– Что, опять набрался? Ты посмотри на себя, посмотри, смотреть противно! Нализался, как зюзя, залил зенки и не соображаешь ничего. И куда только винище это проклятое влезает, что не нажрёшься никак? Чтоб ты лопнул, алкоголик! – так приветливо встретила добрая жена своего мужа, когда он явился, наконец, домой
Сеня привычно пропустил мимо ушей Клавину брань, приблизился и неожиданно уткнулся в ее мягкую грудь:
– Петруха преставился.
– Ох, ты!
– В больнице сказали, что ему уже ничто не поможет. Вези, говорят, своего друга домой помирать. Вот я только и довез.
– Ох, ты-ы!!
Клава и все соседи уже знали, что я в тот день упал с крыши, видели потом, как Сеня высунулся из машины и кричал Клаве: «Я Петруху в Слободзею повез. В трмва-ти-ческое отделение». Вот и забыла Клава, что с мужем ухо надо держать востро и на макушке. Заохала, запричитала, вытирая слезы фартуком и себе и мужу.
Сеня не дал ей опомниться, быстренько расставил все точки, где надо: «Телеграмму Гале дадим завтра – сегодня на почте выходной. Приедет она, дай Бог, к вечеру. Значит, все хлопоты берем на себя. Предлагаю собрать соседей – и кто что может…»
Дважды объяснять Клаве не надо. Вскоре сбежались ближние соседи, а там и дальние стали подходить. У каждого в руках клумочки, торбы, хозяйственные сумки с продуктами: яйцами, мукой, подсолнечным маслом, пирожками и прочей снедью. Все качали головами, охали и ахали, горевали, что такой молодой, и спрашивали, как же это случилось.
Сеня, очень довольный собой, своими организаторскими способностями, стоял на крыльце и, явно не думая о последствиях, держал речь. Он чувствовал себя гениальным оратором, почти Гитлером и самыми черными красками описал мою кончину, а главное, как я слабеющим голосом передавал приветы всем соседям поименно.
Многие плакали.
На этом высоком накале Сеня предложил сброситься на похороны. Люди доставали деньги и отдавали их с легким сердцем. И вот процессия потянулась к моему дому…
А теперь я поясню, с чего всё это началось.
Уехала моя Галина в санаторий, в Сергеевку. Путёвка была горящая – сборы были не долгими, но, главное, отдал я ей все деньги, о себе не подумал. Всё бы ничего, да вот незадача – ногу сломал. Тут и завертелось.
На беду взял на себя хлопоты Сеня. От радости его просто распирало. Он был горд, он был счастлив, он вырос в собственных глазах! Это ничего, что по пути в больницу он пару раз меня уронил, а когда привез обратно домой, наступил мне на ногу, зато он щедро расплатился с водителем моими последними деньгами и, наконец, уложил меня на веранде на диван. Мать не смогла бы лучше ухаживать за своим дитятей! Сеня окинул меня взглядом, полюбовался и быстро оценил ситуацию: друг есть, вино есть, жены друга нет, а причина-то, какая! Дурак бы не упустил такой случай!
Недурак Сеня схватил «дежурную» кружку и нырнул в погреб. Потом слышно было, как он напрасно шарил по кухне.
– Хоть шаром покати, хоть метлой помети – ничего не наскребётся, – заключил он.
И всё равно мы накатили раз, и другой, и третий, занюхивая какой-то сухой горбушкой, которую, я подозреваю, Сеня отобрал у мыши. Рано ли, поздно ли, до Сени дошло, что финансовое моё положение просто шваховое.
– Мэй, Петя, как ты жить будешь до Галиного приезда?
– Доживу.
– Доживёшь…
– Если не помру.
– Если не пом… М-да. Ты знаешь что, Петька, ты отдыхай. Тебе спать надо. А я что-нибудь придумаю.
Я прилёг, а Сеня направился к выходу, распевая: «А помирать нам рановато – есть у нас ещё бочка вина!»
Ну, знать бы мне, что затеял этот баламут!
Проснулся я от галдежа во дворе. Из веранды мне хорошо было видно, как женщины группкой направились к летней кухне, а мужики, по своему обыкновению, затеяли перекур и стали увлечённо обсуждать, как и где меня лучше похоронить.
Я ушам своим не верил. Но тут по дороге проехал на велосипеде Сашка и крикнул:
– Мэй, что случилось?
– Твой кум умер, – ответил Николай Иванович, учитель математики, а все знали, что он врать не станет.
Так может, я того… Кто ж его знает, как чувствуют себя покойники, может, всё слышат? И видят?
Я поднял руку, затем другую, сел на диване и помахал здоровой ногой. Да нет, жив я, жив, что б я сдох! Тем не менее, эти мои упражнения привлекли внимание мужиков и они, приплюснув носы к стеклу, ошарашенно смотрели на меня и уже начинали учащённо дышать. Пока тугодумы соображали, Сеня рванул на порог, с треском распахнул дверь, с треском её захлопнул – и накинул крючок.
Он повернул ко мне удивлённую рожу и наивно спросил:
– Шо, бить будут?
– Целоваться! – я был зол на Сеньку не меньше других: такого позора на мою голову ещё не было! Я приближался к нему, подпрыгивая на одном костыле, а другой держал наперевес:
– Я сейчас лично тебя убивать буду. Смотри! – и в ту секунду, когда хлопцы, поднажав, выбили крючок, я хрястнул Сеню по горбу.
Орущая толпа ввалилась на веранду.
– Бей их, …
– Петьку не трогать! Он свой.
– Гипс…
– Это они специально … Гипс.
– Я свой!
– Ух!
– Ах!
– Дай, я…
– Чёрта лысого, свой…
Я продержался какое-то время, орудуя костылём. Ещё успел заехать Толяну правой снизу и, помню, что всё время держал в поле зрения Васькину левую – я её с детства знаю; содрал кулак об чьи-то зубы и тут «потух свет».
Когда я пришёл в себя, было тихо, темно и только два мирных голоса рассуждали, по-видимому, обо мне:
– Так что, заберём? Или всё-таки оставим? Он хороший.
– Ты не путай. Нам и положено хороших забирать. Плохие в низ катятся.
– Слушай, этого я беру на себя.
– Ну, смотри, жизнь у него может оказаться длинной – нагрешит, с тебя спрос. А пока давай, тресни его чем-нибудь, чтоб в себя пришёл.
Тут, похоже, я-таки получил Васькин хук левой, потому что словно вынырнул из глубины, и уши мои резанул крик продолжавшейся драки. К мужским голосам добавились визгливые женские:
– Кабан здоровый…
– Ну, бл…! Щас ты у меня получишь.
–Укусила, змея. Сашку своего кусай.
– Ещё руки он протягивает…
– Сдурели все, что ли…
Я лежал где-то в середине кучи, глухие удары слышались сверху и отдавались в моём поломанном теле, а мне, словно в вакууме, дышать уже было нечем.
К счастью, женщины выдёргивали из кучи своих довольных мужиков и пытались их удержать. Так всех и разобрали. На полу остался я и Сеня.
Клава стояла чуть в стороне: ноздри её раздувались, кулаками она подпирала бока. Кто-то крикнул: «Разойдись!» и добрая женщина двинулась к нам. Сеня только успел придавлено пискнуть «врагам»:
– Спасите!
Легко подняв за шиворот, она поставила его напротив открытой двери и, чуть прицелясь, дала Сеньке такого пенделя, что он, пробежав веранду, порог и двор, влетел в соседскую сетку.
Кто-то крикнул:
– Гол!
И все засмеялись.
Мы хохотали, потирая ушибленные места: плечи, бока, скулы, и носы. Рожи у всех были разбойничьи, а больше всех досталось Сене.
Он подошёл к нам, как побитый пёс:
– Эх, люди, люди! Чтобы вспомнить о человеке, надо чтобы он умер.
Затем грустно-грустно посмотрел на нас и добавил:
– Разве я собрал бы вас всех и столько денег, скажи, что Петруха сидит на бобах?
Он подошёл к Клаве, взял у неё толстую пачку разноцветных купюр:
– А кто деньги назад хочет забрать, пусть подходит, я не жадный.
– Засунь их себе, знаешь, куда…
– Эй, мужики, стоять. Без драки! – и женщины взяли нас в свои руки. Причём, меня в прямом смысле и отнесли на диван. Рядом стол раздвинули:
– Даром, что ли, закуску принесли?
И пошёл пир горой. Засиделись дотемна, песни пели, смеялись, удивлялись, что Сене снова удалось всех провести, да ещё на одном и том же. Пора, казалось бы, привыкнуть к Сениным выходкам, так нет – дурит народ и дурит. И как это удаётся ему вокруг пальца всех обводить, да одни и те же грабли подставлять, да наплести всем с три короба, да лапшу на ушах развесить?
Так удивлялись мои гости, и были они чисты и наивны, как дети.
А я слушал их сказки и думал: "Говорите, говорите, мои односельчане! Сколько ума и веселости в ваших разговорах, как добры и сентиментальны ваши сердца, как всё ещё доверчивы ваши души. А язык ваш, ваш «неправильный» язык, который вы шутя называете глинянским и который впитал в себя русские, украинские, молдавские, а сейчас уже и английские слова, язык этот неповторим. Сколько иронии и насмешки над собой звучит в ваших словах! Затейливые рассказы ваши, острые шутки и меткие ответы говорят о причудливости вашего ума. И как жаль, что уходят от нас навсегда мастера устной речи, что новое «окультуренное» поколение уже не столь искромётно и замысловато в своих разговорах!"
Я часто вспоминаю тот вечер, моих гостей и Сеню, который, как всегда после очередной проделки, стал тихим и незаметным. И я, оглядываясь назад, понимаю, что это не важно, какой он герой. Главное, что шутки и розыгрыши его были добрыми и никого не обижали… Может быть…. Наверное… Как бы то ни было, люди, вспоминая его, жалеют о нём и скучают.
И я скучаю.
***
Подумал я, что пора мне хозяйством заняться – виноград надо чистить, а там и за огород браться. А что касается историй про Сеню, то всех их не пересказать. Да и соседи уже конфликтуют между собой. Каждый помнит свою версию, и все дружно спорят со мной. Особенно родня Сенина недовольна. Ты, говорят, сделал его каким-то отрицательным. А я и не возражаю: что, спрашивается, было в нём хорошего, если даже надо мной, над своим лучшим другом, он мог вот так шутить.
Женщина, женщина! Ещё и многодетная мама
