увидел.
Потом началась бесовщина какая-то: то нас пёхом погонят вёрст за двадцать, а с полдороги завернут и погонят в другую сторону, то в эшелон засунут и повезут неизвестно куда, да снова завернут. Так дней десять продолжалось. Оголодали мы совсем. Эх, что там говорить! До сих пор вспоминать страшно. Сунули нас в очередной эшелон и погнали на запад, да только ехали мы часа два, не боле. Немцы налетели и как пошли бомбы метать, такой ад с геенной огненной устроили, что не приведи Господь. Народ из эшелона посыпался, как горох, а я совсем очумел от страха: все на землю попадали, а я в полный рост в лес рванул. Там метров сто до лесу было. Кругом всё рвётся, осколки летают, а я плачу, ору что-то нечленораздельное и бегу, бегу … Господь уберёг, даже не ранило. Вбежал я в лес и не могу остановиться. Сколько я ещё пробежал, не знаю, но когда остановился, то упал и то ли уснул, то ли сознание потерял.
Когда очнулся, стал размышлять, что дальше делать. Посмотрел на себя со стороны и ничего не понимаю: и солдат, не солдат, и гражданский, не гражданский. Форму и оружия не выдали, присягу не принимал, даже наголо не постригли, да и документов никаких нет – паспортов у нас сроду не было, а красноармейских бумаг не выдали. Что делать, не удумаю. Понял одно – надо домой пробираться, а где он, дом? Запутали нас туда-сюда гоняючи. Где нахожусь, понятия не имею. Я ведь в свои девятнадцать дальше райцентра не ездил, да и то всего два раза. Решил идти на восход, куда-нибудь да выйду, а как идти, когда сил никаких нет? Жрать охота до колик, два дня крошки во рту не было. Господь ужа послал, так я ему голову камнем отрубил, шкуру содрал, да так сырым и съел. Потом и лягушек сырых жрать приходилось. Ну да ладно, чего вспоминать? Что было, то прошло. Пошёл я лесом. Раз вышел к дороге, а по ней немцы прут. Я назад в лес. Другой раз к деревне вышел, а там снова немцы. Плутал, плутал, пока Господь меня на хутор какой-то не привёл. Там покормили, баньку стопили, постирался я, одёжку починил порванную, отдохнул малость, но пора и честь знать. Куда мне идти, они не знали, но рассказали, как в лесничество пройти – там народ пограмотней будет, может чего и присоветуют.
Долго рассказывать, но с помощью Божьей да людей добрых добрался я до райцентра нашего, а там меня немцы и повязали. Приволокли в комендатуру, а там от наших заправляет Сенька Хрипатый. Не слышал про такого? Была у нас в районе в конце тридцатых банда «семёновцев». Верховодили там два Сеньки - Клещ и Хрипатый. Клеща в сороковом шлёпнули, а Хрипатый как сквозь землю провалился, а тут объявился. Привели меня к нему на допрос. Слыхал про меня, спрашивает. Я киваю. Страшно? Я снова киваю. Вот, говорит, и рассказывай всё без утайки, а то я тебе кишки вокруг шеи обмотаю. Я всё и рассказал: и как в армию забрали, и как гоняли туда-сюда, и про эшелон разбомбленный, и как домой пробирался. Он выслушал. Знаю, говорит, Озерки ваши, бывал. Ещё бы ему не знать. Они в тридцать восьмом у нас сторожа убили и магазин ограбили. А он продолжает: - Мы тут полицейский отряд организуем, чтоб за порядком следить, так что выбор у тебя, парень, такой: или вступаешь в отряд и будешь в Озерках полицейским, или я тебя прямо сейчас к стенке ставлю и шлёпаю, как красного шпиона. Выбирай. Я выбрал жизнь.
Года полтора я в Озерках полицействовал. При немцах сундук откапывать не стал, да и людно в роще стало – начали басурманы рощу на дрова изводить. У нас тут тихо было, а вёрст за двести отсюда партизаны появились, так нас всех туда и перебросили. Там я случайно с одной старушкой староверкой познакомился. Жила она в избушке в глухом лесу и совершенно одна. Помог я ей кое в чём, но это ладно, не об том речь. Задумали немцы карательную экспедицию против партизан устроить и нас привлекли. Я в своих стрелять не собирался, но и Хрипатому в лапы лезть не хотел. Бросил я винтовку, шинель их форменную, шапку дурацкую и у староверки в чащобе схоронился. Там до конца войны и просидел. А как узнал, что война кончилась, так и вернулся, чтоб сундук откопать и перед страной оправдаться за службу немецкую, да не судьба, видно. Пришёл, а рощи-то и нет, всю немцы извели. Место примерно представляю, но надо проверить, а сундук ли там. Но не сложилось. Сразу заарестовали и в лагерь заперли. Я ведь после лагеря сюда за сундуком вернулся, а здесь видишь что произошло. Теперь и места точно не определить. Вроде как в усадьбе у Агафьи, но это неточно. Ванька Уткин с артельщиками с войны не вернулся, спросить не у кого. Теперь ты знаешь всё, поступай, как посчитаешь правильным, а я помру скоро.
Выслушал я его и подивился:
- Ну, откопал бы ты, Кузьма, этот сундук золотой и чтобы делать с ним стал, спал бы на нём, что ли?
- Ничего ты, племяш, не понял. Разве я для себя старался? Я обчеству хотел его вернуть. Я как рассуждал: ежели Уткин его достал и зарыл, значит утаить хотел, а я вернуть замыслил.
- Чего ж ты тогда прямо властям не заявил: знаю, где Уткин сундук золота заныкал и вся недолга?
- Да как же можно такое на человека заявлять, не проверив? Я же толком ничего не видел, а вдруг ошибаюсь? А может это «семёновцы» чего прятали, а я на Уткина донесу? Нет, так нельзя. Ладно, иди теперь, устал я.
Я ушёл, а через два дня его хибара сгорела дотла и он в ней. Тоже дотла. Милиция приезжала разбираться, но так и не установили, поджог это был или несчастный случай. Собрали кости, что остались, сунули в мешок и отдали нам с матушкой:
- Ваш фашист, вы и хороните. И вообще – собаке собачья смерть.
Зарыл я его на краю кладбища без креста и знака какого, а кошки по сердцу скребут: жил нелепо, помер нелепо, а человек вроде был неплохой, не зря к нему пацаньё тянулось.
На девятины пошёл я в сельсовет и рассказал, что от Кузьмы узнал. Там посовещались и решили Авдотьину усадьбу обследовать. Наделали щупов из арматуры и весь её огород истыкали. В одном месте на что-то наткнулись, яму вырыли и откопали валун. Больше ничего не нашли, только все овощи потоптали. Вот такая смешная история, земеля, с этим треклятым сундуком вышла, будь он неладен. Мне выходить на следующей. Бывай, может ещё свидимся – я ведь тоже на заводе работаю. Сегодня последний отгул догуливаю. Ну, покедова.
Он протянул мне грязную ладонь, приподнял свою смешную шляпку с пёрышком и похромал к тамбуру.
А я покатил дальше. Игрушечный поезд уносил меня прочь от тайны наполеоновского сундука в жизнь полную тайной военной, которая, впрочем, через несколько лет оказалась такой же химерой.
