В десять часов вечера разразился дождь. Он пришел с юга, закрывая небо и звезды черно-сизой тучей, где беспрерывно извивались змейки молний и отдаленно, глухо рокотал гром. Налетел предгрозовой ветер, завихрил пыль на дороге, остервенело начал гнуть верхушки деревьев. Гром приближался с каждой минутой, грозя все сильнее и злобнее.
Лена, стоя у раскрытого окна, наблюдала за ее приближением. Пошел дождь, вначале редкий, потом сильнее и сильнее. На черном небосклоне, вертикально вниз, сверкнула яркая змейка молнии, нижний конец которой достиг земли и сразу же ударил гром такой силы, что вздрогнула маленькая хатенка, где жила Лена со своими родителями. Девушке показалось, что само небо раскололось пополам и рухнуло на землю. Она поспешно закрыла окно и, на всякий случай отодвинулась от него подальше. Но гром, видимо, вложил свои последние силы в этот удар, свалился на другой край неба и зарокотал тихо, и беззлобно.
Лена вновь открыла окно и полной грудью вдохнула ночной, прохладный воздух, насыщенный озоном. Дождик почти прекратился, рассевая последние мелкие капли. Насладившись свежим воздухом, девушка хотела идти спать, как вдруг краешком глаза заметила что-то необычное в окраске ночи. Посмотрела в ту сторону и обомлела.
Над верхушками сада, за которым находились колхозные постройки, показались языки пламени, зловеще сверкнув на фоне черного неба. С каждой минутой они разрастались все выше, а вскоре превратились в огромный столб огня.
- Пожа-ар! – крикнула дквушка в раскрытую дверь комнаты, где спали родители и, накинув на плечи материн кафтан, изо всех сил бросилась бежать.
В это время кто-то начал часто бить по короткому куску рельсы, подвешенному на холме, возле конторы. Этот перезвон разбудил село. Застучали двери, зазвенели ведра. В темноте затопали сотни ног. От места пожара слышался одинокий, приглушенный расстоянием, тонкоголосый женский вопль.
Догоняя и опережая людей, девушка выбежала за село и увидела, что горит колхозный коровник. «Там же коровы!» - пронзил Лену ледяной ужас. Огонь уже охватил северную часть строения, с глухим шумом и треском гнал веселое пламя вверх, размахивая красными языками. Над ними высоко в небе курчавились багряно-серые облака.
Примчалась на взмыленных и напуганных лошадях пожарная дружина. Белая, искристая струя воды повисла дугой в воздухе, падая в центр огня. Казалось, красное чудовище раскрыло зубастую пасть, жадно поглощает игривую струйку и никак не может напиться.
Первое на что наткнулись округленные от испуга глаза Лены, была доярка Марфа. В расстегнутой кофте, без платка, взлохмаченная, бледная, она ошалело бегала, цеплялась руками за людей, и не своим голосом кричала:
- Теленочек там, внутри!.. Два дня, как народился!.. Ой, люди добрые!.. Сгорит ведь!..
Ее вопль – острый и неприятный – болезненно бил людей по напряженным нервам. Они сердились, отталкивали ее:
- Да не ори ты, и без тебя тошно! Что теперь поделаешь?..
- А где коровы? – спросила Лена одну из женщин, набиравшую вместе с нею воду из бочки.
- Их сторож успел выгнать. Молния подожгла угол крыши, и пока огонь разгорался, он всех выгнал, только молоденький теленочек остался. Вот по нему-то Марфа и убивается.
Бледный, в одно мгновение исхудавший бригадир объединял людей, подбадривал жестами и словами:
- Давайте ребятки! С лева, с лева больше лейте!.. Спасайте общественное добро!..
К нему подошел сторож, мужчина преклонного возраста.
- Что же ты, Иван Николаевич, этот коровник не перекрыл черепицей? – спросил он, при свете пожара заглядывая ему в глаза. – Ведь остался единственный сарай, который под соломой.
- Это точно, – единственный! И молнии надо было попасть именно в него.
- А ведь я сколько раз тебя просил, - укорял его сторож.
- Просить-то просил, - виновато ответил бригадир. – Дело в том, что в колхозе денег, как всегда, нет.
- Это плохо! – вздохнул сторож. – Теперь вот и результат на лицо.
- Спасибо, что коров успел выгнать, - растроганно поблагодарил Иван Николаевич. – Если бы не ты…
- Да что там говорить? – отмахнулся тот. – Жалко вот теленочка не смог вынести.
В это время парторг участка Петр Петрович, одетый в черный кафтан и такой же картуз, носился на другом конце строения, стреляя в людей острыми глазами:
- Воду, воду давайте! – кричал он.
С полным ведром он подбежал к коровнику и выплеснул воду на пылающую крышу. Вода не достигла цели, так как воздух около сарая раскалился от пожара до такой степени, что ближе невозможно подступиться. Он где-то успел поранить правую щеку, и она алела кровью, напоминая огненное, похожее на осенний кленовый листок пятно.
А пожар все усиливался. Дрожа в материном кафтане, Лена видела, как острые красные ножи пламени захватывали и разрезали все новые и новые пучки соломы, а вскоре выглянули уже из-за правого угла строения. Показался оголенный чердак. Понизу стлался густой, едкий дым.
- Ой, теленочек!.. Ой, маленький!.. Сгорит ведь!.. – исходила слезами Марфа, бегая перед окутанными дымом дверями коровника, беспрерывно сморкаясь в подол юбки.
Вдруг какой-то высокий парень выхватил у одной из женщин полное ведро, вылил на себя воду, закрыл голову пиджаком и побежал к коровнику. Через мгновение он исчез за дверью, на притолоках которой уже плясали языки пламени. Толпа вскрикнула.
Это произошло внезапно, никто не успел остановить смельчака. Столпившись у входа в коровник, люди не знали, что предпринять.
- Направляйте шланг на дверь!.. Гасите, пробивайте дорогу!.. Он должен сейчас выбежать!.. – командовал бригадир, встряхивая липкими от пота волосами.
Ударив струей по земле, по колесам ближайшей телеги, пожарник направил воду на дверь. Двое парней усердно качали рычаги насоса.
Но парень не появлялся. Потеряв терпение люди всполошились.
- Пропадет человек!..
- Черт его понес!..
- Кто это?..
Но вот вверху затрещало, зашумело. Упал верх. Над ним завихрился сноп искр, огня и дыма. Пламя чудовищно выросло.
Заплакали, запричитали женщины. Бледный Иван Николаевич, застыв на одном месте, сверлил широко открытыми глазами окутанную дымом дверь. Из ведра, которое он держал с наклоном вперед, тонким ручьем лилась на землю спасительная вода.
Оттертая людьми Лена, выстукивая от волнения зубами, стояла на правом углу. Горячее пламя обняло уже всю овчарню, жгло глаза. Иногда ветер направлял сюда дым, девушка болезненно кашляла. Медленно тянулись страшные минуты. Затрещала и обрушилась боковая стена.
- Что же он делает, в самом деле!.. – не выдержав, воскликнул парторг. – Сгорит ведь!..
- Если уже не сгорел, - обреченно сказал кто-то из толпы.
Народ забыл о пожаре. Все столпились около коровника и в тупом отчаянии не сводили с двери взглядов.
- Там, в проломе, вроде что-то шевелится!.. – закричал чей-то голос, и сразу десятки людей бросились туда.
С фронтона упала обгоревшая балка и тут же, переступив ее, вынырнул из огня человек, согнувшийся под тяжестью теленка, висевшего у него на плечах. Шатаясь словно пьяный, он шагнул в сторону толпы. Одежда на нем дымилась. Сделав несколько шагов, человек зашатался.
- Я, кажется, все… - застонав, прошептал он и тяжело повалился на землю.
Чихая от дыма и тараща на людей испуганные глазенки, поднялся на шаткие ноги теленочек. Со слезами радости на глазах к нему бросилась Марфа.
- Жив, родненький! – причитала она, обнимая его шею. – Я уж не чаяла увидеть тебя живого!
Первым к парню подбежал Иван Николаевич и стал рвать на груди его одежду, загасил пылающий рукав. Вглядываясь в грязное, перепачканное сажей лицо смельчака, он узнал в нем лучшего тракториста колхоза Григория Кузнецова. Подбежал парторг и начал разрывать на парне тлеющую сорочку. Вокруг собрались все, кто был на пожаре. Растроганные поступком Григория, они суетились около него, пытаясь оказать посильную помощь…
Через час, ездовой дед Никифор вез забинтованного парня в соседнее село, в больницу. Светало. Увлажненная дождем, мягко шуршала под колесами телеги выстланная пылью дорога. Над Доном поднимался туман. За полем выступала из сумрака серо-зеленая полоса леса. Григорий лежал на подушке, укрытый пестрым покрывалом, изредка тихо стонал.
Никифор молчал. Лошади выбрались на холм, поехали вдоль опушки леса. Потянуло прохладой, пьянящими запахами. Закурив, дед в пол-оборота повернулся к парню. Вглядываясь в его бледное лицо и вслушиваясь в стоны, сочувственно спросил:
- Болит, сынок?
- Свербит! - помолчав, раскрыл спекшиеся губы Григорий.
- Охота была в огонь скакать!.. Этот теленок и трехсот рублей на рынке не стоит.
- Больше не дадут, - согласился парень.
- Мог бы навеки там остаться, - сердился Никифор.
- Мог…
- Если б он хоть твой был, собственный…
- А ты слышал, что кричал бригадир: «Спасайте общественное добро!». А раз общественное, значит и мое тоже. Вот я и спасал свое добро.
Дед Никифор, затягиваясь, внимательно посмотрел на парня. В его глазах промелькнуло затаенное удивление…
До больницы они больше не разговаривали. Григорий считал в небе белые летучие облака, а Никифор, повернувшись к лошадям, сосредоточенно о чем-то размышлял.
