Эпизод 1. Дубль 1
Больничная палата представляла собой комнату метров тридцати с высоким покрытым потрескавшейся побелкой потолком и двумя узкими окнами, в которые равнодушно заглядывало низкое серое ленинградское небо, поплевывавшее на стекла мокрым снегом. Одна из ламп дневного света моргала и потрескивала.
Мама сидела на своей койке, опираясь спиной на прислоненную к стене подушку. Седые, плохо расчесанные волосы обрамляли исхудавшее лицо, измученный взгляд устремлен сквозь стекла очков в серебристой проволочной оправе на небо за окном. Помолчав, она вдруг встрепенулась:
- Ой, да ладно, Павлик, что мы все обо мне. Расскажи-ка, как у тебя-то дела? – мать наклонилась вперед и погладила его по плечу.
Павел в накинутом на плечи белом халате, сидел на единственном в палате стуле, старясь оказаться одновременно спиной ко всем маминым соседкам, слишком больно было смотреть на немощь, боль и заброшенность.
- Все хорошо, мама. Через неделю расширенный семинар, а там уже недолго и до защиты.
- Ой, дай Бог, дай Бог! Вот папка бы был счастлив. Сын – ученый! Вот бы он радовался! Ох-ох-ох! – тяжело вздохнула она, зябко запахнув ворот выцветшего, линялого больничного халата.
Она помолчала, потом опять вздохнула, мысль ее метнулась от воспоминания о муже к воспоминанию о профессорской старой огромной квартире в центре города:
- Вот беда-то! Как же это я поторопилась!
- Ты о чем, мам? – удивился Павел.
- Да все о папкиной квартире последнее время думаю. Поторопилась же ее разменять. Хотелось-то, как лучше, чтобы не мешаться вам с Верой, а вышло-то вон как. Как говориться, знать бы, где упадешь, соломки бы и подстелил бы.
- Что получилось? Все образуется, будешь жить…
- Недолго осталось, а квартирка-то моя новая государству-то и отойдет. Вот беда-то! Не поторопилась, была бы у вас с Верой большая папкина квартира.
- Мама, не говори глупости! Вылечишься, все будет хорошо, будем к тебе в гости ездить. Вот найду деньги на лекарство!
- Да откуда ж!? – но Павел заметил промелькнувшую в маминых глазах отчаянно слабую надежду. - Мне ж Семенович-то сказал, сколько они стоят. У нас таких деньжищ в жизни не было, даже, когда папка был жив, - надежда растворилась в набежавшей в углу глаза непрошенной слезе.
- Найду! – он говорил уверенно, то ли пытаясь убедить в этом мать, то ли себя.
Только сегодня, перед тем как зайти в палату, он говорил с Семеновичем (Сергеем Семеновичем) – молодым, но, как все вокруг говорили, подающим огромные надежды маминым лечащим врачом. Тот опять напомнил, что до отъезда его друзей на какой-то там симпозиум осталось меньше месяца. Вся надежда была на них: они могут купить во Франции и привезти это замысловатое лекарство, без которого никакой надежды на мамино выздоровление не осталось. Здесь, в Союзе, такого лекарства не найдешь.
Но деньги! Какие огромные деньги!
Долгими бессонными ночами Павел перебирал все возможные, да и невозможный варианты: у кого занять, что продать, но где там – так и половины суммы не наберешь!
- Как у Верочки дела? – перебила его мысли мама.
- Хорошо все, здорова, работа нравится.
- Работа, работа! – ворчливо повторила мама. - Все работа, а маленького когда? Так и не суждено мне внучка повидать, так и не успею…, - она замолчала, опять отвернувшись к окну.
- Мама, опять ты! – Павел поморщился от напоминания о болезненной для него теме. - Семенович же говорил, что шансы большие, что нельзя отчаиваться.
- Помню, помню. Это я так, устала видать. Тебе-то не пора?
- Скоро пойду. Сегодня вечером еще в институт надо. Там вечернее время у меня на ВЦ.
- Ну, так и иди, а то отдохнуть не успеешь.
Эпизод 2. Дубль 1
Присев на стул рядом с гардеробом, Павел переобулся, засунул стоптанные домашние тапочки в портфель между двумя объемистыми пачками перфокарт, оделся, надвинул на лоб шапку и вышел на улицу. Резкий январский ветер пробрался под пальто, кинув в лицо мокрые хлопья вперемешку с дождем.
Трамваем он добрался до института, который встретил его известием о временном отключении электроэнергии и переносе, запланированного для Павла, машинного времени с вечера на ночь.
Послонявшись по коридорам, перекинувшись несколькими словами с приятелями, Павел отправился домой, надеясь подремать перед ночным бдением в вычислительном центре.
Войдя в прихожую, он споткнулся о стоявшую на полу сумку, в дверях комнаты появилась одетая в пальто Вера, в руках она держала стопку сложенной одежды:
- Ты!? – на лице ее удивление сменилось смятением.
- Ты что здесь? - не менее удивленно спросил Павел.
Вера первой пришла в себя от неожиданности встречи:
- Ну, раз уж так получилось, давай поговорим, - вздохнула она, бросила одежду на сумку, прошла на кухню, сняла вязаную шапочку и присела на табуретку у подоконника.
Павел последовал за ней и остановился в дверях, прислонившись к дверному косяку.
- Я ухожу, - не поднимая глаз сказала Вера, стряхивая со стола несуществующие крошки.
- Ты …
- Я ухожу от тебя, - решительно продолжала Вера, как будто боясь не сказать того, что должна была сказать, не давая себя перебивать. - Я ухожу совсем. По-другому быть не может! Я это окончательно решила! Ох, Пашенька, …- она вдруг замолчала, опустила плечи и тихо заплакала.
Павел сделал шаг вперед, опустился на табуретку и взял в ладони Верину руку:
- Как же так? – тихо спросил он.
- Так получилось.
- Кто он?
- Федор.
- Федька!? Как же так?
- Так получилось.
- Давно?
- Да. Пашенька, мне и тебя… Я и тебя…. Не могу я…. Не могла я разорваться, с тобой мы так давно, что кажется, что всегда. Мне кажется, я вас обоих люблю, по-разному, но обоих, душа разрывается. Такие это муки были! Но теперь уже так нельзя.
- Что?
- У нас с…. У меня будет ребенок, - она решилась поднять голову и посмотрела на бледного Павла, упершегося невидящим взглядом в узор клеенки. - А это решило все.
- Понятно, - медленно промолвил Павел, - мне уже не тягаться.
- Не надо так! Паша, прости, но я не могу по-другому. Ты же знаешь, для меня это единственный выход, я не смогу отказаться от этого.
- Да, - сколько лет он обследовался, лечился, но все напрасно, не суждено его маме стать бабушкой, сколько бы она об этом не молила того, который то ли есть, то ли нет.
- Не упрятал ты меня, - опять вздохнула Вера. - Разве же могла я представить, что такое случиться. Это было немыслимо для меня, вся жизнь – это ты. Сколько помню, всегда ты был.
Это было похоже на действительность. Росли они на одной улице, но в разных дворах, ходили в один детский садик, а вот Федор ходил в другой, хотя и жил с Павлом в соседних квартирах. В школе же было все наоборот: Павел и Федор сидели за одной партой, а Веру родители (мама – библиотекарша, папа – водитель трамвая) чудом пристроили в школу с «языковым уклоном», и казалось бы знакомству на этом и закончиться бы, ан нет. Решили Пашины родители, что необходимо их сыну, профессорскому ребенку, знать иностранный язык и стали водить его в кружок, в котором рядом с ним опять оказалась Вера. Кружок этот продолжался вплоть до десятого класса, и, если первые годы к концу занятий за Верой и Павлом приходили мамы и разводили их по разным улицам, то ближе к середине школьной поры они стали ходить домой самостоятельно, и как-то естественным образом получилось, что Павел сначала провожал Веру, а потом уже бежал домой. И в этом не было ничего особенного – они дружили с детского садика, им было о чем поговорить, они вообще привыкли к обществу друг друга, понимали друг друга с полуслова, имели длительные (соизмеримые с длительностью их жизни) совместные воспоминания.
Павел никогда не смог бы сказать, в какой момент их отношения изменились и переросли во что-то большее, чем беседы и прогулки, когда сердце начало сбиваться с ритма при встречах, когда начали томительно тянуться часы разлук. Но это произошло
И тогда он начал суеверно прятать Веру от друзей и знакомых. Она не знала никого из его друзей, потому что в детстве это было невозможно из-за того, что жили они в разных дворах и им не позволялось самостоятельно пересекать проезжие части улиц, а позже уже сам Павел избегал появляться с Верой в компаниях своих товарищей.
На протяжении долгих лет, развивающиеся отношения не привели к бурной страсти, были ровными, спокойными, лишенными ссор и вспышек, но были наполнены нежностью и неминуемо привели к свадьбе и годам совместной жизни. Даже было трудно определить, кем они, Павел и Вера, были больше: любовниками или братом и сестрой?
И вот всему этому пришел конец.
Павел не мог себе представить, как же они будут отдельно. Разве это возможно. Нет, он даже не был зол на Веру за измену, он просто не мог осознать, что сейчас она выйдет из квартиры и больше в ней не появится, что не с кем будет ему говорить, некого будет выслушивать, не с кем будет обсуждать происходящие события, и это не то чтобы его пугало, а просто не поддавалось осознанию.
- Как же Федька мог!? – вдруг нашел он вопрос, который, как казалось, можно обсудить и как бы отвлечься от основного: а что же дальше? Как теперь жить?
- Пашенька, он не виноват, так получилось, нас как будто захлестнуло что-то…
Это «что-то», видимо, и было тем самым, что так и не появилось в их отношениях, развивавшихся долго, мирно и предрешено. Это «что-то», видимо, и является тем, что заставляет человека так решительно ломать ход жизни себе и другим. Это «что-то» способно заставить человека начать все сначала, броситься из спокойного течения в бурный поток, даже не задумываясь о последствиях и наносимых близким душевных ранах, понимая, что упусти он сейчас это «что-то» и уже никогда не простит себе этого, будет всю оставшуюся жизнь маяться мыслью об упущенном и не сможет заглушить эти мысли, уверяя себя, что жертва принесена на алтарь долга и заботы о ближних.
Она решительно встала, поняв, что, промедлив еще немного, уже не сможет уйти, так все было привычно, спокойно, определенно и предсказуемо.
Первый антракт
Выйдя из дверей теплого метро, Павел поплелся в сторону института, низко наклонив голову, чтобы лицо не залепили гонимые ветром мокрые хлопья снега. Ноги мгновенно намокли, проваливаясь в жидкую мокрую снежную кашу.
Остановившись перед красным светом на переходе, он увидел, манящую в темном заметеленом вечернем городе, вывеску «Рюмочная». Неоновые буквы, припорошенные снегом, показались нереальными, мерцающими и ассоциирующимис с многообещающим волшебным входом в сказку. А, кроме того, мокрые ноги и пережитый удар судьбы неотвратимо наводили на мысль о паре рюмок водки, а уж никак ни о предстоящей работе.
Зал рюмочной находился в неярко освещенном полуподвале: несколько высоких столиков и узкий прилавок с застекленным холодильником.
Заказав сто граммов водки и яйцо под майонезом, Павел огляделся, ища свободного места. За всеми столиками, кроме одного, стояли по три-четыре человека, и только за одним, расположенным под узким окном, за которым торопливо мелькали ноги прохожих, стоял одинокий посетитель: высокий худой абсолютно лысый мужчина в длинном изрядно потертом кожаном пальто.
- Позволите? – подошел Павел.
- Располагайтесь, - мужчина подвинулся к стене и перекинул со столика на высокий подоконник свою мокрую старую кепку.
- Ну и погодка, - вздохнул Павел, ставя посуду на
