески, – возразил Дима. – В губы целуют по-
настоящему… или не целуют вообще.

– Чепуха, – сказала Катя и призналась: – Мы на море играли с мальчишками
в бутылочку – по много раз целовались, и что с того?

Дима с подковыркой предложил:

– Раз ничего, давай с тобой один на один сыграем!

– Дурак. – Катя страшно надулась.

Серёжа понял, чему недавно был свидетелем, спросил:

– Так Натан не знает, что целовались не по-настоящему?

Катя пожала плечами:

– Откуда мне знать, чего не знает Натан…

Дима предложил, как ни в чём не бывало:

– Шут с ним, с Натаном. Побежали на фокусы глядеть.

Катя, сияя, поддержала:

– Вот посмеёмся, когда будешь пёсиком вокруг кролика прыгать. Охотиться,
Тузик! Гав! Гав!

– Не буду я.

– Ещё как будешь! – Катя была непреклонна. – А-то всем расскажу, что ты
«слаб на слабо». Сам заварил, а не исполняешь.

– Понятно, мстишь за бутылочку один на один! Чтоб знала, ни за какие
коврижки не стал бы с тобой целоваться. – Внезапно Дима перекосился
лицом, схватился за живот. – Уф, аппендицит разболелся, пойду-ка домой.

Он медленно побрёл к своему подъезду.

– Врун! – гневно крикнула Катя. Затем обратилась к Серёже: – Ну что,
пойдём к сцене вдвоём.

Серёжа встал со скамейки, но отказался:

– Извини. Ты смотри на фокусы, а я тоже домой.

Катя изумлённо округлила глаза:

– Да не расстраивайся так из-за кошки.

– Я не из-за кошки…

Серёжа вошёл в подъезд. Поднялся подневольный на площадку, постоял
напротив двери в свою квартиру и вдруг… решительно зашагал вверх по
лестнице. На третьем этаже вдавил кнопку звонка.

Дверь открыл Натан. Ошеломлённо оглядел, спросил:

– Ты чего такой, в перьях?

– Не перья это, листья. Не важно. Разговор есть серьёзный.

Серёжа смолк, не зная, с чего начать.

– Ну? – поторапливал Натан.

– Я видел, как ты Наташу оттолкнул. Ты просто не знаешь правду. Наташа
Конопатого поцеловала не по-настоящему, он её взял на «слабо» и она…

– Постой-постой, – нахмурился Натан. – Тебе-то что за дело?

– Помочь тебе хочу.

– А не надо…

Но Серёжа не сдавался:

– Надо. Ты – мой кумир.

Натан холодно застыл, затем улыбка разлилась по лицу:

– Это с чёго бы?

– Только не ржи. Помнишь, я переехал сюда в конце августа, перед вторым
классом. И в первый день в школе никого не знал. А братья Трутни…

– …Трутни? – рассмеялся Натан.

– Да, толстые наглые близнецы, поймали меня в туалете и собирались
головой в унитаз макнуть – фильмов насмотрелись. А ты заступился, хотя
меня тогда не знал. Так отбрил Трутней, что они и теперь издеваются над
всеми, а меня в упор не замечают.

– Знаешь, я и не помню…

– Зато я на всю жизнь запомнил.

– И ладушки, – сказал Натан. – Ну что, пока?

– Значит, вы с Наташей помиритесь? Сегодня? У вас такая настоящая
любовь – мать говорит, весь двор на вас налюбоваться не может.

Вдруг Натан поморщился, задумчиво сказал:

– Вижу, не отстанешь. – Оглянулся в квартиру, крикнул: – Мам, тут ко мне
пришли. Я на минуту в подъезд выйду.

Он в тапках вышел на площадку, сам гибкий, на три головы выше Серёжи.
Прикрыл дверь, глянул вверх-вниз по лестницам подъезда и спросил
полушёпотом:

– Тайны хранить умеешь?

Серёжа кивнул.

– Клянись!

– Клянусь, – Серёжа опять кивнул. Он ничего не понимал, но слышал
сердце, что опережало слова Натана: худо, ох, худо.

– Ты ко мне по-взрослому и я тебе разжую по-взрослому, – сказал Натан. –
Этот Наташкин поцелуй мы с Коляном специально подстроили, чтобы
повод был…

Сердце заплакало, ум отворотился не веря ушам, голос задрожал:

– С каким Ко… ляном…

– Да с Конопатым.

– …зачем?

– Ты пойми. Не хочу Наташке жизнь ломать… она умная, ей учиться надо.
А у меня денег нет на университеты – мать одна нас троих кормит. Так что,
поеду далеко-далеко, во Владивосток в мореходку, а там – в море, на
хорошие заработки, деньги стану матери и сёстрам высылать.

– А как же… любовь?

– Что за любовь, если не здесь буду жить, а в море… Наташа любовь новую
найдёт, в университете тьма стоящих парней. Так что примирения не будет.
Пойми, я Наташку люблю, но меня ей в ссоре будет проще забыть. Да и
тягостно мне объясняться…

– А если…

– Всё! Растреплешь, сам тебя головой в унитаз макну.

Он ушёл в квартиру. Замок на двери хищно клацнул, точно капкан сработал
на Натане.

Серёжа выбежал на улицу, прочь, прочь от капкана.

Праздник Двора был в самом разгаре, оттуда лился смех и аплодисменты –
люди благосклонно принимали фокусника. Серёжа быстро прошёл вдоль
дома и нырнул в последний подъезд.

На межэтажной площадке между первым и вторым этажами сидела на
широком подоконнике Наташа.

Серёжа приблизился и сказал:

– А я иду, гадаю: дома ты или нет?

– Я не дома. – Она на него не смотрела.

– Я тебе вот чё хочу сказать.

– Говори что хочешь.

– Только ты никому не говори.

– Тогда и мне не говори. Неинтересно.

– Я про Натана.

– Натана? – она удивлённо посмотрела на него. Глаза были красные,
зарёванные.

– Ну да. Видел вас во время концерта. Потом к нему сходил, поговорил.

– Поговорил, – Наташа обиженно фыркнула. – Мне твоего заступничества
не нужно.

– Почему?

– Подрастёшь, поймёшь.

Серёжа вздохнул: как трудно говорить с женщинами.

– Натан тебя бросил, потому что денег нет на университет. Он в мореходку
поедет во Владик. Он тебя по-прежнему любит – а обидел потому, что так
тебе легче будет его забыть.

– Правда? – В глазах Наташи что-то засветилось вмиг. Тогда Серёжа не
догадался что это – только много лет позже, вспоминая, понял: это была
надежда. Не лучик – а надежда.

– Чтоб мне солнца не видать, – поручился Серёжа.

Наташа слезла с подоконника, подошла и вдруг… поцеловала в щёку.
– Ты чего? – попятился Серёжа. – Я это не для тебя делаю. Мне про тебя
всё равно. Я для Натана делаю. Он мой кумир.

– Как хорошо, что этот недоумок твой кумир.

– Почему хорошо?

– Иначе бы мне – труба.

Она торопливо развернулась и быстро пошла вверх по лестнице, видно,
домой.

– Эй, – окликнул Серёжа, – чего делать-то будем?

С лестницы донеслось:

– Ты – не знаю. А я сейчас гляну, какие университеты есть во Владивостоке.
Мне всё равно где учиться: здесь или там.

– Помнишь уговор? Натану ни-ни, ни полслова.

– Ладно.

Серёжа отправился домой. Странно, но на душе спокойней не стало, он
шёл и ощущал в груди какое-то беспокойство, точно незримая тяжесть
по-прежнему лежала там комком. Будто бы комок повозился-повозился
и остался, только повернулся на другой бок.

***

В кухне мать стряпала пирожки. Увидев его, сказала:

– Хочешь, с капустой?

– Да, только руки вымою. Мам, а какая она, любовь?

– Ну, разная. Я вот тебя люблю.

– Нет, я о настоящей любви.

– Настоящей? – изумилась мама и рассмеялась: – Это моя-то любовь не
настоящая? Да чтобы знал, серьёзней материнской любви ничего на свете
не бывает.

– Ну тебя. – Отмахнулся рукой и вновь спросил: – А клятвы можно
нарушать?

– Смотря зачем.

– Ради спасения любви, например.

– Любви – это хорошо. Но за нарушение клятвы всё равно придётся понести
наказание, только принять его надо с хорошим настроением, старательно
думая о любви.

– Как это?

– Ну, принимая наказание как высшую справедливость… – Мать вдруг
глянула на него в неприкрытой тревоге. – Так, быстро признавайся, чего
натворил.

– Ничего не натворил… – И прибавил: – Пойду руки мыть.

Он прошёл по длинному коридору к ванной, но открыл соседнюю дверь – вошёл в туалет.

Откинул крышку на унитазе. Опустился перед ним на колени. Поколебался
с минуту и решительно сунул голову в унитаз. Ощущая физически холод
фаянса и тонкий холодок в заколотившемся в груди комке, протянул руку
и дёрнул слив, пуская воду в полный напор.

При этом он усердно думал о хорошем: о Кате.

Конец рассказа