Даже спросонья, толкни меня – и я скажу, что хочу иметь: «Пурпурное сердце», конечно. Когда же они у него кончатся?!
– Чукето! – восклицает Люси.
Чукето – это умереть и не встать по-корейски. Обычная поговорка Люси моих времен. Мое сердце опять сладко екает.
– Ты с этим поосторожней, – говорю я Сэму. – Не дай бог Гимона Джофер заявится.
– Плевал я на Джофера! – заявляет Сэм.
Несколько человек прислушиваются к нашему разговору. Имя Джофера здесь на слуху.
Мне становится страшно и одиноко. Люси уйдет, и я снова останусь один на один со своими проблемами, осенним ветром и этим мальцом. А ведь я стар и мне грустно.
– Ладно, говори, сколько хочешь, и уходи, – шепчу я. – Такие дела в кафе не делаются.
Хотя покупать и торговать военными наградами никто не запрещает, но существует старый-престарый американский закон об охране памятников, который никто не отменял. Если докажут, что ты причастен к разграблению национальных святынь, то три года тебе обеспечены. Главное доказать, потому что никто уже не помнил этих святынь. Даже как они выглядят. Это как традиции, которые постепенно забываются и которые уже для нашего поколения ничего не значат. Ты можешь заявить, что нашел медаль на свалке или купил у бездомного. Мало ли отмазок. Поэтому власти смотрят на наш бизнес сквозь пальцы. И еще не было случая, чтобы кого-то отправили за решетку.
Сэм выкладывает медали на стол и загораживает от публики чашками с кофе.
Медаль времен американо-испанской войны очень старая. Такая старая, что похоже на красное золото. Пожалуй, чуть-чуть темнее. С одной стороны изображена крепость с башней, над которой развивается флаг, а с другой – имя награжденного – Фрэнк Дэвенпорт. «Бронзовая звезда» действительно бронзовая с зеленоватой патиной между лучами. Красная ленточка с синей полосой в середине заметно выцвела. Но это только прибавляет ценность медали. Самая дорогая – «Пурпурное сердце». И не потому что в центре на темно-синей эмали помещен профиль Джорджа Вашингтона, и не потому что медаль сделана из золота, а потому что «Пурпурным сердцем» главная награда той страны, которая когда-то была здесь. Лиловая ленточка тоже заметно полиняла.
Я спрашиваю:
– Сколько ты хочешь?
– Эта и эта, – Сэм трогает медаль и «Бронзовую звезду», – по две сотни, а эта, – он указывает на «Пурпурное сердце», – четыреста.
Все три медали тянут никак не меньше, чем на пять тысяч. Но где найти покупателя? У меня нет таких связей. Я мелкая сошка – торговец эмблемами, значками и монетами.
– Четыреста за все, и по рукам, – отвечаю я и думаю, что там, где малец их берет, медалей хватит на всю жизнь. Главное, не обвались рынок и не возбудить зависть конкурентов. Только Гимона Джофер ради мгновенной прибыли готов на любые глупости. Честно говоря, я еще не придумал, как выполнить его заказ. Может, его вообще не выполнять?
– Я пойду к Гимону Джоферу, – говорит малец, показывая пальцем на медали.
– Ха!.. – восклицаю я и давлюсь кофе.
Впервые Сэм торгуется. Раньше он доверял только мне. Не знаю уж, чем я его взял.
– Ты еще мальчишка! – возмущенно восклицает Люси.
В подобные моменты она становится прекрасной – именно такой я ее увидел на Бринклей. Мне было сорок, а ей шестнадцать. Я держал закусочную на 295 шоссе, а она ехала с отчимом-сорокопутом в Калифорнию. Она сбежала со мной на запад. Ее отчим-сорокопут разводил в Дробуде кроликов и выдр, и был невыдержанным, как все пьющие ирландцы. Через три месяца он нашел нас и потребовал денег. Я выбил ему последние зубы в его клюве, и он ушел ни с чем. Еще месяца два я видел его слоняющимся в нашем квартале. Потом он куда-то пропал. Люси о нем даже не вспоминала.
– Хочешь все завались? – спрашиваю я, между приступами кашля, пока Люси стучит меня по спине. – Гимона крутой парень. Он из тебя душу вытрясет.
– Вот поэтому и пойду, – смеется Сэм.
– Ладно, – соглашаюсь я, – четыреста пятьдесят, и по рукам.
– Пятьсот, – Сэм наклоняется ко мне, и я вижу, что кожа у него розовая-розовая, как у поросенка, а на верхней губе белесый пушок и два прыщика в углу рта. – И то я делаю уступку.
– Сынок, – ты хочешь дожить до бритвы?
– В каком смысле? – спрашивает он и делает движение, чтобы положить медали в карман.
– В прямом, – говорю я. – Бритва марки «Жакар и Жакар».
В этот момент Люси пытается меня предупредить, и чья-то рука накрывает медали.
Я поднимаю глаза. Это шериф Девид Малоуни Большеногий собственной персоной. Увлеченные спором мы не заметили его присутствия. На груди у него блестит семиконечная бляха округа Колумбия. Такие бляхи идут по двадцать рублей за десяток.
– Официально вам заявляю, что то, чем вы здесь занимаетесь, преследуется законом!
Поговаривают, что он местный. Но в это мало верится. Я еще не встречал живых аборигенов. Было время, когда он разводил доберманов на ферме в Глен Рое, а потом пошел в гору. Насколько я понимаю, должность шерифа выборная. А значит, что шериф в преддверии выборов наступает на горло собственной песне, то есть на горло потенциальным избирателям. Нелогично.
– Это медали моего деда! – заявляет Сэм, вскакивая.
– Разберемся! – Девид Малоуни Большеногий засовывает медали в карман полицейской куртки.
– Мы просто рассматривали красивые вещи, – пытается отшутиться Люси, пуская в ход все свое обаяние.
– Конфисковано! А вас я забираю в отделение для выяснения обстоятельств. Вы совершеннолетняя?
Люси от возмущения топает каблучком.
Мы поехали по национальной алее, мимо Удвар-Хази, где под смятой крышей располагалась самая большая барахолка восточного округа, мимо лачуг и разваливающихся зданий Джефферсон стрит, мимо Музея истории, в оконных проемах которого растут березы, и мимо картинной галереи Смитсона, которой на самом деле нет – одни стены.
Я не знаю, откуда взялись эти чертовы названия. Они просто, как липучка. Они ни о чем не говорят человеку, который прожил в округе Колумбия всю жизнь. Здесь принято рассказывать друг другу о исторической родине, о семье, о братьях и о сестрах. В общем, о своей тоске. А об Америке никто ничего не знает. Была такая страна, и нет. Семьсот лет пепелища. Некоторые районы до сих пор необитаемы, и чего греха таить – селиться там – себе дороже.
Машина у Девида Малоуни Большеногого древняя, как ручная веялка, и чихает, как больной поросенок. Главное, что он может влезть в нее со своими ногами-лыжами. Два раза водитель менял колеса, три раза подкачивал шины. Наконец прибыли, не доехав сотни метров. Бычок сдох.
Центральный участок располагается в цоколе Капитолия. Что такое Капитолий? Кто бы подсказал. Что-то я подзабыл. Название вот осталось – и подвалы. Между шатающимися глыбами проложены мостки, по которым можно спуститься вниз. В стенах щели, из которых дует.
Нас поручили простывшему адвокату-элефанту, который тут же заявил, что раз между клиентами не зафиксирована сделка, то и состава преступления нет.
– Как это нет! А это что! Вы что?! – Девид Малоуни Большеногий с возмущением тычет медалями в лицо адвокату.
В его огромной ладони они бренчат, как леденцы.
– Судья не возьмется за дело, которое не тянет и на три сотни, – адвокат наступает ему на ноги и сует свой хобот, чтобы чихнуть, в грязный платок. – К тому же статья, по которой их можно привлечь, древняя как мир и на моей памяти не применялась.
– Ты хочешь сказать, что закон и через тысячу лет не закон? – удивился Девид Малоуни Большеногий. – Ты что?!
Теперь я уверен, что он сцапал нас по навету Гимона Джофера: отобрать мои деньги, а за одно и медали.
– А что, закону тысячу лет? – делает насмешливое лицо адвокат-элефант.
– Я не знаю, – немного растерянно отвечает шериф, оберегая от адвоката-элефанта свои безумно огромные ступни.
– Дело не в этом, – веско объясняет адвокат-элефант. – Закон настолько стар, что никто не помнит, по какому поводу он принят. Это легко опротестовать. Нет прецедента.
– Ну так сделай этот прецедент! – восклицает шериф.
– Культурные ценности – размытое понятие, а источники, как тебе известны, утеряны.
– Мда… – чешет голову шериф, плохо соображая. – Но я обязан…
– Правда, если ты договоришься с судьей…
Они о чем-то шепчутся и поглядывают на меня. Неужели засадят в эту чертову тюрьму, в которой, говорят, даже клопов нет – все вымерзли.
Адвокат-элефант громко чихает. Целая серия чихов. Для такого носа нужен не платок, а простыня. Похоже, не договорились или Гимона Джофера мало заплатил.
– Это мой участок… – возражает Девид Малоуни Большеногий. – Кто на нем хозяин?! Ты что!
– Я тебя предупредил, – стоит на своем адвокат-элефант. – Зря потеряем время.
Тут я заподозрил неладное. Если Гимона Джофер купил шерифа? Нет, купить он не может. Девид Малоуни Большеногий не будет пачкать руки из-за Гимона Джофера. Значит, существует еще кто-то, кто заинтересован узнать тайну Сэма. Скорее всего, это такой большой человек, о котором все слышали, но ни разу не видели.
В результате, несмотря на протесты адвоката-элефанта, судья назначила штраф, а медали перекочевали в карман Сэма. Это было не то, на что рассчитывал шериф Девид Малоуни Большеногий.
Дело было так.
– Сынок, – спросила судья, – где ты взял медали?
– В столе, – простодушно ответил Сэм.
Не знаю, кто его надоумил. Но точно не адвокат-элефант, потому что у него челюсть отвисла – малец-то оказался прирожденным лгуном.
– Где? – переспросила судья, проникновенно поглядывая на Сэма поверх очков.
– В столе… – уже не так уверенно ответил Сэм.
– Недоказуемо! – тут же заявил адвокат-элефант и уткнулся в мокрый платок.
Судья кивнула головой.
– А ты знаешь, где твой отец взял эти медали?
– Мой отец умер десять лет назад, – всхлипнул Сэм.
– Недоказуемо – сын не отвечает за отца! – обрадовался адвокат-элефант.
Его длинный, складчатый нос стал красным, и адвокату-элефанту понадобился пузырек с лекарством. Адвокат долго пшикал из пузырька. Судья поморщилась. Мне показалось, что адвокат-элефант нарывается.
– Последний вопрос. Сколько лет в вашей семье хранятся эти медали?
– Не знаю. Лежали в коробке. Я их случайно нашел.
– Значит, их кто-то мог туда положить? – предположила судья.
– Мог, – простодушно согласился Сэм.
– Кто-то из твоей родни? – вкрадчиво спросила судья.
– Протестую, ваша честь! – заявил адвокат-элефант. – Время совершения преступления не имеет определяющей силы из-за древности закона.
Я понимаю, что он хочет сказать: никто не ставит памятников и не хоронит своих героев, потому что их попусту нет, потому что нет прежнего государства, а новое еще не создано. Все живут по инерции. И самое главное – что мы все пришлые и не знаем, что за страна была здесь до нас. Мы сброд со всего мира. Приехали, чтобы осваивать континент. А что до реликвий, то на них наплевать. Хорошо хоть вообще соблюдается видимость традиций. Такова была циничная логика адвоката-элефанта. К тому же, похоже, он не любил женщин. А судья была женщиной – очень красивой и вечно молодой. Есть и такая форма аномалий. Кому как повезет.
– И все-таки закон есть закон, – торжественно произнесла судья. – Назначаю штраф в пять тысяч рублей за торговлю военными регалиями в неположенном месте!
– Ваша честь! – вскричал адвокат-элефант, потому что в таком случае он не
