Зинаида

Наступила весна. Мы с мужем переехали в небольшой городок. Дом, в котором поселились, был старый, но ещё довольно крепкий. Тёплые ветра залетали в форточку, трепали занавеску, приносили с улицы разнообразные звуки и аромат цветущей черёмухи. Муж был геологом, вечно что-то искал в разных концах нашей необъятной страны и поэтому приходилось часто переезжать. В этот раз мы планировали оставаться здесь недолго, поэтому знакомств не заводили: жили тихо и незаметно, как мне казалось, для окружающих.
Окна нашей небольшой кухни выходили во двор. Я любила смотреть на небо, потому что каждый вечер оно рисовало на нём необыкновенный закат. Кажется, протяни руку - и ухватишь последний луч уставшего, уходящего за горизонт солнца. Только что с ним делать? День кончался, ночь наступала стремительно, всякий раз поражая скоростью, с которой она стирала остатки зари на вечернем небосклоне.
Дворик был маленький, неухоженный с растущими сами по себе берёзками и неизвестно кем посаженной черёмухой. То, что в мире существуют дети, напоминала одна-единственная песочница посреди двора. Была ещё скамейка. Давно не крашенная, но довольно крепкая и просторная, как раз под черёмухой. Наверное, когда-то мамаши выгуливали своих малышей в песочнице и, вдыхая весенний аромат, судачили обо всё на свете. Теперь в этих старых домах жили в основном старики.
Я увидела её в первый же вечер. Она сидела на скамейке. Грузная, в плаще какого-то непонятного цвета; большие руки она скрестила на груди, словно хотела отгородиться ото всех. Смотрела куда-то вдаль, молчала и казалось не жила реальностью. Каждый вечер, ожидая мужа с работы, я любовалась закатом, каждый вечер она восседала на скамейке: молчаливая, строгая, одинокая и загадочная для меня. Я настолько привыкла к тому, что эта женщина невольно делит со мной эти часы ожидания, что однажды, увидев скамейку пустой, я испугалась. Выбежав во двор, я растерянно смотрела на пустую скамейку и постепенно осознавала нелепость ситуации. Что со мной? А что случилось с ней? Я присела на краешек скамейки и услышала:
- А у тебя дети-то есть?
Я резко оглянулась и увидела знакомый плащ. При чём тут дети? О чём она вообще. Я поднялась и хотела уйти.
- Сядь, - услышала я её твёрдый голос и тяжёлая рука легла на моё плечо. Я снова села на скамейку и вся сжалась, почему-то боясь поднять на неё глаза.
- Дети-то есть спрашиваю?
- Нет…пока.
- Вот то-то: пока, - сказала она ворчливо и присела со мною рядом, - а будут, небось, про себя-то и забудешь, всё для них, всё для них.
- Наверно, - промямлила я, не зная, как уйти.
- У меня тоже дети… были…и сейчас есть один. Сынок. А, может, два.
- Как это?
- А вот так. Бросила я его. Предала…
Женщина замолчала, а я смотрела на край её плаща и ждала.
- Предала, - повторила она, - так мне было тогда лучше. Мне было лучше. А теперь вот не знаю, жив ли он?
И она начала свой рассказ, который вот уже много лет не выходит у меня из головы.
Её звали Зинаида, а его Фёдор. Они поженились совсем молодыми по любви. Сначала жили с родителями, потом построили дом. Друг за другом появилось на свет пятеро детей. И всё бы ничего, но второй ребёнок, сын, родился с умственными отклонениями. До десяти лет Зинаида крепилась, по пятам ходила за Сёмкой, старалась чему-то научить. В школу его не брали. Жили в деревне, до больницы далеко, поэтому точный диагноз Зинаида так и не знала. Дети Сёмку сторонились и побаивались, взрослые жалели мать, а сам Семён был в полном неведении. Наверное, он любил рисовать. С утра брал в руки какую-нибудь ненужную небольшую посудину, наливал туда воды. Отыскивал во дворе перо, оставленное какой-нибудь курицей или петухом, макал его в посудинку и водил им по всему, что попадёт под руку. Летом ещё куда не шло, а вот зимой все стены, всё, что в доме находилось, многократно тщательнейшим образом смачивалось его волшебным пёрышком. Что бы там ни было, но Зинаида не выдержала. Решили они с мужем сдать Сёмку в интернат на время. Деревенским сказали, что сын заболел, и его увезли в больницу. Назад Семён не вернулся. Через несколько лет Фёдор пытался отыскать сына, но следы его затерялись. Никто толком не мог сказать: жив ли он.
Прошло много лет. Дети выросли, разъехались. Казалось, теперь можно и отдохнуть: впереди тихая спокойная старость. Но тут вдруг умирает Фёдор. Внезапная смерть подкосила ещё полного сил деревенского мужика. Зинаида совсем растерялась, не зная, как жить теперь одной. Но время шло, и боль отступала. Бедная женщина не подозревала, что ад земной для неё только начинается.
Ранним утром, в среду, этого не забыть, повесился её младшенький – Васенька. Без записки, без причины… Зинаида сначала была каменной, потом плакала, потом обнимала своих детей и благодарила бога, что они у неё есть. Но однажды заболел Тимофей, тот, что родился после Сёмки, и умер. Рак ещё никто лечить не умеет. Через два года от того же рака умерла и единственная дочь Зинаиды и Фёдора - Таисия. Сколько слёз и горя может выдержать материнское сердце? Зинаида стала молиться и всё чаще и чаще вспоминать Семёна.
- Это расплата мне, сынок, за то, что я бросила тебя. Где теперь душа твоя ангельская?
Единственный из детей, оставшийся в живых Павел, жил далеко от матери, на краю света. Навещать её мог раз в несколько лет. Горе подкосило Зинаиду: теперь она с трудом передвигалась, ничего её не интересовало.
- Каждый проживает свою жизнь так, как заслуживает, - сказала она мне и стала подниматься со скамьи.
- Вы не виноваты, - пролепетала я, - просто так сложилось.
Зинаида лишь вскинула голову и произнесла:
- Пойду я…
Наутро я узнала, что она умерла: сердце остановилось во сне. Словно злой рок сжалился и послал ей лёгкую смерть. Павел на похороны матери не приехал. Слишком далеко жил. На краю света…