Полёты во сне и наяву. Из славной летописи города Глумова.

   

    Доктор Цырульников уснул за рабочим столом, склонив голову под казённый абажур ничего не выражавшей тускло-лимонной лампы. И вновь ему приснился странный полёт. Вначале он будто бы очнулся тут же, у себя в кабинете. Бестолково осмотрелся. Вдруг, оттолкнувшись ногами от затёртого толпами посетителей ковра, выпорхнул в открытую форточку, таинственным образом не задев её облупленные края. Полёт был стремительным, аж дух захватывало, а закончился неожиданным падением с головоружительной высоты в какую-то тину.
    Тут доктора разбудила санитарка Безобразова и сообщила, что привезли по "скорой" женщину, актрису Кобылянскую-Завидович, рухнувшую в порыве отчаяния с моста в городской пруд. Цырульников, спешным шагом прошествовав в палату реанимации, приступил к штатным на этот случай процедурам и ковырялся долго, почти что до ночи. Когда жизни актрисы перестало что-либо угрожать, кроме зависти недоброжелателей да злопыхательства соперницы по сцене, молодой протеже режиссёра Амалии Лягушацкой, доктор удалился к себе в кабинет и уснул.
    Сон почти что повторил предыдущее видение. Только теперь доктор, вылетев в форточку, помчался стремительно в направлении бурого здания с чадящей закопчённой трубой. То были корпуса местного промышленного гиганта, мыловаренно-парфюмерного глумовского комбината. Приземление случилось ароматнее, чем в прошлый раз, но влип летун куда как более капитально. Со всех сторон упавшего в некий чан доктора обволокла агарообразная полупрозрачная масса, чавкающая, хрюкающая и хлюпающая, как зав отделением Худобрыкина во время обеденного перерыва. Пробудился Цырульников вновь от настойчивого потряхивания за плечо. Заступившая на смену Безобразовой толстая санитарка Цветлоокович сообщила о новом несчастном случае. Мастер участка Курдюмпашаев, спасая упавшую в мыловаренный полуфабрикат поллитровку, сам чуть не захлебнулся, мало того, увлёк за собой в пучину опасной для здоровья жидкости коллег по цеху, технолога Петровича и стажёра Дубякина.
    Цырульников проследовал знакомым коридором в ренимацию. Вынул из непослушных скрюченных пальцев мастера спасённую поллитровку, а затем, призвав на помощь весь наличествующий рабочий медперсонал, приступил к спасению незадачливых мылодайверов.
    Под утро доктор забылся беспокойным сном. Смена его закончилась, но домой он идти не мог: ноги подкашивались. Так и уснул в кабинете, с той только разницей, что постылая лампа была выключена, абажур её более не светился зловеще-лимонным светом. Санитарка Безобразова, не по должностной инструкции, а из человеческого участия, сообщила ему через несколько часов о падении в канализационный люк зазевавшегося поэта Борзе-Милопукина. Всё случившееся, в общих чертах, снова совпало с цырульниковским сном.
    Клятва Гиппократа побудила доктора на дрожащих коленках проследовать в операционную, где до обеда он ассистировал коллеге, суровому немногословному хирургу Вертокрутову. Вернувшись под вечер домой, ибо сон в рабочем кабинете внушал Цырульникову обоснованные опасения, доктор попросил домоправительницу, Фёклу Фоминичну Непейбетон, привязать себя к кровати, во избежание новых нежелательных вылетов в форточку.
    В ту же ночь сторож платной автостоянки Опанас Тарасович Щуплобрыщенко видел, а после божился в том на Уголовном Кодексе, как из окна пятого этажа дома напротив вылетела железная кровать с храпящим на ней мужчиной и, нимало не мешкая, полетела в направлении зюйд-зюйд-ост. Не более, чем часом позже, неподалёку на перегоне Глумов-Шапкоглядов сошёл с рельсов местечковый пассажирский поезд...







    Мария Аркадьевна Васнецова часто летала во сне. Но странным было не это. Изумляли её раз за разом последствующие пробуждения. То она раскрывала глаза в неестественно скрюченном положении на краю собственного шкафа. То обнаруживала себя за кухонным столом со скалкой в руках. Один раз даже в позе горгульи проснулась на балконе, при этом неведомо кому показывала непропорционально длинный язык.
    С этим надо было что-то делать. Примочки с алоэ и медицинским спиртом не помогли. Приём того и другого в умеренных дозах внутрь также нимало не поспособствовал. Психотерапевтам, бабкам-ворожеям, профессиональным гадалкам на картах таро высшего аркана Мария Аркадьевна не верила. Оставалось одно: нанять частного детектива, благо мужем наша героиня к своим сорока годам так и не обзавелась.
    Пинкертон, заказанный в частной сыскной конторе, выдался на славу. Усы Пуаро, проникновенный сострадательный овал лица мисс Марпл, эффектная причёска комиссара Каттани, а чуть ниже – немного косящие глаза лейтенанта Коломбо дополняли штатное удостоверение, жетон полицейской академии и внушительная пухлая папка разнообразных рекомендаций. Агент расставил в нужных местах жучки, скрытые видеокамеры, протянул потайные провода и, напоследок заговорщицки улыбнувшись, спрятался в платяном шкафу.
    Потянулись длительные тягостные минуты ожидания. Сон не шёл. Наконец, Мария Аркадьевна забылась тяжёлым полудремотным кошмаром, где невесть окуда явившийся импозантный коммисар Каттани вдруг превратился в отвратную горгулью на краю шкафа, а воссевшая на Пуаро мисс Марпл погоняла резвого бельгийца васнецовской скалкой. "Где же здесь лейтенант Коломбо?" – вознегодовала во сне Мария Аркадьевна... и пробудилась.
    К её радости, лежала она в той же позе, что и при усыпании, в собственной постели. Веяло свежестью. В разбитое окно врывался игривый ветерок, колыхая наполовину оборванные тюлевые шторы. Повсюду в комнате виднелись следы отчаянной борьбы. На подоконнике, усыпанный стеклянной крошкой, сиротливо склонился на бок башмак пинкертона. Ниже под батареей валялся, попранный горшком с геранью, жетон полицейской академии.
    На столе Мария Аркадьевна обнаружила, к своему удивлению, написанную незнакомым размашистым почерком записку:

    И, хотя Мария Аркадьевна ничего такого не помнила про Анапу, с той поры её странные полёты во сне и наяву прекратились.







  – А ведь эта старуха опять летала! Вот те крест! – божилась на паперти профессиональная нищенка Купидонова, колупая нестриженным ногтем мёрзлую мелочь в пластиковой баночке из-под сметаны.
  – Что ж ей не летать? Её грехи к земле не тянут, – протянул на манер юродивого блаженный бомж Митрич, почесав нахлобученный перпендикулярно оптической оси единственного не запухшего глаз треух.
  – Да и у нас, поди, грехов не больше! Когда ж грешить? – визгливо прошамкала монастырская приживалка Миропиюшка, облаченная в чёрный плат и лисью доху, пожалованную ей раздобревшей матушкой-попадьёй.
  – Для греха завсегда время найдётся, хучь в гробу, был бы человек живой! – рассудительно вставил коренастый квадратный инвалид Нетудышников, разворошив прокуренную рыжую бороду узловатыми крепкими пальцами.
  – Нешто ты в гробу, аки подвижники, почиваешь? – ласково съязвила Миропиюшка, развязывая узелок с приготовленной обеденною снедью.
  – По нонешнему времени где сидишь, там и гроб. Тока жди, когда накроет! – философски парировал Нетудышников, доставая из-за уха замятую, сыплющуюся табаком, папиросу.
  – Нам с насиженного места не сторнуцца, – плаксиво прокурлыкала Купидонова, ссыпая подсчитанную мелочь в грязноцветный ковш вязаной митенки, - где ж на других-то местах отыщуцца благодетели? Рази что костылём по затылку от нашего брата схлопочешь!
  – Тебе и надо! - окрысился вдруг на соседку задремавший до поры Митрич, - Не иначе, как ты мою баночку намедни спорознила себе в карман, пигалица клешнятая!
  – Она, она! – чересчур поспешно для независимого свидетеля подхватила лисохвостая приживалка, простирая длань на манер боярыни Морозовой, при сём едва ли менее грозно сверкая западшими очами. В другой руке была зажата и пламенно притиснута к груди недочищенная таранька.
  – Цыть, окаянные! – взвыл как контуженный Нетудышников, – Я тут самый пострадавший. По причине моей весомой комплекции, доходы мои обратно пропорциональны площади моих персей и чресел! Кабы вас тут не стояло...
  – Да тебе б с твоим школьным курсом математики и гроша ломаного не подали, Лобачевский недострелянный! – гавкнула, подвигаясь на расстояние, недоступное для костыля инвалида, Миропиюшка. Маневр её, однако, не оказался удачным: опасно приблизившись к мадам Купидоновой, лисохвостка схлопотала по постному плату авоськой со всяческой скоромной требухой. Потёки от лопнувших сырых яиц в одночасье застлали ей пылающие очи.
 – Ах, ты так? – булькнула желтково-белковой поливой вспылившая приживалка, – Получай же, Лотова жена, серу и камение на свою окаянную плешину!
   Грём земли, пролетев мимо ловко увернувшейся нищенки, угодил аккурат в незаплывший глаз Митрича, так что тот, ворочая конечностями, как тонущий в болоте экскаватор, утратив благообразное сходство с житийными юродивыми, почал крушить всё вокруг, сдабривая сии геростратовы потуги изречениями, непечатными даже для третьесортных окраинных заборов. Квадратный инвалид, подобно достославному мушкетёру Портосу, подхватив замуcоленую перевязь левой руки, правой ловко фехтовал по трём направлениям сразу крепким дюралюминиевым костылём, облупляя с него последнюю краску о головы и спины подельников. Миропиюшка, вся вобравшись в лисью доху, отринув постную тараньку, мельком запускала руку в карманы драповой пальтушки мадам Купидоновой, меж тем как та тщетно пыталась сыскать под крепко повязанным платом крашеные седые волосья товарки...
   Над внезапно вспыхнувшей сварой пролетела, в очередной раз, старуха Ползухина, молчаливо регулируя высоту подъёма над землёй закрылками из передачек в хоспис и детский приют. Через открытые форточки города, в унисон происходящему, неслись звуки популярной передачи Андрея Малахова "Пусть говорят". Мир, как всегда, был преисполнен гормонами.