Я долго ворочался в постели, головная боль не уходила, но вот очертания окружающих предметов размылись, и я наконец провалился в сон:
«…Прозрачные вечерние сумерки опускались на шелестящую листвой рощицу за окном. Лучи заходящего солнца блестели на сверкающих, свежевымытых стеклах, многократно отражались в бесчисленных зеркалах холла, создавая в нем ощущение продолжающегося дня.
Из динамиков со стен тихо разливалась приглушенная музыка.
По асфальтовым дорожкам вокруг "блока одиночества" уже весело носились мальчишки. Кто поменьше на велосипедах и самокатах самой немыслимой формы и расцветки, кто постарше – на мотоциклах и мопедах, а некоторые даже на автомобилях. Низко над рощицей парили самолеты и планеры, за стеклами кабин которых были видны широко открытые от восторга детские глаза. На огороженной площадке играли с куклами девочки. По лужайке кругами бегал Сашка - мой сосед, которого каждое утро вывозил погулять на каталке отец, бережно укутывая тонкие безжизненные ноги ребенка пледом. Сейчас же Сашка со счастливой улыбкой на лице носился по молодой зеленой травке, подпрыгивая и хлопая в ладоши. Вскоре у его ног появился мяч, а вокруг еще несколько мальчишек и девчонок, и они начали азартно и шумно играть в футбол. Около широкого бетонного крыльца блока маленькая худенькая девочка в розовом платье, сидя на корточках, нежно гладила пушистого рыженького щенка, что-то нашептывая ему на ухо, щенок крутил головой и задорно повизгивал.
Я одиноко стоял в холле около панорамного окна и смотрел на детей.
Сегодня к вечеру у меня жутко разболелась голова, и, приняв таблетки, я рано лег, сразу же провалившись в нереальность сна. Поэтому и оказался пока один среди детей, недавно посмотревших последние детские телепередачи и наконец угомонившихся на радость родителям там и оживших здесь - в мире снов, где нет опеки, контроля и границ безудержной фантазии. Количество детей за окном постепенно увеличивалось, и при этом возрастал их средний возраст.
Отойдя от окна, я сел в мягкое, глубокое кресло и, с наслаждением вытянув ноги, закурил. Сизый дым неровными облачками поплыл к вентиляционным отверстиям в потолке, на секунду я вспомнил пожар, невольным свидетелем которого стал сегодня днем, и с ужасом почувствовал, что начал переноситься в "блок кошмаров". Неимоверным усилием воли выкинул из головы неприятные воспоминания и со вздохом облегчения утвердился в удобном кресле "блока одиночества".
От других мне приходилось слышать о существовании еще нескольких блоков с весьма заманчивыми названиями, но мои сны заносили меня только сюда, в "блок одиночества", называемый в простонародье "одиночкой", или, что случалось гораздо чаще, в "блок кошмаров" - "кошмарный". Поэтому не знаю, как для других, а для меня сегодня "одиночка" была подарком судьбы, потому что не дай Бог, ложась спать с головной болью, попасть в "кошмарный" - на утро голова, как минимум, будет раскалываться в несколько раз сильнее, чем с вечера.
От своих невеселых мыслей я был отвлечен появлением в кресле напротив мужчины лет сорока пяти, среднего роста, с крупной головой, большими залысинами и глубоко посаженными добрыми глазами. Одет он был весьма скромно, но со вкусом. Достав из кармана очки, он протер их мягкой фланелевой тряпочкой, лежавшей в футляре, и, взглянув на меня сквозь большие выпуклые стекла, приветливо улыбнулся, показав ряд крепких белых зубов:
- Доброй ночи.
- Еще скорее вечер, - улыбнулся я в ответ. - Признаться, не ожидал, что так скоро здесь кого-нибудь встречу.
- Что-то плохо себя почувствовал. Сердце, видите ли, - пожаловался он, похлопав себя по груди.
- А у меня голова разболелась, наверное, к перепаду давления.
- Голова-то - это неприятно, но не страшно, а сердце, видите ли, меня беспокоит. Уж слишком часто, и что особенно плохо частота эта увеличивается. Все работа. Столько нервов, просто уму не постижимо! Завтра опять во все это с головой. Хоть здесь можно отдохнуть, просто счастье!
- Да, здесь тихо и спокойно.
- И не говорите. Видите ли, уже неделю каждый день попадал в "кошмарный". Все одно и тоже и днем, и ночью. Беспросветно и главное не требует никакой фантазии: приснится прошедший день, чем не кошмар? А завтра, видимо, встану другим человеком, просто на душе тепло. Тьфу, тьфу, тьфу, - он с улыбкой поплевал через левое плечо.
- Не могу с вами не согласиться.
- При нашей современной, сволочной, извините, жизни, при этом, видите ли, необходимом, но губительном для человека темпе, только и можно здесь отдохнуть. Реальность и весь связанный с ней кошмар отступают на второй план, хотя, к сожалению, временно. Там я - не я, там есть какой-то должник в моем обличии. Это я должен, это я обязан, это необходимо для какой-то высокой цели, причем эта цель может быть вовсе недостижима. А может быть ее вообще нет, или она плод чьей-то фантазии, высокопоставленной фантазии. Так неужели мы все ей так нужны, все ей что-то должны? И нужна ли она нам? А что если махнуть рукой, плюнуть на все? Есть же маленькие цели, маленькие радости, которые и дают человеку ощущение счастья. Есть вокруг другие люди, не начальники и подчиненные, не сослуживцы, не соратники по вечной борьбе, а простые люди. Следовательно, между ними должны быть нормальные человеческие отношения. Должно быть что-то общее не подчиненное служебной необходимости, а просто человеческое общение, взаимопонимание. Просто теплые отношения, я уж не говорю о высоких чувствах. У нас же самым высоким чувством считается чувство долга, все мы вечные, обреченные должники. А любовь, дружба? Это забыто. Долг и цель, которым мы все должны принести в жертву, вот из чего состоит жизнь современного человека! Здесь же хоть ненадолго я пытаюсь забыть обо всем и побыть просто маленьким человеком. Правда, я чувствую себя беглецом, за которым по пятам идет хорошо организованная погоня. Весь ужас в том, что эта погоня всегда настигает, и нет возможности ускользнуть. Они хватают и тащат меня туда, в реальность бытия. А там ...! - он тяжело вздохнул и, сняв очки, снова начал их протирать. - Там мой первый и главный враг - это будильник. Его стрелки гонятся за мной и настигают каждое утро. С ним связан момент ежедневного вступления в жизнь.
- Вы одиноки? - не удержался я.
- Я? Отнюдь. У меня жена, двое вполне взрослых детей, престижная, как это называется, руководящая должность, много людей, которые называют себя моими друзьями, но чем выше я поднимаюсь там, тем ..., - он развел руками, задумался.
Через несколько минут он встрепенулся и вновь заговорил:
- Я слышал, что здесь есть "блок счастья" и "блок взаимности", но не судьба. Большее на что я могу рассчитывать - это "одиночка", где я провожу свой сон в окружении таких же одиночеств, коим являюсь и сам. Видимо, всякая взаимность, а тем более и счастье это для меня и, извините, для вас не больше чем дневной мираж. А сон! Сон - высший судья, он не терпит фальши, человек не способен его обмануть, здесь все точки над "i" расставлены. Я здесь встретил одного знакомого. Там он производит впечатление вполне счастливого человека, а на проверку одинок, как и все мы. Все обман и мираж.
- Но создан же для кого-то "блок счастья"?
- Может быть. Может быть. Но я там, видите ли, не бывал и ничего наверняка сказать не могу. Да, есть люди, которые по-настоящему счастливы и здесь, в "одиночке", но тот факт, что они здесь, отрицает возможность их счастья там.
Мой собеседник погрузился в свои невеселые мысли, отдыхать от которых нам не суждено, видимо, нигде.
В дальней от нас стороне холла, около бара, появилась молодая блондинка в вечернем платье.
- Привет, мальчики! - крикнула она, помахав нам рукой, забралась на высокий табурет и начала колдовать над коктейлем.
Через пару минут она встала и, подойдя к моему собеседнику, предложила:
- Потанцуем? А то от вас, мужчин, разве дождешься приглашения.
Он удивленно взглянул на нее, потом снял очки, убрал их, поднялся, неловко переминаясь с ноги на ногу, затем бесшабашно махнул рукой и закружился с ней по мягкому покрытию пола.
Холл постепенно заполнялся людьми.
Вернулся мой собеседник. Отдышавшись он вновь достал очки и усмехнувшись спросил:
- Знаете, что здесь самое опасное?
- Что? - с интересом откликнулся я.
- Невозможность скрыть свой предел.
- То есть?
- Посмотрите налево. Видите, сидит такая пышная дама в цветастом платье?
- Да.
- Обратите внимание на ее руки и уши. Какое обилие золота и драгоценностей, в глазах рябит. Днем она может изображать из себя высокоинтеллигентного человека, знатока искусств и тому подобное, но во сне она, как и все мы, не умеет управлять своими мыслями и желаниями. Сон разоблачает все и всех! Вот он предел ее стремлений на ее пальцах, ей, наверное, руки-то не поднять под тяжестью всех этих побрякушек. Вот он ее предел. Мне обидно за таких людей и страшно. Да, да, страшно за себя, страшно обнаружить свой предел. Например, присниться себе на месте своего начальника или выиграть во сне машину, или еще что-нибудь в этом роде. Этого хватает и в жизни, а сон должен остаться для чего-то большего, для чего-то, более настоящего. Все мы играем в жизни какие-то роли. Сначала их играем перед другими, но постепенно начинаем их играть и перед собой. Только здесь мы почти сбрасываем маски. Я говорю, почти, потому что некоторым так удается вжиться в роль, что и сон не способен вернуть им их собственное я. И все же страшно обнаружить свой предел. Страшно! Ведь чаще всего человек о себе более высокого мнения, чем он того заслуживает, он слеп в отношении себя, каким бы самокритичным он не был. Прозрение в этом отношении очень опасно. Не каждый способен его пережить. Завидно смотреть на сны детей. Настолько все просто и откровенно, - он кивнул в сторону панорамного окна. Там над рощицей в клубах дыма и струях огня поднимался замысловатый космический корабль, видимо, с детским экипажем на борту.
Вдруг, в холле поднялся шум. Я оглянулся: женщина с кольцами на пальцах, широко открыв от ужаса глаза, указывала в сторону сидевшей на диване парочки и кричала:
- Уберите их! Уберите! Я знаю этих! Эти ...!
Кто-то пытался ее успокоить. У женщины началась истерика.
- Уберите! Я их знаю! Они живут рядом, рядом со мной! Я каждый день вижу их, им не место в нашем блоке! Я не могу их видеть! Уберите! Хватит того, что я и днем любуюсь на их счастливые рожи, дайте мне покоя хотя бы во сне! Не могу на них смотреть! Чем я хуже нее? Но разве она когда-нибудь не улыбается?! Разве она знает, что такое одиночество?! Чем я хуже?! Дайте хоть ночью покоя от их счастья! Уберите!
Женщина разрыдалась.
- Счастье не понимает одиночества, а одиночество ненавидит чужое счастье, - прозвучал у меня за спиной голос моего собеседника. - И в сонном царстве случаются ошибки.
Женщина упала лицом в подушки дивана, издавая глухие стоны, потом вскочила и, указывая на дверь, крикнула:
- В "кошмарный" их, в "кошмарный"! Пусть побудут в нашей шкуре! - и опять зарыдала.
Большинство обитателей холла поднялись со своих мест и сгрудились вокруг рыдающей женщины, угрюмо поглядывая на, ничего не понимающую, еще минуту назад беззаботно
