Дон Кихот

Я помню эту статуэтку с давних пор, вернее сказать – столько, сколько помню себя. Небольшая, сантиметров двадцать, бронзовая фигурка Дон Кихота с раскрытой книгой в руке. Он замер в вальяжно-расслабленной позе, словно опершись о невидимую стену, устремив взгляд в раскрытую в правой руке книгу, левая, отведена в строну, будто дирижируя ритмом написанного в манускрипте сонета. На голове цирюльничий таз, а на боку длинный и тонкий меч. Её подарили моему деду на какой-то из юбилеев – где-то в середине пятидесятых годов. Это был не просто абы какой подарок, ну, в смысле «на и отвяжись, юбиляр… Понимаешь ли тут…». Внутри, по кругу колоколообразной подставки, на которой и был пришпандорен знаменитый идальго, была выгравирована странная, как мне тогда казалось, надпись – «Дон Кихоту от Дон Кихота Ламанчского». Это уже позже, через многие - многие годы я понял смысл этой надписи обращенной именно к Дон Кихоту, к сухощавому, небольшого росточка человеку, с распахнутыми, в постоянном восторженном удивлении, юношескими глазами. Со смешными, старомодными манерами и удивительно правильной, словно сошедшей со страниц классиков, речью. Полным бессребреником, бесстрашно бросавшимся, потрясая своим смешным копьецом, на бастионы ветряных мельниц бытия. Надпись была обращена к моему деду… Но это так, к слову. Сама статуэтка, вот о чем речь. Было в ней нечто странное, мистическое, как теперь модно выражаться. Рука сама тянулась к стеллажу, напрочь игнорируя разбросанных  на полу солдатиков, машинки и прочие элементы услады детства. Тяжелый металл приятно холодил пальцы, трепетно ощупывающие потускневшие доспехи. Кираса, наплечники, поножи… Рыцари, драконы, спасенные девы, подвиги и приключения. Какой мальчишка не бредил всем этим? Но самое интересное было в другом: нужно было вытащить маленький меч и, поднеся статуэтку к уху, словно морскую раковину, слегка ударить им по подставке. Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Откликалась на удар старая бронза. И пока звук не затих, надо было плотно закрыть глаза и вслушаться в затухающий звон. И тут же, где-то в глубине, вдруг прорежется тяжкая дробь сотен копыт, лязг мечей, треск ломающихся от удара копий. Потянет едким лошадиным потом и горьким дымом пылающих замков. Еще мгновенье, и вот ты уже в седле, на плечи давит тяжелый шлем, тянет руку большой круглый щит, ветер в прорезь забрала, и вперед! Вперед! Туда, где в бешеном хороводе развиваются яркие плащи, сверкают доспехи, взлетают вверх мутные от крови клинки… Дзи-и-и-нь… Звон затих… А ты все сидишь на пыльном ковре, с плотно сжатыми веками, стараясь изо всех сил удержать призрачные видения… Мальчишеские мечты… Загадочная была эта штука – статуэтка. Волшебная…




Старая, облупленная дверь тяжко вздохнула, пропуская внутрь. Длинный полутемный коридор, рассохшийся, в пятнах известки, паркет, межкомнатные двери, с треснувшими стеклами, легкий серый налет пыли, и запах… Запах чужих людей, запустения и одиночества.
- Вы когда будете уходить, дверь не захлопывайте. Сейчас строители должны подойти… - маленький, суетливый риэлтор вопросительно взглянул на меня, и зачем-то подергал ручку кухонной двери.
- Да – да… Конечно… Я буквально на несколько минут. Просто посмотреть… Мы тут жили, когда-то…
- Ну да, ну да… Так дверь-то не захлопывайте, хорошо? – он резко повернулся и выскочив на площадку, дробно застучал каблуками вниз по ступенькам. Эх… Сколько же я здесь не был? Лет тридцать? Да нет, пожалуй, все сорок… Целую жизнь тому назад… Я побрел, переходя из одной комнаты в другую. Остатки чужой, рассохшейся мебели, старые тряпки, разбросанные по углам, рухлядь, кудри оторванных обоев, свисающие с грязных стен. Тут не осталось уже ничего, что хоть как-то, даже отдаленно, напоминало бы дом в котором я вырос. То самое – «родное гнездо», огромную и немного старомодную профессорскую квартиру – обиталище большой, гомонливой семьи. Да что там семьи – целого клана! Со своими традициями и обычаями, с кучей друзей, и друзей их друзей, наполнявших комнаты гулом голосов, смеха, а когда и рыданий. Клана, сплоченного вокруг своего патриарха – моего деда. И вдруг, в одночасье, все, что казалось незыблемым, вечным – все рухнуло. Разлетелось в мелкие дребезги, сначала страна, а потом, со смертью патриарха, и клан… И не осталось ничего, даже призраков… Страшная это штука – время…
Я повернулся, собираясь уйти, и вдруг, в самом углу короткого коридорчика, перед кухней, под повисшей на одной петле дверью антресолей, маслянисто блеснул металлический предмет. Отодвинув ногой кипу, перевязанных бечевкой, старых журналов я наклонился и поднял его. Ёксель моксель… Не может быть! Как, откуда? Каким образом она могла сохраниться, после стольких немыслимо долгих лет? Слегка позеленевший от жизненных невзгод и коллизий, благородный идальго, все так же, как и в далеком детстве, увлеченно всматривался в открытую книгу. Пальцы снова коснулись доспехов, пробежались по наплечникам, кирасе, и потянули из колечка маленький меч. Губы сами собой расплылись в идиотски – счастливой улыбке, я поднес статуэтку к уху и легонько ударил мечом по подставке, закрыв глаза. Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Отозвалась старая бронза…





Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Восхитительный запах пышущей жаром кулебяки ударил в ноздри, заставляя резко открыть глаза. Что за… Я сижу за длинным столом, накрытым ослепительно белой, крахмальной, скатертью. Справа, сверкает, начищенный до зеркального блеска, бок здоровенного самовара. Стол уставлен всевозможными закусками на белом, с аляповатыми синими цветами, фарфоре. Посередине высятся несколько, странной, конической формы, бутылок… Да и сам стол… Край столешницы чуть не до середины груди, и это с моим-то, почти двухметровым ростом… Стоп! Стоп! Какой на фиг рост, взгляд упал на руки – на две маленькие, детские ручки, сжимающие надраенные серебряные нож и вилку… Да что же это со мной! Где я нахожусь?! Мысли, словно тараканы на свету, прыснули в разные стороны. Спокойно! Только не паниковать! Приказал я себе, что есть сил сжав в руках вилку с ножом. Опять, как в детстве, видения и мечты? Да кой черт – видения! Все до жути материально… Ощущения, запахи, звуки… Я осторожно обвел взглядом вокруг: большая светлая комната с высоченным, метров под пять, потолком, стены, в кремовых, в полоску, обоях, тяжелая мебель, блестящая изразцами голландская печь, четверо незнакомых мужчин, сидящих вместе со мной за столом… Что это за место? Никогда не был… Хотя… Все кажется, почему-то, страшно знакомым… Да нет, бред! Не был я здесь никогда, да и мужиков этих не знаю. Стоп! Как же не знаю?! Нет, двух-то, сидящих у дальнего края стола, действительно не знаю. А вот остальных… Вот, прямо передо мной, слегка склонив голову к плечу, поблескивает тонкой оправой очков человек в серой суконной рясе. Длинные, до плеч, волосы, небольшая «чеховская» бородка… Это же папа Леша! А рядом с ним - по правую руку, ехидно ухмыляется в слегка закрученные вверх, «английские» усы, мужик в сахарно-белом, морском кителе – мой дядя Анастас… Отставить! Какой на хрен, папа Леша, какой, к дьяволу, дядька Анастас! Папа Леша – так называл своего отца мой дед! О, господи… Кто же я сейчас… Судорожно сглотнув внезапно появившийся в горле ком, я откинулся на спинку стула, ошарашено переводя взгляд с одного предмета на другой.
- Э нет, ваше сиятельство! Вы в корне неправы! Народ наш, благословенный, не смуты ищет, а напротив - справедливости и правды! – протяжно растягивая букву «о» вещал высокий, широкоплечий человек, с широкими, «моржовыми» усами и густой, разделенной посередине пробором, шевелюрой.
- Ах, вот как это называется! – ехидно ухмыльнулся моряк, - Да нет, я не против правдоискательства, уважаемый Алексей Максимович. И, кстати, поэму Вашу – «Песнь о буревестнике», почитаю одним из сильнейших произведений русской словесности. Но вот почему-то поиски эти, у нас, всегда заканчиваются «красным петухом» да реками крови. Не странно ли?
- А как Вы хотели? – перебил его второй собеседник, с тонкими, пшеничного цвета усами и остроконечной, совершенно «мушкетерского» вида, эспаньолкой, - Только через кровь и лишения можно обрести свободу! Только так, и никак иначе!
- Ну – ну, господь с вами, - махнул в его сторону рукой священник, - Это в Вас, господин Бальмонт, непокорные предки шотландские говорят. А русскому человеку, насилие не свойственно. Противно это духу и вере нашей православной. Так-то, батенька! – он грустно улыбнулся и перевел взгляд на меня.
- Ой! Гася, милый! Что это с тобой? Побледнел-то как… Нездоровится?
- А-а-а… Нет… Нет… - с трудом выдавил я, - Все в порядке… Жарко…
- Ну-ка, выпей-ка морсу, - он взял тонкий хрустальный графин наполненный ярко малиновой жидкостью и потянулся к моему стакану, слегка стукнув горлышком о его край. Дзи-и-и-нь… Отозвалось на удар стекло.



Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Пронизывающий насквозь ветер, швырнул в лицо заряд мелкого холодного дождя вперемешку с колючими кристалликами ледяной крошки. Холод… Собачий холод… Туманная пелена перед глазами лопнула, словно мыльный пузырь... Где я?! Куда занесло?! Резкий взгляд на руки – бурые нитяные перчатки, рукава черной, в мелких кляксах подсыхающей грязи, суконной шинели с тонкими малиновыми кантами по обшлагам. За плечом тяжелая, длинная трехлинейка, с примкнутым трехгранным штыком… Шеренга… Справа и слева мокрые, бледные мальчишеские лица под блинами фуражек, а прямо передо мной, метрах в десяти, могучая стена из красного кирпича с мощными, раздвоенными на манер ласточкиного хвоста, зубцами. Перед строем – группа тихо переговаривающихся между собой офицеров, в сочащихся влагой серых шинелях, с саблями на боках. Вдруг, один из них, крепко сбитый, невысокий офицер с двумя малиновыми просветами на гладких, защитного цвета, полевых погонах, резко рубанул рукой воздух и, круто повернувшись, подошел к строю.
- Смирно! – его громкий голос словно арапником стегнул по шеренгам.
- Господа юнкера и кадеты, слушать боевой приказ! Приказываю: кадетам старших классов и юнкерам первого года обучения сдать оружие и сняв знаки различия, группами – не более трех человек, покинуть территорию Кремля через Константино-Еленинские ворота. Остальным – занять оборону! – строй вздрогнул, загомонил десятками голосов, заколыхался дикобразьей шкурой примкнутых штыков.
- Отставить!!! – во всю мощь своих легких рявкнул полковник, раздувая ноздри, - Отставить балаган! – он шагнул вперед, и вдруг, как-то неожиданно, опал плечами, словно сдувшийся воздушный шарик.
- Господа, - тихо проговорил он, - Я ни в коей мере не умоляю вашу готовность встать на защиту отечества в это страшное, и такое тяжкое для державы время. Я знаю, среди вас нет трусов и подлецов, прячущихся за спинами своих товарищей… И поверьте, ваш черед тоже придет… Не минет вас чаша сия… - он тяжело вздохнул, и пристально оглядел шеренги стоящие перед ним, - Но не сейчас… - офицер снова подобрался и резко обернувшись назад приказал, - Прапорщик Померанцев, собрать оружие!
Дьявольщина! Где ж это я… Нет, не я, а он – мой дед… Или все-таки – я?