Крошки

                                                     
   Прошло всего полдня, а я уже набегался так, что ноги просто гудели от усталости. Организм требовал передышки. Поскольку путь мой лежал через городской парк,  я решил дать отдых ногам на ближайшей лавочке. Ближе всего оказалась та, на которой сидела опрятная старушка с очень бледным, но не слишком морщинистым лицом, в лёгком сером платочке и старомодном коричневом плаще. Женщина крошила тонкими узловатыми пальцами белый хлеб и бросала перед собой на асфальт. При этом птиц по близости не было.
  – Не помешаю? – спросил я, присаживаясь с краю и с любопытством поглядывая на странную старушку.
   Женщина в ответ только мотнула головой и, как бы отвечая на другой мой – немой – вопрос, сказала:
    – Не удивляйтесь, они сейчас прилетят. Я только что пришла, они ещё не знают. Меня долго не было, вот они и отвыкли.
    И действительно, не прошло и минуты, как прилетел сначала один шустрый воробей, потом другой, за ними потянулись вездесущие прожорливые голуби и робкие синички. Лицо старушки просветлело,  губы растянулись в довольной улыбке, и она заговорила с птицами. Заговорила нараспев, растягивая слова, – так   обычно бабушки общаются со своими внучатами.
    – Узнали? Узнали бабушку. Да мои ж вы миленькие, соскучились? Соскучились. Проголодались? Проголодались мои золотые. Ешьте, ешьте, не торопитесь, я вам много принесла – целую буханку. Даст Бог, завтра ещё принесу. Я вас не забыла. А вы, глупые, наверное, думали, что забыла? Нет, не забыла – болела бабушка. Долго болела. Война. Будь она проклята. А вот отлежалась и сразу к вам, мои милые. Сразу к вам.
    Птицы быстро осмелели, и мне казалось, что если бы не моё присутствие, то они клевали бы крошки прямо из рук своей добродетельницы. Осень на Донбассе мягкая, совсем не страшная для пернатых. В октябре они без труда найдут себе пропитание. Но здесь я увидел не просто кормёжку, а некий ритуал. Причём для обеих сторон.
   – Простите, – обратился я к женщине, – похоже, птицы вас хорошо знают.
   – Знают, – согласилась старушка. – Мы давно с ними знакомы. С сорок второго года. Да вы не смотрите на меня так, молодой человек. Я при своём уме пока что. Птицы столько не живут – знаю. А вот память живёт. В сорок втором я здесь последний раз видела отца. Он уходил на фронт. Хотя мог бы и бронёй воспользоваться, поскольку был на шахте главным инженером. Мне было двенадцать лет. Мы вот так же сидели здесь и кормили с ним птичек. И ждали маму. А мама не пришла. В госпиталь привезли раненых, и она так и не смогла проститься с папой.
    Женщина тяжело вздохнула, сделала небольшую паузу, во время которой бросив горсть крошек птичкам почти пропела им: «Клюйте, клюйте, милые, наедайтесь». Затем снова повернулась ко мне.
    – С тех пор я прихожу сюда кормить птиц. Раньше мне мечталось: сижу я на лавочке, крошу птичкам хлеб, и в это время ко мне подходит папа, будто не на войну ушёл, а отлучился совсем ненадолго. Но годы шли, а папа не возвращался. И стало это у меня привычкой – приходить сюда и подкармливать пернатых свидетелей нашей последней с отцом встречи. Птичьи поколения меняются, но я думаю, что они передают из поколения в поколение эту печальную историю и, как могут, поддерживают меня. Я с ними всегда делюсь своими бедами и радостями. Мне кажется, они меня понимают.
    – Так это вы о той войне говорили с птицами? – догадался я.
    – Нет, что вы! – возразила женщина. – Об этой.
    – Вы были ранены? – машинально взглядом отыскивая признаки ранения на теле женщины, спросил я. За последние полтора года изувеченных войной  людей приходится встречать очень часто на улицах   городов Донбасса. Но у моей собеседницы руки и ноги оказались на месте.
    – Вас как зовут? – вместо ответа спросила она.
    – Володя, – я слегка растерялся от такого поворота разговора.
    – А по батюшке?
    – Лучше просто Володя.
    – А меня Валентиной Сергеевной зовут.
    – Очень приятно, – я старался быть вежливым. Что-то в этой пожилой женщине было притягательное. Видимо, это была доброта, исходящая изнутри, без пафоса и показного блеска.
    – Мне тоже. Вы, Володенька, я вижу, умеете слушать. А мне так хочется  с кем-нибудь поговорить. Если хотите, я расскажу вам свою историю. Если торопитесь, то можно и в другой раз. Меня здесь часто можно увидеть. Правда, теперь уверенности всё меньше, что смогу сюда добраться, – здоровье-то уже совсем никудышнее стало. Каждый день встречаю и провожаю, как последний. Боюсь, помру, и никто не узнает, что со мной сталось. Разве что птицы. А так бы я вам рассказала, и они бы послушали. Нате, нате, милые. Клюйте!
    Она бросила под ноги новую порцию крошек и с надеждой посмотрела мне в глаза. Я понял, что ей хочется выговориться. Несмотря на то, что времени у меня оставалось совсем немного,     отказать этой женщине я не смог.
     – Валентина Сергеевна, я не местный, приехал в ваш город по делам. Не знаю, скоро ли ещё сюда выберусь, а потому не стану откладывать нашу беседу на потом  и с удовольствием вас послушаю.
    – Правда? – обрадовалась женщина. – Или это говорит за вас ваше воспитание?
    – Правда, правда, – поспешил успокоить я собеседницу.
    И я не кривил душой, так как мне всегда были интересны людские истории. А эта женщина совсем не походила на сумасшедшую старуху, которая помешана на животных и несёт всякий бред при каждом удобном случае. Таких бабулек  можно  встретить в любом городе мира. Нет, эта совсем не такая. У моей собеседницы умные ясные глаза, голос негромкий, но дикция прекрасная – каждое слово понятно и окрашено нужной интонацией.
   – Вы случайно не учительницей работали? – сделал я предположение.
   Валентина Сергеевна улыбнулась уголками губ и ответила:
   – Вы угадали дважды – учительницей и случайно. Сейчас поясню. Папа не вернулся с фронта, мама умерла от тифа в оккупации. Я тоже переболела, но выжила. Когда нас освободила Красная армия, стали восстанавливать шахты, а мужчин не хватало – одни старики да калеки остались. После окончания семилетки и я подалась на шахту, где до войны главным инженером работал мой отец. Сначала на сортировке работала, поскольку малолеткой была, потом на плитах, а в девятнадцать уже рубала уголёк в забое. К тому времени  многих мужчин из армии демобилизовали, и женщин стали потихоньку из забоев выводить, но я два года успела поработать в забое. Там и любовь свою встретила – Василька. Красавец, орденоносец! Мне все подруги завидовали. Как я сказала, женщин стали переводить на более лёгкие работы, и  я снова стала плитовой. Эту работу только условно можно считать более лёгкой. За смену так  натолкаешься вагонеток, что они и дома, стоит закрыть глаза, мелькают туда-сюда. Но мы были молоды, здоровы и веселы. Войны нет, крыша над головой есть, хлеба уже хватало вдоволь – это было счастье.  Но оно длилось недолго. У меня был токсикоз, а я думала, что отравилась в столовой. Это сейчас грамотные все, а тогда я узнала, что беременная, когда собирали меня по частям  в больнице. Из-за этого проклятого токсикоза позабыла я про осторожность и угодила  между вагонеток. Поломало мне таз и несколько рёбер. Кости собрали, а  о спасении малыша никто даже не думал. Сама едва выжила благодаря фронтовым врачам и моему Василёчку.  Я почти два года вообще не ходила. Была в очень отчаянном положении от понимания того, что муж – молодой, красивый, здоровый – вынужден после тяжёлой смены нянчиться с женой-калекой, когда вокруг столько одиноких женщин... Ну, вы понимаете? Однажды, видя моё состояние и устав от моего нытья, он твёрдо сказал: «Всё, хватит хныкать, Валюха! Выбрось всю дурь из головы!  Тебе надо учиться. Или ты всю жизнь в постели валяться собираешься?».  С моим образованием выбор у меня был небольшой. На учителей младших классов был недобор, и меня, колясочницу, приняли. Правда, не без проявленной настойчивости супруга. Пришлось ему побряцать, как он говорил, боевыми и трудовыми наградами перед некоторыми бюрократами. Вскоре я коляску сменила на костыли, а потом и своими ногами пошла. И до сих пор хожу без палочки. Только по ступенькам тяжело, а по прямой я могу много пройти.
Моя собеседница умолкла в какой-то растерянности, будто потеряла нить своей мысли, потом вероятно,  найдя её, продолжила:
– Вот так  благодаря роковому случаю стала я учительницей. Но рассказать  хотела вовсе не об этом. Таких историй вы, Володенька, наверняка слышали немало. Моё поколение на них богатое. Кого ни возьми из стариков, у каждого судьба на «Войну и мир» или «Тихий Дон» потянет. Моя сильно от других не отличается: муж прошёл всю войну, даже   ни разу тяжело не был ранен, а в шахте погиб глупо, по чужой халатности, детей у нас так и не было, замуж я так больше и не вышла. Не смогла.
   Валентина Сергеевна замолчала,   ненадолго ушла в себя, затем  механическими движениями раскрошила очередную порцию хлеба, бросила птицам крошки, и ласково с ними заговорила:
   – Вы должны помнить моего Василёчка. Мы с ним тоже сюда приходили, кормили вас. Может быть, и меня когда-то вспомните, когда меня не станет. Пока жива, буду приходить к вам, а потом кто-нибудь другой будет вас подкармливать.
   Я уже подумал, что женщина забыла обо мне, но она, смахнув с плаща крошки, повернулась ко мне и продолжила разговор.
   – Когда самолёт обстрелял ракетами центр Луганска, одни мои соседи стали собирать вещи и покидать насиженные места, другие были убеждены, что безумие быстро прекратится, и уезжать не собирались. Но когда бомбёжки и обстрелы добрались до наших окраин, жителей моей пятиэтажки можно было пересчитать по пальцам. Я всю отечественную войну прожила в этих краях, и знаете, что я вам скажу? Немцы так не утюжили наш город, как нынче свои. Было очень страшно, просто жутко, когда сидишь в подвале и слышишь, как попадают мины и снаряды в твой дом. В нашем подъезде из пятнадцати квартир остались заселёнными только три. Больше досталось другой половине дома. Там несколько квартир разрушены были полностью, а на нашей –  только стёкла повыбивало. Однажды мне так надоело спускаться в подвал, что я решила: всё, хватит бегать, пожила уже своё, будь что будет: убьёт – так убьёт, никуда не пойду.  Но мой сосед из квартиры напротив, заметив моё отсутствие в убежище, поднялся за мной и буквально на руках отнёс меня в подвал, закутанную в одеяло. Обстрел был долгим. Мы сидели и считали попадания в наш дом.  Нас было четверо – я, мой сосед Фёдор Петрович и   Мария с четвёртого этажа с сыном Ванечкой. Славный такой мальчик, воспитанный. Всегда поздоровается и поможет вещи поднести. Тринадцать лет всего, а уже столько натерпелся. Когда стихло, сосед пошёл осмотреться, мы остались ждать. Вскоре он вернулся и сказал, что квартиры наши целы, но на лестничной площадке между вторым и третьим этажом торчит неразорвавшийся снаряд от «града». Так что пока лучше оставаться на месте, а он отправится к ополченцам, чтобы те прислали специалистов по разминированию. На этот раз Фёдор Петрович отсутствовал долго, а когда вернулся, то сообщил, что специалисты придут в лучшем случае завтра – уж слишком много у них работы. Потом сосед снова ушёл на поиски продуктов. Вернулся с упаковкой минеральной воды и пакетом