любил гадских, подлых, серых крыс.
Хитомари все понял и заявил:
– Я их не знаю! Я не могу с ними идти в бой.
– Это мои друзья, – грубо оборвал его капитан Го-Данго.
– Все равно! – уперся Хитомари. – Что это за собака?!
Акинобу, Натабура, Язаки, Баттусай и Афра – а это были они, не считая капитана Го-Данго, который, как всегда был пьян, опоздали потому что с ними случилось приятное происшествие: вернулся Язаки. Немного сконфуженный и робкий, он появился в самый последний-распоследний момент. Они его уже и ждать перестать, когда Натабура сказал, что Язаки обязательно придет. Вот они и сидели в темноте при свете единственной свечи. Раз десять капитан Го-Данго порывался уйти, потому что вот-вот должен был прозвучать полночный колокол и они могли опоздать, и тогда бы штурм Нефритового дворца начался бы без них, но почему-то не уходил под укоризненным взглядом Афра. А когда в двери, словно дух, возник запыхавшийся Язаки, они, не став его ни о чем расспрашивать, понеслись по ночным улицам Киото. Им здорово повезло, потому что все городские стражники лежали пьяные в стельку. Только на мосту Ясобаси их попытались остановить опять же пьяные кэбииси, но на свою голову не разглядели в темноте гиганта Го-Данго. За что были безжалостно сброшены в реку Ёда. Долго еще позади слышались их страшные крики. Столица Мира притихла, словно в дурном предчувствии: ее граждане не веселились и не кутили, а только с опаской поглядывали то в сторону Яшмового, то в сторону Нефритового дворца, над которыми в ночном небо вспыхивал праздничный салют.
– Можешь остаться, – сказал Гёки, суетливо раздавая оружие. – Мы тебя не держим. Но вынуждены будем связать.
– Еще чего?! – тоже грубо откликнулся Хитомари. – Ладно, чего я, собак не видел?
Он решил свалить свое недовольство на Афра. Если бы он знал, с кем связался, он бы ни за что этого не делал бы, ведь он не разглядел, что перед ним медвежий тэнгу. Впрочем, даже если бы и разглядел, то ничего не понял бы, ибо не все люди сразу понимают, что такое сказочные существа.
Афра все понял и тихо заворчал, дергая верхней губой так, что обнажились огромные белые клыки.
– Спокойно, спокойно… – вмешался Натабура, похлопав его голове и с укоризной взглянув на Хитомари. Кими мо, ками дзо!
– Чем тебе собака помешала? – спросил Гёки, еще не решив, что делать со строптивцем. С одной стороны, затевать свару в самый ответственный момент глупо, с другой – он понимал, что это просто нервы. Когда Хитомари начнет двигаться и действовать, все его раздражение улетучится, как похмелье, потому что крысолов Хитомари всегда всем был недоволен и скрипел, как старая арба.
Они продолжали бы спорить и дальше, но в этот момент в храме Каварабуки ударил полночный колокол, ему стали вторить колокола в других храмах, а в дверь забарабанили:
– Открывайте!..
– Оро?! – крысолов Хитомари присел от неожиданности.
Язаки, взвинченный ночным бегом по городу и стычкой на мосту, сжал рукоять своего любимого китайского меча. Натабура посмотрел на Акинобу, который покачал головой: «Спокойно! Ничего страшного». Капитан Го-Данго выпрямился в полный рост, упершись головой в потолок. В руках он держал огромную-преогромную канабо. Баттусай схватился за любимый кастет тэкко. А горячий Вайрочан даже выхватил катана и подался к двери. Если бы не окрик Гёки: «Стой!», он бы наломал дров, потому что в среди писарей в городском управлении забыл о дисциплине. «Это ты в бою будешь такой шустрый!» – хотел упрекнуть его Гёки, но не успел.
– Вина хотим! Ова! – раздалось снаружи.
Сёнагон удивленно произнес:
– Я вроде бы их уже напоил?.. Сейчас выйду! – крикнул он и пробормотал: – Бакаяро!
Свечи задули, и дом погрузился в темноту.
Сёнагон открыл дверь и сказал кому-то в ночь:
– Вино у меня в лавке.
Его лавка находилась рядом, и похоже, они все дали маху, не учтя того обстоятельства, что сакэ и вина для стражников никогда не бывает много.
– Вы что, тоже пьянствуйте? – один из них, наиболее ретивый, сунул нос в дверь и что-то учуял. Он даже различил в темноте блеск оружия, которое держал над головой горячий Вайрочан, он ничегошеньки спьяну не понял. Не понял даже, что прямо перед ним возвышался Го-Данго. Должно быть, он его принял за опору дома. – И мы тоже! Бу-коросу!
А потом они все втроем подались вслед за Сёнагоном, который повел их через двор к лавке. На этот раз винокур Сёнагон решил не скупиться и выдал им столько сакэ и вина, сколько они могли унести.
– Бу-коросу! – радостно кричали стражники. – Бу-коросу!
Пока он открывал лавку, пока лазал в погреб, пока выставлял запотевшие кувшины и бутылочки, Гёки вывел весь отряд из дома и расположил в кустах вдоль забора. Он решил воспользоваться моментом и проникнуть за стену вместе со стражниками. Это была явная удача, ибо по плану надо было лезть через эту самую стену, а она была утыкана стальными шипами.
– Я помогу, – сказал Сёнагон, взял самый большой и тяжелый кувшин с вином, запечатанный промасленной бумагой и вышел из лавки, не заперев ее – к чему? Сюда они уже не вернутся.
Он открыл стражникам по бутылочке сакэ.
– Бу-коросу! – обрадовались те, вливая в себя зелье, как воду.
Если бы они были не настолько пьяны, они бы обратили внимание, что вслед за ними из сада выскочили люди. Он бы даже услышали, как кто-то кого-то подгоняет:
– Быстрей!.. Быстрей!..
Это Гёки подбадривал товарищей, потому что ровно в полночь второй отряд начал штурмовать задние ворота Нефритового замка. Главное, ударить вовремя, думал Гёки. Главное, вовремя. Но они уже опоздали, а это было плохо.
Они пересекли темную площадь вслед за стражниками, которые хихикали и беспечно болтали в предвкушении дальнейших возлияний. Перед главными воротами, над которыми обычно вывешивались два фонаря, тоже было темно, хоть глаза выколи.
Язаки в двух словах попытался объяснить, почему опоздал:
– Он как ко мне пристал, расскажи, да расскажи, когда я умру.
– Кто? – спросил Натабура, не очень вслушиваясь в речи друга.
– Как кто? – удивился Язаки. – Императорский дайнагон Муромати. Еле отвертелся. Наврал с три короба.
– Открывай! – один из стражников стал дубасить ногой в калитку рядом с воротами.
– Кто там?! – раздались пьяные голоса. – Убирайтесь!
– Свои! Открывай!
Последний из стражников оглянулся и с тупым недоверием посмотрел на вооруженных людей рядом. Особенно его удивил капитан, который возвышался над всеми, как каланча:
– Вы тоже с нами?
– Тоже, – насмешливо ответил кто-то из молодых, кажется, Куродо по кличке Нори.
– Бу-коросу!
– Бу-коросу… – снова насмешливо ответили ему.
– Открывай!
Калитка распахнулась так стремительно, что дубасивший в нее пятками стражник упал навзничь вместе с кувшином.
***
Торояну повезло меньше. Домик, в котором загодя было спрятано оружие и в котором они томились ожиданием, был крохотным, как собачья конура. Двадцать два человека едва поместились в нем. У Киёмаса даже ноги торчали наружу. Благо сад вокруг был таким заросшим, что с улицы ничего нельзя было разглядеть. И все равно Асамура, заботящийся о маскировке, выговаривал ему:
– Убери ноги!.. Убери!
Киёмаса – самый молодой из всех, который даже не успел послужить под началом господина Камаудзи Айдзу, а участвовал в восстании из солидарности, краснел, пыхтел, но ничего поделать не мог: сзади подпирал друг Наганори, слева – старик Усима-Таро, а на коленях лежала тяжелый масакири с массивным обухом.
– Слышишь меня… – шипел Асамура, – убери, кому говорю.
Наконец Киёмаса сообразил: сорвал пару веток клена и прикрыл ноги. После этого все успокоились и сидели в полной тишине, и только когда начало темнеть, стали возиться и вздыхать:
– Скорее бы…
Не повезло еще и в том, что стражники с этой стороны Нефритового дворца попались сплошь как один малохольные: не праздновали, не кричали, не улюлюкали, а даже зажгли над входом фонари. Правда, толку от них было мало, потому что сосновый лес подбегал под самые стены, и темень в трех кэн от входа стояла непроглядная. На этот случай у Торояна были фонари, набитые светлячками. Света они, правда, давали мало, но вполне достаточно, чтобы не расквасить в темноте нос.
Именно Киёмаса отводилась роль белки. Он должен был вскарабкаться на сосну, с сосны – на стену в том месте, где она делала небольшой изгиб, и закрепить веревку.
Ради такого момента Киёмаса даже надел шелковую ситаги в надежде, что она защитит если не от стрелы, то хотя бы от неумелого удара мечом. Доспехи слишком тяжелые. Лазать в них по стенам нет никакого удовольствия, рассуждал он, а ситаги в самый раз. Многие его товарищи тоже надели ситаги, полагая, что в ней они будут неуязвимее.
Тот момент, когда надо было лезть на стену, Киёмаса проспал. Ему приснилось, что он дома ест мамины рисовые шарики на рыбной подливе, а кто-то посторонний его дергает за рукав и говорит:
– Заснул, что ли? Вставай!
Чего это я заснул? – удивился он, я ем. И проснулся, испытав чувство сожаления оттого, что не попробовал сладкой подливы. Было темно, и только со стороны ворот сквозь листву пробивался тусклый свет. Над городом плыл полночный звон колоколов. Пора, понял он. Да и Асамура не давал забыть об этом – пихал в плечо и шипел:
– Проснись, болван… проснись…
– Я уже не сплю, сэйса, – отдернул руку Киёмаса.
Чужое прикосновение было неприятно, как холодное железо, тем более от старого Асамура воняло козлом. А еще он был как никто надоедлив и нравоучителен, хотя его и следовало уважать за храбрость и мастерство фехтовальщика. Но пересилить себя Киёмаса не мог.
Он вскочил легко и быстро. Встрепенулся, прогоняя остатки сна, и выбежал из дома. Его уже ждали, оглядываясь в нетерпении. Ночная прохлада взбодрила. Я действительно проспал, понял он, и ему стало стыдно. Но потом, когда залез на дерево и с него – на стену, все его недовольство само собой улетучилось, зато сделалось одиноко и страшно. Товарищи остались где-то далеко внизу, словно на чужом острове. А он уже сотни раз умер, воображая, что здесь, наверху, его ждет засада. Однако, как ни странно, стена оказалась пустой, и это было хорошим знаком. Наму Амида буцу! – прошептал Киёмаса и, стараясь меньше шуметь, на ощупь привязал веревку к зубцу, испытывая страшное чувство одиночества и уязвимости, а когда бросил веревку вниз, то впервые в жизни почувствовал, что на него кто-то смотрит и, цепенея, оглянулся, чтобы увидеть призрака. Призрак стоял в том месте, где стена делал изгиб, и светился мертвенным светом. Голова его на фоне черного неба казалась нестерпимо яркой, зубы же блестели еще ярче, от этого казалось, что призрак издевательски улыбается и подзывает Киёмаса к себе. Киёмаса охватила такая слабость, что он невольно прислонился к парапету стены и замер. Из оружия у него был только танто, но даже его он вытащить не мог – руки не поднимались, словно каждая из них весила, как арба. В следующее мгновение призрак пошевелился, и Киёмаса понял, что это обыкновенный стражник. Просто луна еще высоко не взошла и светила из-за громады Нефритового замка, отбрасывая на стену незримую тень.
Стражник не разглядел Киёмаса, темная одежда которого делала его невидимым на фоне темной стены. К тому же лицо и руки и у Киёмаса были намазаны сажей – опять же по
