Декады ночь между Днями Пятым и Шестым

 ДЕКАДЫ НОЧЬ
 МЕЖДУ ДНЯМИ
 ПЯТЫМ И ШЕСТЫМ
 
 Наступила, как было сказано выше, Ночь. И прошла она для наших Реципиентов не одинаково. Некоторые из них, находясь под впечатлением от пережитого, не смогли заснуть почти до самого утра. Но не все. Товарищ Маузер, Семен Никифорович, например, не успел добраться до постели и сомкнуть вежды, как ему сразу же стало сниться. Приснился Семену Никифоровичу сон, который он, проснувшись, не колеблясь, отнес к разряду вещих. Это был первый сон, посетивший его в Зоне Эксперимента. И вот о чем он был.
 
 Мистерия
 двадцатая, секретная, никем не рассказанная.
 Первый сон товарища Маузера:
 "Об Отписках и Волокитах"
 
 Приснилось ему, будто бы он попал в какое-то незнакомое Учреждение. Вообще-то, Семен Никифорович на своем веку перевидал немало разных Учреждений, но это покаазалось ему каким-то особенным. Во-первых, судя по всему, Учреждение это находилось где-то не в Столице, хотя он ясно помнил, что добирался туда из дому трамваем. Правда, ехал часа два, так что весь измучился. "И что же это за Учреждение, за такое? - мучительно и тревожно во сне думалось товарищу Маузеру. - Уж, наверное, из совсем каких-то новых...". В ушах у него шумело. Он бегом пробежал ступеньки крыльца, мельком подивившись роскошной надписи "УЧРЕЖДЄНІЄ", выполненной золотом славянской вязью державною мовою на массивной доске из черного кладбищенского мрамора, и вошел в холл. На входе его остановил охранник - блондин, почти альбинос, с шикарной шевелюрой, но несколько поросячьей, скорее даже свинской физиономией ("Охранопитек-Фаунантроп! - подумал Семен Никифорович. - По происхождению из Рода, по-видимому, Йоркширских Свиней. Из колгоспа, вероятно, Петра Кондратовича"):
 - Вы к кому, пан-товарищ?
 - По делам Эксперимента, - коротко отвечал ему товарищ Маузер.
 - Это понятно, что по делам. А к кому конкретно?
 - Ну, наверное, к Руководству! - несколько раздраженно ответствовал товарищ Маузер, не привыкший, что его тормозит охрана на входе.
 - Минуточку, пан-товарищ, не так быстро! Сейчас я доложу. Потому что, знаете, уж очень много народу ходит. И не всегда по делу. Шляются, я бы сказал.
 Семен Никифорович хотел было дать уж совсем резкую отповедь, дабы поставить на место зарвавшегося служащего низшего ранга, но Охранопитек уже снял телефонную трубку и набрал номер (Семену Никифоровичу показалось, что номер состоит всего из одной цифры):
 - Алë! Алë! Это Бюро Добрых Услуг? Вас беспокоит Пост № 17 дробь 18 дробь 19 дробь 20. Тут какой-то человек - может даже и приличный, - но просится к самому Руководству!
 Очевидно, что Охранопитеку с той стороны телефона последовал какой-то вопрос, потому что тот, прикрыв трубку рукою, обратился к Семену Никифоровичу:
 - А ваше фамилие - как?
 - Маузер.
 - Как-как, не понял? Петренко, что ли?
 - Маузер, я вам говорю, - выходя из себя, крикнул товарищ Маузер.
 - Он говорит, что Маузер, - тоже повышая голос, крикнул в трубку Охранопитек. - А? Что? Не Петренко, не Петренко! Маузер!
 Говорите, что ждут? Давно? - Вот видите, - он снова обратился к Семену Никифоровичу, - Вас-то уж давно ждут! А Петренка велено не пускать. А вас все нету и нету, все нету и нету. Так вы уж, давайте поскорее, поскорее! Не задерживайтесь нигде! И, пожалуйста, убедительно прошу, не заходите в буфет!
 Чувствовалось, что охранник сильно взволнован - даже больше, что он вне себя от какого-то необъяснимого страху:
 - Так не будете никуда заходить, пан-товарищ? И в туалет не надо - потом пописаете. Уж пожалуйста! А то меня на сосиски пустят, на сосиски! Хрю-хрю! - в отчаянии шептал он в ухо ничего не понимавшему товарищу Маузеру, подталкивая его к лифту. - Пожалуйста, вот сюда, в лифт, в лифт! Хрю-хрю! - он почти силой впихнул Семена Никифоровича в лифт, который сразу же рванул, причем Семен Никифорович так и не сообразил: вверх или вниз? ему в какой-то момент даже показалось, что лифт свернул куда-то вбок. Когда лифт остановился и дверь его раскрылась, Семен Никифорович, выйдя из него, оказался в огромном помещении без окон. Дверь лифта, сразу же, как только он вышел, закрылась, да так, что на ее месте Семен Никифорович, обернувшись, обнаружил лишь гладкую стену. С потолка лился ровный "дневной" свет. На стенах висели какие-то приспособления - не то спортивные тренажеры не очень ясного назначения, не то еще что-то, напоминавшее лебедку или дыбу. На одной из стен, ни к селу, ни к городу, была привешена дверь - она была полуоткрыта и было видно, что за ней находится глухая стена.
 В центре зала, где очутился товарищ Маузер, стоял громадный стол - по виду из красного дерева - с громадным же вращающимся креслом, на котором восседал миниатюрный и абсолютно лысый старичок с морщинистым лицом. Перед старичковым столом в шахматном порядке располагались столы попроще и поменьше. За ними сидели служащие, все как один патлатые, но с несколько поросячьими физиономиями, в бухгалтерских нарукавниках и в коротких, совершенно детских штанишках на помочах. Они без устали строчили какие-то бумаги допотопными ручками с перьями № 86, время от времени макая их в столь же допотопные чернильницы.
 "Какое, все-таки, странное Учреждение!, - подумал товарищ Маузер подходя к главному столу со старичком во главе, - Мне еще никогда не доводилось видеть таких. Совершенно некомпьютеризированное. У них даже, как я понимаю, нет локальной сети - что уж тогда говорить об электронной подписи!".
 Приблизившись к столу, он поразился тому, какие старичок имел руки - как-будто принадлежащие совсем другому - богатырскому существу: огромные, с мощными, толстыми, корявыми пальцами, в которых он держал длинный прут - по виду сделанный из какого-то упругого желтоватого пластика. Этим прутом он время от времени стегал то одного, то другого канцеляриста по спине и по плечам. Пораженный таким обращением с персоналом, Семен Никифорович с ужасом отметил при этом, что рука, державшая прут, имела телескопическую конструкцию и как бы сама собою удлинялась, когда старичку нужно было дотянуться до дальнего канцеляриста. Подвергнутые экзекуции служащие только взвизгивали от боли и принимались строчить бумаги с еще большим остервенением. Перед главным столом стояла грубо сваренная из металлического уголка табуретка, привинченная к полу ржавыми болтами, и с никелированными, непонятного назначения, кольцами по бокам. Старичок отвлекся от своего занятия, бросил взгляд на Семена Никифоровича и тот оцепенел, ибо старичок имел взгляд василиска.
 - Рад приветствовать Вас, дорогой пан-товарищ Маузер, в Тайной Канцелярии Љ шесть с половиной дробь шесть с половиной, - обратился старичок к товарищу Маузеру; голос у него был очень тихий и какой-то свистящий, похожий на змеиное шипение. - Я имею честь быть ее Канцлером. Прошу ко мне так и обращаться: "пан Канцлер". Прошу также садиться.
 С опаской присаживаясь на предложенную ему паном Канцлером металлическую табуретку, Семен Никифорович, слегка оправившись от первого оцепенения, вспомнил, как в начале Пятого Дня к ним по радио обратился точно таким же голосом кто-то из Тайной Канцелярии Љ шесть с половиной дробь шесть с половиной с информацией о причине отсутствия Маркияна Хватанюка. Так это, оказывается, и был пан Канцлер! Вот, значит, какие Канцлеры-то у нас в ранге Генерал-Секретарей! А это и есть сама Тайная Канцелярия Љ шесть с половиной дробь шесть с половиной! Вот оно в чем дело-то! Но как же тогда он, товарищ Маузер то есть, смог приехать сюда из дома на трамвае, в то время как уже целых пять Дней находился в Зоне Эксперимента, участвуя в нем в качестве Реципиента? И какое на самом деле сейчас время суток: ночь или не ночь? Этого Семен Никифорович во сне никак не мог взять в толк. И зачем, с какою целью они вызывали сюда Маркияна Хватанюка? Правда, Маркиян, когда Семен Никифорович спросил его о Тайной Канцелярии, состроил совершенно недоуменный вид и довольно грубо ответил: "Яка ще там Тайна Канцелярия? Не знаю я ничого!". А на замечание товарища Маузера, что им это по радио объявили, отреагировал еще грубее: "Ну то й сами пытайте у вашого радива - най воно вам саме скаже, колы воно таке розумне!". И вот теперь он сам находился в Тайной Канцелярии и беседовал с ее Канцлером (ни на секунду, однако, не забывая, что все это происходит с ним во сне, что само по себе тоже было весьма странным).
 - Прошу вас понять нас правильно, пан-товарищ Маузер, - между тем прошипел старичок-Канцлер, посверкивая своим страшноватым взглядом. - Правильно прошу нас понять! Мы имеем здесь, в Тайной Канцелярии такую колоссальную производственную загрузку, что, поверьте совести, времени абсолютно не хватает, чтобы днем завершить все Дела. И вот - приходится кое-что доделывать ночью. ("Так, значит, все-таки ночь!" - промелькнуло в голове у Семена Никифоровича). И даже кой-кого приглашать к нам во сне - ну, разумеется, только в порядке исключения. И для этого - также прошу мне поверить на слово! - мы выбираем только и только быстрый сон. Так что можете оценить нашу деликатность и такт: только и только быстрый. И мы вам не более чем снимся. Но, да будет вам известно, что, согласно Дисциплинарному Мониторингу, промеж сном и явью нет абсолютно никакой принципиальной разницы - разумеется, если мы с вами говорим только о быстром и медленном сне, отвлекаясь от его высших состояний. Вот так вот. Поэтому прошу вас чувствовать себя как в яви. Как в яви прошу вас чувствовать себя.
 Семен Никифорович не очень-то понял, что ему толкует пан Канцлер, но, вспомнив лекцию Кураторозаврихи о Дисциплинарном Мониторинге и системе руководства Экспериментом, решил, что в данном случае ему следует проявить себя светским деловым человеком, хорошо чувствующим не только законный толк, но и неформальные пружины державной службы. Поэтому, состроив на лице подобие несколько усталой, но сочувственной улыбки, он так ответил своему собеседнику:
 - Ах, любезный пан Канцлер, как я вас понимаю! И, поверьте, очень, очень ценю, что вы, несмотря на вашу колоссальную, поистине нечеловеческую загрузку, все-таки нашли время для беседы со мною. Хотя оно - это время - есть всего лишь не более, чем время моего быстрого сна. Так что в физическом смысле в данной системе отсчета оно равно нулю или что-то около того. Однако по справедливости - и вы не можете не признать, - что это все-таки мой нуль. Именно мой - и ничей другой! Невзирая на возможные релятивистские эффекты. Но, знаете ли, на державной службе ежесекундно приходится жертвовать собой, жертвовать своими нулями, хотя, по правде говоря, окружающие этого, как правило, не замечают и не ценят. И вот - смотрите-ка! - иногда даже приходится жертвовать и быстрым сном. Согласитесь, это не такая уж малая жертва.
 - И, разумеется, Руководство по достоинству ее оценит! - подхватил пан Канцлер. - Смею вас со всею искренностью заверить в этом. Так что можете уже сверлить лацкан вашего пиджака под орден. Не исключаю, что высокая награда ждет и других ваших коллег, правда, не всех. Кое-кто, возможно, понесет и заслуженное наказание. И даже, возможно, из области высших мер Дисциплинарного Мониторинга. Но не об этом сейчас речь. Прошу вас обратить ваше внимание