скамейка на цепях подвешена под навесом из волнистого синего пластика.
Просто с Тонькой было, без проблем и претензий.
И из школы стали вместе домой возвращаться.
Так думаю, что усекла это Мешкова и перед майскими подходит на перемене:
- Проводишь сегодня?
- Ага.
Выскочил из школы раньше всех и за угол. Тонька, наверное, меня внутри искала, а Мешкова вышла, оглядывается удивленно, пошла в сторону дома, а я за ней:
- Привет. Давай портфель, понесу.
Она отдала и даже улыбнулась.
У ее крыльца договорились на следующий день встретиться, и я домой, как на крыльях полетел, даже ничего не сказал, когда на Круглой обогнал Витьку Егорова и сеструху свою, только подумал – ухажерчик переметнулся.
Первые майские праздники мы провели вместе – кино, прогулки на залив. Мешкова даже стала брать меня под руку, и я, предполагая многообещающее развитие отношений, возгордился мелкими победами на этом фронте.
Между Первомаем и Днем Победы Тонька бледная и молчаливая ходила, даже не смотрела в мою сторону. Не дурак я, понимаю, что предателем считала, но я же не виноват, что все так получилось, она же сама ко мне лезла, не то что я к ней, а потом к другой. Не спорю, с ней классно было целоваться и грудь у нее была на славу, и я кайф ловил, что она разрешала ее трогать, но тут же совсем другое, тут у меня чувство было, а не просто радость нереализованного полового созревания.
Я как-то осмелел и в очередной раз в кино обнял Мешкову за плечи – она молчок, а я сижу гордый, даже не помню, о чем фильм был, планировал, как мы с ней на скамеечках вечерком целоваться будем. Домой шли, я так невзначай ее за талию обнял, она вздрогнула, но не вывернулась, только когда к ней во двор входили, отстранилась, пришлось отпустить. На крыльце, у девятиэтажек, было крыльцо – пять ступенек и большой бетонный козырек – лампочка не горела, совсем темно было, и когда она уже хотела дверь открыть, я ее за плечи обнял и попытался поцеловать, но она увернулась, я только губами в щеку ткнул, и убежала в дом.
И вот пришел полный облом.
В середине уже мая гуляли мы в парке у Золотого Пляжа, шли под ручку и, вдруг, от кустов родной до боли голос:
- Ни хрена себе, смотри, Стасик, какую кралю мой сынок оторвал! Он у меня видный, знаешь, как эти липнут к нему! Как ко мне в молодости, прохода не было от этих.
Батя с дружками на травке расположились, уже изрядно косые.
Мешкову аж передернуло всю, чуть не бегом прочь бросилась, еле поспевал за ней. Догнал, за руку остановил, а она повернулась резко, смотрю, в глазах слезы стоят:
- Отстать от меня! Видеть тебя не хочу! Быдло ты и твой папочка! Пошел вон от меня! Ненавижу!
Я как оплеванный, а она и убежала.
Злоба захлестнула так, что не помню, как назад прибежал, да не было уже этих ублюдков, смотались за добавкой. Полдня бродил по Зеленогорску, кулаки сжимал, не знал на ком зло сорвать. Под вечер к дому со стороны «инвалидки» подхожу, смотрю, отец у крыльца лежит, штаны спущены, все хозяйство наружу, лужа под ним и мать с крыльца к нему бежит, причитает что-то. Плюнул я и через выход к питомнику, а там, у забора, Ирина с этим очкариком – вот и нашелся выход накипевшему. Как я его бил! Но сейчас не об этом, об этом еще будет повод вспомнить.
Ушел, ночевал у Белова, напился так, что и вспомнить ничего потом не мог.
Хорошо, что учебный год уже заканчивался, ходил в школы, как на пытку. Мешкова даже не здоровалась, Тонька своей печалью показной доставала.
Экзамены пролетели быстро, я не готовился, поступать не собирался, жил практически все время у Белова, пару раз с ним на «дело» ходил – так по мелочи – пару дачных домиков обнесли, пока еще дачники не каждый день жили, а наездами. Потом одноклассники вообще пропали, за учебники засели – будущую жизнь строить, а меня Белов на автобазу разнорабочим пристроил, хоть какую-то денежку заколотить, чтобы эти месяцы до армии было на что бухать.
Там же на автобазе сошелся я с Зойкой – диспетчером. Не молодая была, лет тридцати. Ночевал у нее один - два раза в неделю, остальные дни, видать, кто-то из водителей ночевал, короче набирался опыта.
А в сентябре уже столкнулся на остановке у вокзала с Тонькой. Увидела меня, засияла, а взял, да и с ней поехал, а там опять на качалки под ивами.
Так и пролетело время до призыва – вечера то с Тонькой, то с Зойкой, а по ночам Мешкова снилась.
Пьянка по поводу нашего отбытия – нескольких человек, среди которых было трое моих одноклассников – должна была состояться вечером у Белова. Я опоздал, потому что дожидался Тоньку – напросилась со мной, печальная последние дни ходила, разлука, видать, расстраивала. Пришли мы, а народ уже несколько разогрелся, только собирался стакан пригубить, а тут появляется Толик, один из моих бывших одноклассников и меня к двери пальцем манит.
- Тебя там Мешкова на улице ждет, - прошептал мне на ухо.
Я уж было к двери рванул, но усек краем взгляда, что Тонька за мной со стула поднялась, я к ней навстречу:
- Погоди здесь, я быстро, - усадил на место, а у дверей Белову в его уже дурные хмельные глаза шепнул. - Удержите ее здесь, чтобы за мной не шла. Дело у меня там, не знаю, когда вернусь, - и выскочил.
Мешкова стояла напротив, на другой стороне улицы, светленький легкий плащик, сумочка на плечике.
- Привет, - я перешел через улицу к ней.
- Привет. Забирают?
- Да, завтра, на семичасовой электричке, на призывной уезжаем в город.
- Погуляем?
Этого я не ожидал:
- Не боишься замараться?
- Обиделся тогда?
- Да нет, все правильно говорила. Давно это уж было.
- Пойдем. Куда тебя?
- Точно неизвестно, но обещали, что «учебка» в Симферополе будет.
Она взяла меня под руку и повела прочь от дома Белова. От ее прикосновения сердце побежало быстрее.
Брели молча, я не знал, что говорить.
- Придешь проводить? – все же спросил.
- Что некому? – усмехнулась она.
- Ты про Тоньку?
- Опять с ней?
- Ты же не признаешь. У тебя, наверное, там, в институте, много ухажеров?
- Хватает. А у тебя с Тонькой всерьез?
- У меня к тебе всерьез, - даже не ожидал от себя такой смелости. - Придешь провожать?
- Постараюсь. Пойдем, мне надо домой заскочить, позже выйду. Подождешь?
- Конечно.
Она ушла, а я присел на скамейку под окнами ее дома, закурил. Уже стемнело. В окнах ее квартиры горел свет, но шторы были задернуты. Наверное, отпрашивается, решил я.
Время шло, несколько раз мне казалось, что дернулись шторы на ее окне, будто кто-то выглядывал, а, может, показалось. Потом и свет погас, вот и фонари на улице выключили, поднялся ветерок, холодало. Ушел я под утро, пешком дошел до дома, переоделся во все старое, все одно выкидывать, взял документы и к двери.
- Ваня, - мать, обняв Ирину, стояла посреди веранды и растерянно на меня смотрела, - Попрощался бы.
- Бывайте, - и я вышел, двинул вниз под горку к автобусу.
На платформе, пока ждали электричку, все крутил головой в надежде, но напрасно, уже за несколько минут до отправления появилась Тонька, подошла тихо, печально и молча на меня смотрит.
- Ты чего? – спросил я.
- Провожать, - глаза красные, сама бледная, какой-то зимний свитер с высоким воротом напялила, хотя тепло было, вообще, как-то на себя не похожая.
- Ну, до встречи, года через два, - ухмыльнулся я, посмотрел через ее плечо в сторону здания вокзала, а там за колонной вижу, Ирина прячется, приперлась, провожать, но не подходит.
Тонька за моим взглядом проследила, повернулась, смотрю у нее на шее свежий «засос» и ссадина, но в это время уже начали двери шипеть, впрыгнул в тамбур и рукой махнул. Двери зарылись. Рядом Толик маячит:
- Что ж ты не предупредил, что «целка» она? Вроде давно с тобой, мы и не подумали, что так…
Я по привычке занес кулак, мелькнул ужас в Толькиных глазах, отшатнулся, а я первый раз в жизни опустил руку и шагнул к двери вагона, привалился лбом к холодному стеклу с надписью «не прислоняться», впервые пришла мысль, что не всегда можно свои грехи, да и чужие силой искупить.
За грязным стеклом проплывали домики Зеленогорска, вот остался позади мост через улицу Ленина, а за ней навсегда кануло мое детство непутевое и бестолковое, но все равно на всю жизнь любимое.
Тоньку жаль, наивная девочка.