На взлобке продолговатого бугра, делившего село на две равные части, стоял кирпичный клуб. Из многочисленных окон, светилось всего лишь одно. За ним, в небольшой, ярко освещенной комнате библиотеки, собрались человек десять ребят, которые сидели на двух диванах с откидными сиденьями и наблюдали за завклубом, Иваном Николаевичем.
На вид ему было лет пятьдесят, но большая, с обильной сединой, шевелюра на его голове говорила о том, что этот человек встречал в своей жизни не только хорошее. Но, несмотря на это, он был веселым и общительным человеком. Обладая большим даром неутомимого рассказчика, по вечерам, когда в клубе не было фильмов, развлекал молодежь разными смешными историями, в большинстве своем, из личной жизни. Сейчас же, занятый регистрацией книг, он молчал, молчали и ребята. Но вот один из них, щуплый, небольшого роста паренек, лет семнадцати, прерывая затянувшееся молчание, заговорил:
- Вчера встретил я своего крестного, Егора Ивановича. Иду по выгону, смотрю, стоит в обнимку с бетонным столбом электропередачи. Прижался к нему щекой и что-то бормочет. - "Пошли домой" – говорю. - "Подожди немного, как найду его, так и пойдем". - "Ты что-то потерял?" – спрашиваю. - "Р-равновесие". Я рассмеялся, подхватил я его под руку и повел. Идем, а у него ноги заплетаются, от головы отстают. Отпусти его, носом в землю воткнется. Вдруг, произносит фразу, которая еще больше меня рассмешила: - "Интересно было бы посмотреть на себя со стороны, как я выгляжу?" – «Отлично!», - говорю.
- Ишь, какие проблемы его интересуют, - засмеялись ребята.
- Это еще не все, - продолжал парень. – Прошли мы половину дороги, вдруг Егор Иванович отталкивает меня и говорит: - "Я сам" - и пошел. Иду за ним следом, наблюдаю. Шатается, но упорно движется вперед. Подходим к мостику через овраг. Мостик узкий, всего из двух досок и без перил. Егор Иванович остановился, примерился, сфокусировал свой взгляд на этих двух досках и решительно пошел вперед. Но, как ни старался идти прямо на мостик ноги, помимо его воли, несли в сторону. Слышу, бормочет себе под нос: - "Да, куда ты меня толкаешь?" Я его успокаиваю: - "Никто тебя не толкает". - "Как это «никто», водка толкает", - и с этими словами шагнул мимо мостика. Нырнул в овраг с такой скоростью, что я даже поймать не успел.
- Не зря же умные люди говорят. Если ты хорошо выпил и видишь две двери, то пей, пока не станет три, тогда иди в средние двери и не промахнешься, - вставил кто-то из ребят
Парень продолжал:
- Овраг глубокий, стенки обрывистые, ухватиться не за что, еле вытащил его. Зашли к ним во двор, а навстречу тетя Лена. Увидела нас, всплеснула руками и запричитала: - "Ах, чертяка старый! Ах, ты пень трухлявый! Опять нажрался? И куда в тебя только лезет?" - Егор Иванович вскинул голову, посмотрел на жену помутневшими глазами, и, обращаясь ко мне, проговорил: - "Во, видал? Заработала пила!" - "Я сейчас покажу тебе пулу, - возмутилась тетя Лена и замахнулась толстой палкой, которую держала в руках. – Сынок, отведи-ка ты его от греха подальше. Там в сарае кровать стоит, уложи спать. А не то я отхожу его по спине вот этим поленом".
Уложил я крестного, а он шепчет мне на ухо: - "Пойди, попроси у нее по сто грамм, выпьем с тобой. Если я попрошу, она не даст, а тебе не откажет". - "Да ты, что, крестный? Я ведь не пью". - "Ну, и не надо! Твое дело попросить, а я за тебя выпью". - "Я тебе сейчас выпью! – послышался голос тети Лены, и сама она появилась в дверях. – Если бы ты знал, Гриша, что я только не экспериментировала, чтобы отучить этого старого черта от выпивки? И зелья всякого в водку подсыпала, и касторки добавляла, ничто его не берет. Как-то посоветовали мне бросить в банку с самогонкой живую мышь. Говорили, отвернет так, что и смотреть на водку не сможет. И, что ты думаешь? Нашел он эту банку, утонувшую мышь выбросил, а самогонку вылакал и даже не поперхнулся".
Егор Иванович выслушал всю эту исповедь и говорит: - "Видал, сынок, как с женами жить? Мотай себе на ус, и не спеши жениться. Три дня до смерти останется, тогда и женись. И, поверь моему опыту, наживешься вот так!" – он провел рукой себе по горлу и тут же захрапел.
Ушел я домой, а сегодня утром собираюсь на работу, приходит Егор Иванович, спрашивает: – "Сынок, не подскажешь, где я вчера был? Жена сказала, что ты меня домой привел". – "На выгоне столб обнимал, - отвечаю. – А по дороге домой, с мостика в овраг свалился". – "Так вот почему у меня бок болит? – воскликнул крестный. И уже обращаясь к отцу, проговорил: - Наказанье, ничего не помню! Когда пьешь, вроде все помнишь, а проспишься, голова гудит, как пустой котел, а в ней ни одного воспоминания", - и он недвусмысленно посмотрел на отца. Тот сделал вид, что не понимает намеков. Егор Иванович и так, и этак, а потом не выдержал: - "Ну, что ты, кум, такой непонятливый? Вот пришел я к тебе в гости, ты поставил бы бутылку, посидели, поговорили. Или взял бы бутылку и пришел ко мне. Разве нам не о чем поговорить?"
- Что в лоб, что по лбу! – засмеялся Иван Николаевич. – А Егор Иванович все равно в выигрыше.
Он достал пачку папирос закурил, и, глубоко затянувшись, проговорил:
- Ты вот рассказываешь, как Егор Иванович самогонку с мышкой пил. А мне, однажды, с навозом пришлось пить. Правда, об этом я узнал уже позже.
- Расскажи, Николаевич, расскажи, - зашумели ребята.
- Да тут, собственно, и рассказывать нечего – улыбнулся тот. – Обычная история, но так уж и быть. Случилось это года четыре назад, - начал он, а ребята притихли, приготовились слушать.
Иван Николаевич говорил всегда отрывистыми фразами, но так часто, словно строчил из пулемета короткими очередями. При этом он всегда курил, и, вдохнув очередную порцию дыма, продолжал рассказ. Вместе со словами изо рта выходил и дым, а со стороны казалось, что из него пар валит, словно от пе-регрева. Во время разговора, чтобы занять свои руки Иван Николаевич, словно фокусник, вертел папиросу между пальцами.
- А дело было так. Нагнали мы с женой самогонки. Дочка у нас взрослая, того и гляди, замуж выскочит. Вот мы и решили заранее подготовиться. Всю зиму гнали. Набрали полный, сорокалитровый бидон. Поставили его в чулане. А я, как вы помните, любитель был выпить. Ну и частенько «заглядывал» в него. Один раз прихожу, бидона нет. Жена, видимо, заметила мои похождения и спрятала. Где я только не искал? Обшарил все сараи, облазил все чердаки, как сквозь землю провалился.
Ребята внимательно слушали. Иван Николаевич говорил, а сам, как всегда, вертел папиросу между пальцами, а затем сунул в рот. Увлеченный рассказом он не заметил, что сунул горящим концом.
- Тьфу ты, черт! – начал он отплевываться, хватаясь пальцами за обожженный кончик языка. – Не довертел немножко. Ого! Даже волдырь вздулся, - закончил он под общий смех.
- Что же дальше было? – спросили ребята.
- Прошло какое-то время. Однажды убираю в сарае навоз, и вдруг слышу, как вилы обо что-то металлическое звякнули. Разгреб руками тонкий слой земли, и, что бы вы думали? Увидел крышку того самого, злополучного бидона. Оказывается, он действительно сквозь землю провалился, только при помощи жены. Я, конечно, обрадовался. Нашел во дворе пузырек от тройного одеколона, отбил горлышко, вымыл, и у меня получился стакан грамм на двести. Надел его на колышек верх дном и успокоился.
Иван Николаевич снова закурил, начал было вертеть папиросу между пальцами, но, потрогав волдырь на языке, перестал.
- И вот, с того момента, как была обнаружена пропажа, я каждый вечер стал заглядывать в сарай. Возвращаясь из клуба поздно ночью, снимал с колышка свой пузырек, разгребал слой земли, открывал заветную крышку и, зачерпнув жгучей жидкости, пил. Закусив конфетами, которые постоянно носил в кармане я, если казалось мало, повторял. Закрывал бидон, снова присыпал землей и шел спать. Жена, почуяв запах, возмущалась: - "Где ты только находишь по ночам?" - "Ребята в клубе, говорю, угостили". Так продолжалось месяца три. И все это время мой мозг сверлила одна и та же мысль, что я скажу жене, когда она обнаружит пустой бидон? Ведь последнее время, чтобы зачерпнуть самогонки я опускал руку до самого плеча.
Однажды возвращаюсь из клуба, и вдруг мне в голову приходит спасительная мысль. Надо проткнуть дно бидона, а потом сказать жене, что он проржавел в земле, и вся жидкость вытекла.
- Так алюминий ведь не ржавеет, - вставил кто-то из ребят.
- Правильно. Это мы знаем, что не ржавеет. А она-то об этом не знает. Радостный, что нашел выход из затруднительного положения, я уже по привычке зашел в сарай. Открыл заветную крышку и собрался зачерпнуть самогонки. Вдруг слышу: - "Ах ты, паразит! Ах ты, дрянь паршивая! Так вот, оказывается, где ты пьешь по ночам?" - Жена! Сердце мое оборвалось и рухнуло куда-то вниз. Глаза ослепил яркий свет фонарика, скулы свела судорога, а я только мычал в свое оправдание.
Не буду рассказывать, какую лекцию читала мне жена до самого утра. Ее хватит на целый роман. Но вот утром, когда мы вытащили бидон из ямы, я был несказанно удивлен. От сорока литров самогонки, осталось литра два, да и та оказалась темной, почти черной жидкостью. Только тут я понял. Выпивая, я ставил пузырек на землю, рядом с ямой. Естественно, он был мокрый, и ко дну прилипали кусочки земли и сухого навоза. Вторым заходом я смывал их в бидон. Так они накапливались на дне, постепенно превращая самогонку в черную жижу. Когда жена увидела, что осталось от сорока литров, "понесла" по кочкам так, что меня потом прошибло.
Иван Николаевич вздохнул и продолжил:
- А буквально через две недели другая напасть. Дочка приводит молодого человека и заявляет, что выходит замуж. Вот уж была головоломка. Где брать самогонку? Собирали по всему селу, еле набрали. Вот тогда, на свадьбе, я выпил в последний раз, и с тех пор ни грамма в рот не беру.
- Почему? – заинтересовались ребята.
- Да потому, что пить надо уметь. А у нас, как получается? Мало пить не умеем, а много нельзя. Так уж лучше совсем ее в рот не брать.
С этими словами Иван Николаевич закрыл свой журнал и встал со стула.
- Век живи и век учись, - сделал вывод кто-то из ребят.
Все дружно встали, и вслед за завклубом, направились к выходу.
