Взгляд со стороны

Валентин  пил коньяк и рассказывал, что дезертиров расстреляли в промзоне, утром. Задержали их у границы, обоих, сопротивления они не оказывали  - ни молодой, ни тот, что постарше, хотя молодой и скалился.
Они воевали в одном отряде. Гранатометчик, мужик за сорок, местный, считался ненадежным, потому что слишком часто вспоминал семью, убитую в самом начале. Прямое попадание в дом, где ютились жена и две дочери — никто и не понял, откуда прилетело. Тогда многие еще не сообразили, что при обстреле следует прятаться в подвал сразу, не тратя время на метание по жилищу и сбор того, что кажется необходимым. Не привыкли.
Жену так и нашли — с разбитой головой и прижатыми к груди настенными часами с боем. Одна из дочерей собиралась замуж за однокурсника по педу — получилась бы семейка учителей, да не срослось. Студент, к слову, ушел воевать к врагам и нынче на той стороне небезызвестный человек — какое после этого к мужику может быть доверие.  
Мужик пил, нетрезвый ругался и скупо плакал. Был дважды ранен. Мародерствовал по-страшному, набивал целые баулы добром, таскал за собой, потом бросал, опять лез в чужие дома и прибирал к рукам совсем уж дикие для передовой вещи — вроде настенных часов.
Когда дезертир узнал, что его расстреляют, он махнул рукой и попросил водки. Не уважили, трезвого шлепнули. Водку дали расстрельной команде, несмотря на ранний час.
Молодой хорошо разбирался в средствах связи и любил рэп, сам сочинял речитативы и исполнял, бывало, перед бойцами; он не страдал стеснительностью. Воевал он не хуже других, ни шатко, ни валко, но замечаний не имел, числил на своем счету подбитый БТР и все недоумевали, чего это вдруг бойца дернуло бежать.
Говорили, что несчастная любовь: якобы невеста ушла к другому. Сам юноша на допросах отмалчивался.
Валя сказал, что он оказался не очень умен: тупое мясо.
-  Это как? - спросил я.
Валя рассердился.
- Я непонятно говорю разве? Стоит, морда — ого-го — сплошное мясо, и тупое. Выкатил на нас глаза, как рак, и молчит, только губами шевелит, будто рэп свой читает.
Со стариком-то все ясно, добавил мой друг. Мужик просто сломался. Там и не такие ломались. Чик, и все: не человек уже, а оболочка: как баллон из-под пропана, помнишь, в детстве менять ходили такие? Полный баллон — тяжелый, не поднять, на тележке мы его с тобой еле вдвоем доволакивали, а пустой — вроде по внешнему виду такой же, только его одной рукой легко ворочаешь... Так и этот мужик. Одной рукой... Он, наверное, сам в конце концов повесился или утопился бы.
А вот молодой — дело другое, тут разобраться не мешает. Ведь сам приехал, это тебе не «отпускники». Год с перерывами провоевал, и вдруг бежать вздумал, причем как раз тогда, когда все начало потихоньку сходить на нет.
- Не верю я, что он из-за бабы, - сказал Валентин, потирая лоб. - Не тот тип. Такие у нас тоже попадались — романтики, но не этот. Амеба. Где-то во дворе у себя услыхал про русский мир, хлопнул стакан и поехал. Ему, кажется, даже нравилось стрелять.
- А может, потому и сбежал, что стихло? - предположил я.
Валя натужно задумался, отхлебывая пиво.
- Шаришь, старик! - сказал он. - А что, вариант.
К нам подошли девушки. Они сказали, что сейчас обязательно обидятся: в кои-то веки собрались, а эти двое забились в самый темный угол и шепчутся обо всяких пакостях. Мне пришлось подняться и протанцевать с Танюшей несколько минут.
- А помнишь, как мы с тобой гуляли в парке? - прошептала она.
Я помнил: случилась в городе погода с моросящим дождем, мы пошли к темной реке, за церковь, и неумело целовались под моим плащом, и я расстегнул кофточку и положил руку на маленькие груди, которые показались мне раскаленными. Девушка часто дышала и касалась быстро губами лица:
- Милый, милый.
Она думала, что в такой ситуации надо часто дышать. Моя рука переместилась на живот, и тогда она испугалась и сказала:
- Не надо.
Я тоже боялся. Нам только что исполнилось 17 лет, и я испугался гораздо больше, чем Танька. Мы еще посидели немного, обнявшись, но уже без эротики, и Таня спокойно спросила:
- А как я попаду домой? Уже поздно, паром не ходит. Меня папа прибьет.
В нашем городке издавна пересекали реку на пароме и лодках. Мост находился за полсотни километров, днем через него ходил раз в два часа битком набитый старый автобус, а ночью правый и левый берег ничего не связывало. Я, холодея и проклиная всех девушек на свете, долго крался вдоль воды, ощупывая скользкие борта лодок, пока не нашел не привязанную посудину, на которой, стараясь грести без всплесков, и перевез Таньку.
- Пока, милый, - произнесла она безразлично.
Валька потом долго допытывался, получилось ли у меня с ней что-нибудь, а я гордо и многозначительно улыбался, но когда попробовал повторить променад, получил не больную, но очень обидную пощечину, а через несколько дней меня подстерегли правобережные парни и изрядно надавали тумаков, чтобы не лез к их девушкам.
- Помню, - сказал я и попытался крепче обнять бухгалтера и мать троих детей, но не смог сомкнуть рук вокруг талии. Надо сказать, сверстница стала довольно грузной, но я скорее откусил бы себе язык, чем признался в этом. Кто знает, в кого превратились мальчики на правом берегу.
Да и лодки стали теперь держать под замком.
Пока мы танцевали, Валентин отвечал на вопросы общественности.
- Мне кого жалко, - говорил он, - это ребятушек. Не надо бы их на такое дело посылать, да у меня в тот момент людей других не оказалось. Убили многих — мы же не всегда в тылу сидим, мы тоже фронтовики. Не путай меня со всякой тыловой швалью. Некоторые уехали, контракт продлевать не стали и свалили. Ну и пусть.. А я как-то вписался уже, мне там все родное стало, кореша, опять же, все там. Дел на сотню лет вперед. А ребят жалко...
- Дезертиров? - спросил я.
- Не, этих чего жалеть. Тех, кто расстреливал, - пояснил Валя. - Молодые парни, не привыкли еще. Других не было, говорю же. Для такого дела желательно все-таки опыт сначала получить. А то у нас один из расстрельной команды с ума сошел — натурально сдвинулся, орал чего-то, пена изо рта... Еле скрутили его. Еще один сам стреляться пытался — не могу жить, говорит. Как я, говорит, людям в глаза теперь буду смотреть. Отнял я у него оружие и послал картошку чистить на неделю — ничего, помогло вроде...
Девочки глядели на него с ужасом. На двадцатилетие школьного выпуска пришли только девочки и мы с Валей. В классе с нами учились еще два мальчика. Один, очень неплохой поэт, скончался от передозировки героина, другой давно уехал в Америку. А девочки Валю понимать не желали. Они хотели выпить, потанцевать и вспомнить те времена, когда мы ходили на берег темной реки, за церковь.
- Дуры, - констатировал друг, когда вечеринка завершилась и за девочками приехали мужья развозить их по домам. - Ты заметил, как их всех разнесло? Квашня сплошная. Уж даже Танька твоя — такая тростиночка была, помнится. Эх, никого время не щадит.
Он постоял у ограды, глядя на купол отреставрированного недавно храма, потом вспомнил что-то и перекрестился.
- А ты молоток, - сказал он. - Правильно придумал — это парень, видать, от безделья сбежать решил. А мы голову ломали, чего это он вдруг... Так и запишем. Вообще-то наша вина: не сообразили вовремя. Да, скосячили... Ну, будем знать теперь. Вот что значит взгляд со стороны.
На правом берегу лаяли собаки. По реке шел катер — в темноте он походил на небольшой остров. Церковь окружали бревенчатые домики, к которых уютно светились окошки, в пяти минутах ходьбы виднелся квартал пятиэтажек. Пахло свежим деревом и сеном.
- А ребят жалко, - еще раз сказал Валентин. - Хотя на войне и не такое бывает. Пакостная штука — война. Надо бы ее уже заканчивать. Дай мне сигарету и поехал я. Жене привет.
Я порадовался, что не привез с собой жену. Два ее племянника воевали на другой стороне.
Валентин изрядно выпил, но не хотел оставаться на ночь в нашем городке. Он остановился в гостинице в областном центре. Я поселился у Татьяны, и мы еще немного посидели вечером с ней и ее мужем — гаишником. Когда-то он поставил мне красивый фингал под глазом. Он тогда жил на правом берегу.
Утром я узнал от него, что по дороге в центр Валя улетел на своем джипе в кювет и расшиб лоб. Полицейским он сказал, что ранен при поимке дезертиров и особо опасных преступников. Его доставили к гостинице на эвакуаторе — он был совершенно пьян и грозился всех расстрелять. Его, говорят, и в купе грузили в состоянии  невменяемости.
Меня провожала Татьяна и ее супруг. Они отвезли меня на вокзал на своей машине.
- Не грусти, - сказал я ей, когда муж отошел пообщаться с коллегами из дежурной смены на вокзале.
- А я и не грущу, - сказала она, - только иногда почему-то плакать хочется. Как мы тогда с тобой в парке-то гуляли...
Она долго махала мне платочком. Я глядел в грязноватое окно на полуразрушенные, поросшие мхом кирпичные пакгаузы и думал, что Валя прав: наших девочек время не очень-то пощадило. Раньше они выглядели гораздо изящнее.