Маребито.
«Современные люди, это деградировавшие существа. В противоположность им, древние существа могли распознавать, когда в мире появляется странный посетитель.» (из размышлений героя к/ф. «Маребито», 2004, реж. Takashi Shimizu.)
По-индоевропейски, слово «маребито» означает «существо кошмара»: mare-bito.
Смирнов пробирался через лесопосадку в поисках грибов. Грибы являлись хорошим подспорьем к гуманитарной помощи, состоявшей, преимущественно, из крупы. Посадку и в мирное время не очень-то обихаживали, просто подрезали по краю, чтобы не налезала на железную дорогу. После трёх лет войны, и рельсы заржавели, и посадка превратилась в подобие джунглей средней полосы, заваленных костистым буреломом с валежником.
Продвижение Смирнова походило на неуклюжий танец: присел-встал, нагнулся, отвёл от лица ветку. Присел. Встал.
Он встал, весьма удивлённый, открывшимся зрелищем.
На земле, прислонившись спиной к стволу дерева, полулежала девочка. Совсем голая.
Такие деревья Смирнов, изредка, встречал и раньше. Они сильно отличались от привычных клёнов, дубов и акаций. Это были пришельцы из других мест. Их гладкая, зелёная кора напоминала кожу рептилий. Мелкие листья, собранные в веера, придавали сходство с пальмой. С ветвей свисали коричневые стручки. А всё тело, с ног до головы, - утыкано длинными, очень острыми шипами.
Смирнов осторожно приблизился и осторожно тронул носком ботинка ногу девочки.
- Вставай, замёрзнешь здесь.
Сквозь кроны деревьев сюда не проникали лучи солнца, здесь даже трава не росла, было сыро и прохладно.
Девочка не пошевелилась, её чёрные волосы свисали, закрывая лицо.
Смирнов постучал по её ноге чуть сильнее, он вообще не был уверен, что она жива.
Вдруг девочка вскинулась и впилась в него чёрными глазами.
Смирнов отступил на шаг.
Прошла минута молчания.
- На, - Смирнов снял с себя камуфляжную куртку и кинул ей на грудь. – Оденься.
Девочка молча выполнила указание. Куртка прикрыла её до паха.
- Пойдём со мной, - сказал Смирнов. – Потом я посажу тебя на какую-нибудь попутку.
Почему-то ему было очевидно, что девочка не отсюда.
В доме, стоявшем на краю опустевшего дачного посёлка, Смирнов усадил её за стол. Выставил тарелку с нарезанной колбасой и хлебом. Рюмку травяной настойки, которую делал и пользовал сам, для профилактики собственных болячек.
Девочка молча смотрела ему в лицо чёрными глазами.
- Консерва ещё есть, - сказал Смирнов. – Килька в томате.
Он начал вскрывать банку, порезал острым краем вспоротой жестянки ладонь, закапала кровь.
- Фак!
Девочка схватила его за руку и раскрыла рот под красную капель.
Раскрыв рот, Смирнов смотрел, как его кровь исчезает в её горле.
Она осталась. Она не произносила слов. Она питалась его кровью. Он был не против. Разрезанные вены быстро смыкались, крови у него ещё на двоих хватало.
Так называемая объективная реальность старательно обходила их убежище.
Смирнов перестал сопеть и визжать у её лохани и, превосходя актуальный статус, рыл лаз в направлении более изысканных образцов поведения, логики и наслаждения.
Отвергнув подачки общества спектакля и потребления, он отверг данный от рождения статус и оглашаемость незапятнанного знания, - он перестал говорить.
Он увидел и понял сущность кошмара, его подружка родила его вторично, ему стало больше не нужно умирать. Он отверг, одолевавшие его в прошлой жизни, пустые мечтания о смерти, как о реально гарантированном конце. В конце будет как в начале.
Ему открылось экзистенциальное пространство вечности, бесконечно далёкое от суеты. Он познал безмыслие и безумие, нашёл опору в пороговых, безвидных областях универсума. Для получения слова незапятнанного знания, к чему он всю жизнь стремился, ему достаточно было захотеть его произнести. Но, теперь он не хотел. Путь по кругу среди концентрированного кошмара объективной реальности закончился для него и трансформировался в движение по спирали превосходной меры.
Он начал уходить, уходить, вместе с кровью, уходящей в гортань его превосходной подружки. И в первый раз, в его уходящей жизни, - ему было хорошо.
Но мысли и раньше приходили; "Как им хорошо..."