Два дня в Донецке в лето 2016-го

незабываемыми строчками стихов сливался с ритмом ударов наших юных сердец:

Я жил в такие времена,
В такие дни, в такие даты!..
Меня, безусого, война
До срока призвала в солдаты.

И нет, тоже не мог предвидеть замечательный певец Донбасса, что через 40 лет на его родную землю снова придёт война и единокровные братья разбомбят родной его Краматорск и будут бомбить, заливая кровью самый зелёный шахтёрский город планеты по имени Донецк…
Здесь же, на Киевском проспекте, рядом с моим училищем, снимаю на камеру испещрённое осколками высотное здание известного издательства «Радяньска Донетчина», где, наверняка, издавались книги и Николая Рыбалко…

      Вернувшись на Путиловку, мы с колченогим Ваней выходим из машины, и он водит меня по близлежащим улочкам и переулкам. Ваня рассказывает о бомбёжках района, а я непрестанно щёлкаю фотоаппаратом, запечатлевая следы обстрелов 4-месячной давности. Вот первая снесённая крыша дома в частном секторе; вот щербатый от мин и снарядов асфальт и битый бетон под ногами; вот стены домов со страшными автографами осколков, а вот забитые фанерой оконные проёмы, говорящие о том, что не все хозяева ещё вернулись в свои квартиры. Для контраста фотографирую новенькие рамы и стёкла в этих домах, вставленные в текущее время «перемирия». Определение «перемирие» подаю в кавычках, потому что оно условно и, по факту, должным перемирием, подписанным в Минских соглашениях, здесь и не пахнет, в чём вечером этого дня я убедился собственным слухом.

«Много пустых домов, - вздыхает мой друг-путеводитель. - В этой вот пятиэтажке на треть пусто, а было наполовину... Сейчас, когда поутихло, люди стали возвращаться. Я, когда после операции ноги в 2014-ом сюда приехал – спать не мог ночами: всё трясло на Путиловке. А сколько народу погибло – на рынке, на улицах, в собственных квартирах...», - и перечисляет, кого, где и в какое время суток убило – поимённо, ведь здесь все знают друг друга в лицо и по имени.
«Тогда я в Крым умотал отсюда к родственникам, там не стреляли, там отлежался. Мне, колясочнику с обрубленной ногой, нужен был тихий послеоперационный период. Потом, конечно, сюда вернулся, к матери, но ещё на костылях был».
Я говорю Ване об увиденном полупустом Донецке в центре.
«Да, наполовину пуст город, хоть там сейчас и не слышно обстрелов, - подтверждает он мои впечатления. – Народ везде бежит от войны. Но многим бежать некуда…»

  Бродя по забытому району, я вспоминаю, что где-то здесь живёт мой лучший училищный друг, одногруппник Юрка Капралов. Володя снова заводит машину, и мы едем по Путиловке, ищем. Останавливаемся у бывшего дома Володи, который я сразу же узнаю, поскольку часто бывал в гостях у сердобольной Володиной мамы Таисии Ивановны, а ещё приходил в гости к сестре его Ларисе со своей училищной девушкой из пригородной Красногоровки Танечкой Реужиной…

Таня, Танечка!.. Сердце горькое
Вновь контужено вестью страшною:
В тихом городе Красногоровка    
Нынче кровью бордюры крашены…

Это строки из моей книги, привезённой сюда. Володе я подписал её, но пока он не может увезти книгу в Мариуполь и потому «Моя Новороссия», останется в Донецке у Вани «до лучших времён».
Мы фотографируемся с Вовкой у подъезда его дома, как у причала нашей далёкой юности. А потом я пеше, вооружившись видеокамерой, ищу по памяти место, где жил мой друг Капрал, одновременно снимая редких прохожих и дома. И не проходит и 10 минут, как нахожу знакомую трёхэтажку! У пенсионеров, сидящих в дворике за пустым доминошным столиком, спрашиваю, проживает ли теперь здесь такой. И слышу, что, разумеется, проживает! Вон в том подъезде на третьем этаже. Но его сейчас нет, он в командировке, а жена недавно вышла из дома по делам. Зато в соседнем подъезде на первом этаже направо живёт их замужняя дочь. Она, вроде, дома…
Звоню в указанную квартиру и представляюсь молодым хозяевам. В доме несколько человек: двое парней, светлая молодая женщина - дочь Юры Капралова, её дочурка, тоже беленькая – внучка моего друга. У них в эти минуты идут хлопотливые  сборы в дорогу – на море, на Азов под Мариуполь.
             - Война войной, а море морем! - шутит кто-то. - А с  Юрием Ивановичем (так они величают моего старинного друга) Вы разминулись, он в командировке в России, в Калининграде. И ребята рассказывают, что Юра помнит меня и потому по его рассказам они немного знают обо мне.
Я беру номер телефона Юрия, оставляю свой, и дарю свою книгу, где есть стихотворение «На шахте имени Засядько», посвящённое Юрию:

… Мчатся годы, по-птичьи, юрко -
И в забои, и на-гора…
Как теперь ты, Капралов Юрка,
Мой училищный друг Капрал?
Нынче память моя с оглядкой
Пробирается в край войны,
Где обстрелами на «Засядько»
Душевые отключены.

Книгу хотят получить все присутствующие родственники, но у меня, увы, оставшиеся экземпляры наперечёт. Прошу показать фото Юрия, хочется увидеть, каким он стал. Мне показывают телефонный снимок нынешнего Капрала, сделанный накануне его отъезда в Россию. Всё то же улыбающееся лицо, вот только волосы поредели и выпрямились их светлые кудряшки… На том и прощаюсь я с родными моего училищного товарища, а с ним буду говорить по телефону уже в России…

Ранним, ещё солнечным  вечером мы сидим в трёхкомнатной квартире Ивана, где он проживает с престарелой, но подвижной приветливой матушкой, которой за 80 лет. В доме чисто, уютно. Горячая и холодная вода на кухне и в ванной, бесперебойное электричество. Все эти блага действуют, разумеется, с недавнего времени, когда прекратились масштабные обстрелы города.
Разные судьбы у нас троих, контрастные судьбы....
Ваня – мой ровесник, может, годом-двумя младше. Он – зэк по жизни. 9 «ходок», 27 лет тюремного «стажа». Первый срок отсидел «на малолетке», последний – в колонии для инвалидов - есть, оказывается, и такое режимное учреждение для заключённых. Именно оттуда вышел на волю с искалеченной ногой и сразу попал в донецкий ад. Кстати, многие бывшие зеки, кто дееспособен, уходят в ряды ополченцев, а «на зоне», несмотря на то, что по негласному кодексу зек всегда вне политики, заключённые в большинстве своём на стороне ДНРовцев. И не только в колониях, расположенных на территории Донбасса... Об этом мне за ужином с положенной дружеской выпивкой рассказывают мои лихие донецкие друзья.
Володя с такой же ломаной судьбой, тоже четверть века провёл за решёткой, но в отличие от Ивана, который холост и живёт на инвалидное пособие, Володя женился после своего последнего срока, растит двоих малолетних детей и занимается бизнесом. Правда, с бизнесом в эти смутные времена в Мариуполе приходится туго…
Меркнет над Донецком небесный свет, сумрак за окнами становится всё гуще. В комнате Ивана, где мы расположились, хозяин зажигает электроосвещение. Трезвым слухом, поскольку «совершенно не употребляю», жадно впитываю разговоры и рассказы моих друзей о нынешней жизни в Донбассе, задаю прямые или наводящие вопросы - самые разные. И узнаю совсем неожиданное для меня, что в школах Донецка вопреки украинским националистам преподают украинский язык и литературу, что в прифронтовом городе с 23.00 по 5.00 – до сих пор действует комендантский час, ходят патрули...
- А как с автотранспортом ночью?
- Запрещена езда. Но если причина уважительная, то можно прокатиться, на «Скорой помощи», допустим. Со мной так было, когда от боли в ноге пришлось вызывать «скорую», – отвечает Ваня, поглядывая на тёмное окно:
- Скоро музыка начнётся, пора уж, что-то задерживаются укры сегодня…
Я понимаю: это он говорит о начале регулярных вечерних и ночных обстрелов со стороны ВСУ позиций защитников города.
- Днём они спят, а вечером начинают по холодку… Во! – чуткий Иван поднимает указательный палец в потолок, - пальнули, услышали меня.
Различаем и мы с Володей несколько слабых хлопков - будто далёкий приглушённый раскат грозы докатывается до городских окраин.
- Теперь до утра перестрелка будет. Они по нам - мы по ним. Раньше у нас тут под носом бабахали – наши же ополченцы. Подкатит танк к околице, даст пару выстрелов по украм – аж стёкла в домах звенят – и ходу на другое место: дислокация! Уши закладывало от залпов. Теперь хоть издали бьют.
Подтверждая его слова, дальние орудийные громы множатся, растут, сокращаются в интервале, потом осыпаются, стихают, чтоб вскоре возобновиться…
Ваня усмехается:
- Мы давно не обращаем на стрельбу внимание, привыкли.
- А как у вас в Мариуполе? – обращаюсь я по теме к Володе.
- Да тоже постреливают за городом, а во время боёв - так снаряды над моим домом пролетали.
Вовка живёт в частном секторе. Как и многие в их районе, под укрытие он оборудовал погреб дома. Рассказывая, чертыхается, что его, тучного, 58-летнего, новые военные власти Мариуполя несколько раз пытались мобилизовать в ВСУ, но невоеннообязанного бывшего зэка от перспективы стрелять по родному Донецку спасла официальная справка о болезни сердца…
- Но если б не «мотор» да малЫе мои (это он о своих поздних малолетних детях) – давно бы уже ушёл к ополченцам. Тут укры не угадали, на чьей стороне мне быть, - зло бросает он.
А я, смотря на постаревшего друга, битого жизнью покруче моего, снова думаю: вот тебе и постулат, что зеки вне политики…

К полуночи мы располагаемся на своих коечках: мне отведено место в зале на диванчике, Володя остаётся в комнате Ивана, мама Вани ночует в своей спальне, а наш друг уходит к подружке, что этажом выше.
- И вообще, пятиэтажка наша полупустая, места всем хватит! - говорит он на прощание.
Засыпая в глубине путиловской квартиры после долгого дня, насыщенного сменой географических мест, пересечением границы, встречей с дорогим городом и друзьями юности, я переполненный впечатлениями и усталостью, слышу дробные орудийные выстрелы – там, за безмолвными терриконами над Бутовским лесом (лесной массив в районе шахты «Бутовская») в непроглядной антрацитовой тьме Донбасса...   

День второй

Во второй половине ночи стрельба стихла, но утром возобновилась. Этому удивился вернувшийся в квартиру Иван:
- Видать украм, как и мне, с похмелья не спится, - со свойственной ему иронией прокомментировал он раннюю стрельбу.
Пока Володя спит, мы выходим на свежий воздух. Восьмой час на циферблате, но солнце уже красит дома, асфальт и деревья. Я неразлучен с фотоаппаратом. И не зря: в раннем пустынном районе навстречу идут две весёлые женщины-дворничихи – в фартуках, с мётлами в руках. Для меня они - удивление и свежий прилив радости, ведь если в израненном городе в нескольких километрах от войны на улицы выходят дворники – это неоспоримый показатель, что дончан не запугать и не истребить. Такие же мысли и чувства испытал я вчера, когда на залатанном Киевском проспекте умилялся молоденькой мамочкой, ведущей за ручку малюсенькую девочку, едва научившуюся ходить. Крошечный двухлетний человечек топал бодрыми ножками по асфальту с осколочными метками на нём…
Ваня ведёт меня познакомиться с ополченцем Юрой, живущим неподалёку:  «Вот он тебе много и конкретно расскажет о нашей войне».
У магазина из машины-хлебовозки водитель-экспедитор, как и положено, в белом фартуке,