Как я искал работу

Как я искал на работу.

А вы пробовали в наше непростое кризисное время устроиться на работу? А вы? Нет, не тогда, когда вам чуть больше двадцати, вы полны сил, энтузиазма и пустых иллюзий. А тогда, когда ваши мысли обрели кажущуюся стройность, походка сделалась замедленной и подчёркнуто солидной, а вашими лучшими друзьями незаметно стали продавленный диван в большой комнате и равнодушный одноглазый телевизор. Да-да, я говорю о себе, достаточно заурядном сорокачетырёхлетнем мужчине, напрасно причисляющим себя к несуществующему в России среднему классу.
Когда-то, очень-очень много лет назад, мне посчастливилось учиться и закончить без особого блеска, но и без сокрушительных провалов (в виде многомесячных «хвостов» и досрочного отчисления) экономический факультет ЛГУ. Кому сегодня что-либо поведает эта аббревиатура? В восьмидесятые же годы прошлого столетия её знали все. Впрочем, нет, не все. Как минимум один индивидуум, старшина рядового отделения милиции Приморского района Дудаков, никогда о ней не слышал (что, заметим, наверняка не мешало ему слыть самодостаточным человеком).
Как-то раз возвращались мы после просмотра на стадионе наинуднейшего футбольного матча первенства СССР «Зенит» - «Таврия» и меня, вместе с такими же болельщиками-молокососами, загребли в «ментовку». То ли мы громко пели, то ли тихо ругались – сейчас уж и не припомню. Строгий мордатый лейтенант, окинув нас брезгливым взглядом, приказал своему подчинённому, коим оказался рыжеволосый старшина Дудаков, переписать наши персональные данные. По всей видимости, для организации в отношении нас неких поучительных репрессий.
Добравшись до моей скромной персоны, старшина погрыз дешёвую шариковую ручку и устало поинтересовался:
- Фамилия, имя, отчество.
- Сергеев Андрей Александрович.
- Адрес?
Я продиктовал название улицы и номер дома в далёком спальном районе.
- Работаешь, учишься?
- Учусь.
-Где?
- В ЛГУ.
Дудаков, высунув кончик грязно-розового языка, старательно занёс в протокол три буквы. Было заметно, что правописание не является его сильным качеством.
- Номер?
- Чего-номер? – я опешил.
- Номер твоего ЛГУ! – слегка раздражаясь, пояснил мент.
- Нет никакого номера! – я продолжал недоумевать.
- Так не бывает! – раздражение Дудакова заметно усилилось. – Номер должен быть обязательно!
И тут до меня дошло. Старшина перепутал ЛГУ с ПТУ! Ленинградский Государственный университет имени А.А.Жданова с профессионально-техническим училищем. ПТУ, а проще, «путяги», действительно все имели номера. Например, в 42-ом готовили поваров.
Сдерживая смех, я посоветовал:
- Пишите «тринадцатое»!
Дудаков удовлетворённо кивнул и коряво вывел рядом с буквами «ЛГУ» цифру тринадцать. Не исключаю, что через неделю-другую в ПТУ№13 пришла «телега» из органов, живописующая «подвиги» ученика Сергеева и требование со всей принципиальностью разобрать его поведение на комсомольском собрании таких же как он недоумков.
Но мы отвлеклись. Итак, усвоив в течение пяти весёлых студенческих лет, массу бесполезных и полезных вещей, я вышел за ворота «альма матер». К бесполезным вещам я причислял политэкономию социализма, истмат с диаматом, а также историю КПСС. К безусловно полезным относились приобретённые навыки разливать водку в подъезде по булькам, занюхивать порцию спиртного «мануфактуркой» (то бишь, рукавом пиджака или куртки), охмурять простодушных первокурсниц в общаге и чётко представлять последовательность приёма лекарств в случае  лёгкого венерического заболевания.
Несмотря на хромую поступь перестройки и демократизации общества, в той жизни ещё оставалась такая отрыжка социалистической системы образования как распределение. То есть вчерашних студентов не просто тупо вышвыривали на улицу, а ещё и предоставляли им какое-никакое рабочее место. Так я оказался в шикарном заведении под названием «Ленгипролестранс». Сей проектный институт, как и прочие проектные институты на всём пространстве Советского Союза занимался какой-то лабудой, то есть не занимался ничем. В видимость работы энергично включился и я. Благо, это оказалось нетрудно. Правда, тисканье в кладовке молодых сослуживиц, пьянки на дежурствах в составе добровольной народной дружины и обязательные посещения овощебазы быстро набили оскомину. Вид затрапезных советских инженеров настойчиво отбивал охоту связывать с «Ленгипролестрансом» (или, как многие его называли – «ЛенГИБЛОлестрансом») свою жизнь. В результате, спустя пару лет, мною овладела непреодолимая тяга к перемене мест. Рабочих мест. В одна тысяча девятьсот  восемьдесят девятом году перед молодым человеком, в меру прекрасным и не совсем уж безмозглым, открывались все пути-дороги. Можно было поступить в кооператоры  и попробовать заняться пошивом безобразных курток ядовитой расцветки или «варить» джинсы. Можно было записаться ландскнехтом в нарождающиеся бандитские войска. Можно было, в конце концов, наплевать на охватившую меня тягу и остаться куковать в тёплом, безмятежном «Ленгипролестрансе».  На семейном совете с мамой, отцом и старенькой бабулей мы рассмотрели все вышеназванные варианты. Кооперативы отпали сами собой по причине противоестественного роста обеих моих рук из места, находящегося пониже спины. «Ленгипролестранс» всем казался тупиковой ветвью развития, а про бандитско-рэкетирские мечтания папа сурово предложил даже не заикаться.  Слово «таможня» возникло спонтанно. Знакомый папиного знакомого немного знал человека, занимающего в Авиационной таможне Ленинграда значительный пост. Я тут же высказал сомнение по поводу такого неопределённого знакомства. Знакомый знакомого! Тоже мне, «блат»! А без «блата» во времена развитого социализма устроиться в приличное место не было никакой возможности. Таможня же, по моему глубокому убеждению, безусловно, являлась таким приличным местом. Справедливости ради стоит отметить, что мои познания о таможне этим убеждением и ограничивались.
Несмотря на вполне оправданный скепсис в отношении собственных перспектив, через каких-нибудь десять дней я уже сидел в отделе кадров той самой Авиационной таможни и строчил заявление с просьбой о приёме на работу в качестве инспектора. Начальник отдела кадров поглядывал на меня благосклонно, с каждой минутой развеивая мои сомнения в значительности папиных связей. Покинув гостеприимный кабинет, я столкнулся в коридоре с упитанным парнем примерно моего возраста.
- Не подскажете, где здесь отдел кадров таможни?
Я махнул в сторону только что закрывшейся за моей спиной двери:
- Устраиваться на работу?
- Да, а вы?
- Я, похоже, уже. Будем знакомы, - я протянул парню руку. – Андрей.
- Веня Самусев.
- Ладно. До встречи на службе.
А через неделю главный кадровик уже представлял меня новыми сослуживцам. Днём позже в коллектив влился Самусев. Друзьями мы, правда, не стали. Веня оказался скрытным, себялюбивым и патологически злопамятным. Собственно, мне было наплевать. На таможне работало много вполне компанейских, весёлых людей, с которыми довольно быстро удалось найти общий язык. И потекло время…
День за днём, год за годом…Не отрываясь надолго душой и телом от питерского аэропорта, я пережил вместе со страной массу интригующих событий: ГКЧП, развал Союза, кучу всевозможных честных и нечестных выборов руководителей разных рангов, расстрел Белого дома, дефолт, премьер-министра по кличке Киндер-сюрприз, а так же выход на мировую арену Великого и Ужасного ВВП. Да, кстати, аэропорт, оставаясь питерским, тем не менее, сменил прописку, переехав из Ленинграда в Санкт-Петербург. Параллельно с этими катаклизмами бурно развивалась и моя жизнь. Я успел жениться, родить  сына (не сам конечно, но с помощью жены), развестись, жениться во второй раз. Карьера моя продвигалась значительно успешнее личной жизни. Трудился я видимо неплохо, поэтому к середине «нулевых» годов удобно расположился на должности заместителя начальника одного из постов Авиационной таможни, а на мои погоны с шумом от открываемых бутылок шампанского упали блестящие звёзды полковника таможенной службы. Отношения с руководством были прекрасными, подчинённые меня уважали, а некоторые даже побаивались. Я наслаждался заслуженным финансовым благополучием и полагал, что из аэропорта меня могут вынести только вперёд ногами. И тут всё начало рушиться. После подковёрных интриг уволили благоволящего ко мне начальника таможни, за ним потихоньку слили всех его замов. На руководящие должности пришли редкостные орангутанги, но самое страшное, что какими-то неведомыми путями к руководству таможни прорвался тот самый Веня Самусев. За прошедшие годы он располнел, облысел и стал ещё более злопамятным. Я же, как выяснилось впоследствии, лет десять тому назад в какой-то не совсем трезвой беседе выразил сомнения в его сексуальной ориентации. То, что в итоге я оказался совсем недалёк от истины, никак не повлияло на мою судьбу. Она была предрешена. Язык мой – враг мой! Я знал это всегда, но не думал, что прав до такой степени.
Когда в две тысячи девятом году мой контракт подошёл к концу, Самусев, потирая потные ручонки, отправил в таможенное управление лживую характеристику на меня, увенчанную лицемерным выводом, что, несмотря на безусловные заслуги, заключение контракта  с Андреем Сергеевым на новый срок является нецелесообразным. Дяденьки из управления, каждого из которых заботила только своя собственная побитая молью шкурка, механически проштамповали пасквиль Самусева, и полковник таможенной службы Андрей Александрович Сергеев превратился в полковника таможенной службы в отставке.
Двадцать лет, а это, на минуточку, практически полжизни, проведённые в таможне, наложили на меня совершенно неизгладимый отпечаток. Он заключался в том, что я напрочь потерял и без того эфемерную квалификацию экономиста, а также не приобрёл никакой новой. Ребята, кладущие жизни на таможенное оформление грузов, после неминуемого увольнения, находили себе новую работу довольно быстро. Их с удовольствием брали декларантами в брокерские конторы. Ну, если, конечно, они не успевали к моменту ухода купить собственную. Я же все прошедшие годы трудился на неблагодарной ниве битвы с убывающими-прибывающими авиапассажирами, туристами, челноками и командировочными. В брокерской конторе мой опыт вряд ли мог пригодиться…
Первую неделю после увольнения я пил. Мне настолько понравился этот процесс, что и последующую неделю я собирался провести точно так же. Жена, как не удивительно, придерживалась иного мнения. В один прекрасный момент, отобрав у меня бутылку коньяка, она прозрачно намекнула, что депрессия депрессией, но неплохо бы подумать о трудоустройстве.  Я ответил, что думать о трудоустройстве, да и вообще думать, в ближайшее время не в состоянии. После непродолжительной дружественной беседы, я был грубо загнан в душ, а на следующий день отправлен к обшарпанному газетному ларьку, раскинувшему свои  бумажные щупальца у метро. Суетливо оглядываясь, я приобрёл по пути пару банок светлого пива и притулился на покосившейся лавочке у примыкающей к ларьку пятиэтажки. Недорогие купленные мною