мужиков, деловито подавал властные предупреждающие команды. Вроде того, держи крепче, возьми правей или левей, осторожней, ноги захвати. Чтобы вверенное в их руки и без того израненное в тяжёлом бою тело не обварить ещё и кипящим содержимым находящимся в кастрюлях.
Неожиданно, это тело, охваченное тремя парами рук здоровых мужиков, совершило какой-то яростный, конвульсивный рывок. И без того, его окровавленная голова, местом, называемым лицом, будто специально, нарочно подобрав момент, когда она окажется совсем близко, едва не касаясь носом стены, непонятно зачем, сильно, с размаху, ударилась о стену. Намереваясь, будто, пробить и её. И, оставила на ней нечто кроваво-серое извергшееся из его нутра, что воспринялось нашим совсем ещё не зрелым сознанием тогда, не иначе, как, вылетевшими из головы Лёвы мозгами. Никто в толпе не обратил на это ни малейшего внимания, и даже мужики никак не отреагировали на случившееся, будто, не живого человека несли они с его бесценными мозгами, а так что-то малоценное и безмозговое. Только рядом стоящий со мной Колька, как-то в страхе насторожился, в ожидании чего-то необычного с ещё большими трагичными последствиями. Будто случилось то, чего не может быть, совершенно невозможное, противное нормальному ходу вещей в природе.
После сильного удара о стену, Лёва, едва не потеряв сознание, сник, лишь изредка вздрагивал, издавая злобный скрежет зубами. Будто волком, он всё ещё хотел, напоследок, загрызть всех своих врагов. Видимо их образы, всё это время неотступно вместе с толпой сопровождали его и возбуждали в нём звериную ярость. Не смотря на то, как нам казалось тогда, он лишился своих мозгов, но каким-то не мыслимым образом, он всё же думал, будто можно думать и без мозгов, что это из-за них, каких-то неведомых своих врагов, он понёс такую тяжёлую и невосполнимую утрату, оставшись без мозгов. И только поэтому он из последних сил, так отчаянно рвётся, чтобы растерзать всех тех его врагов, из-за кого он лишился своих мозгов. И на том, только исполнив задуманное, он успокоиться и умиротвориться, а иначе никак невозможно было ему мириться с тем, что голова его, из-за отсутствия самого жизненно важного содержимого своего, останется навсегда пустой, лишившись своих мозгов. Так нам с Колькой думалось тогда, наблюдая происходящее. Мужики и далее, проносившие Лёву, так же, как и все в толпе, не сочли нужным обращать на это какое-то внимание, продолжали нести его, так же деловито и уверенно, иногда покрикивая на собравшихся вокруг людей, чтобы не загораживали им путь следования.
Вскоре толпа, состоящая, в основном из обитателей нашего барака разошлась. Так как, Лёва был уже благополучно доставлен по назначению в свою обитель, находящуюся в самом конце коридора. Там над ним, уже хлопотали его жена и тёща. Насмерть перепуганные его проказами и эскападами, они старались теперь во всём ему угодить. С напряжённым, от страха вниманием следили теперь за каждым его неосознанным движением и издаваемым им звуком, стараясь в них уловить и угадать его желания, чтобы вовремя их исполнить, тем самым не возбудить, предупредить в нём новые порывы гнева, переходящие часто в звериную ярость, нередко обрушивающуюся и на них. После освобождения и возвращения из лагерей год – полтора назад, он нашёл у них себе приют.
В опустевшем коридоре остались только мы с Колькой. Вот только что с шумом и суетой пронесли разъярённого до бешенства Лёву, теперь установилась полная тишина. В коридоре сумрачно, на стене остались Лёвины «мозги», нам тревожно и страшно за Лёву: как же он теперь будет жить без мозгов. Мы с Колькой стараемся всё понять: почему и зачем несли Лёву, и как внезапно оказались его «мозги» на стене, что всё это значит, какой в этом смысл, из-за чего во всём этом столько крика, ругани, каких-то непонятных страхов. Люто рычащий на кого-то Лёва, до потери мозгов бьётся, рвётся в охвативших его руках мужиков, силясь вырваться и возвратиться на поле брани, поразить и уничтожить там всех своих врагов. И как же это так могло быть, что собравшиеся большой толпой возле него люди, так и не уберегли его, зачем же тогда они собрались? Мы всё с тем же волнением и страхом думали – как же теперь Лёва будет жить без мозгов? Мы почему-то были уверены тогда, хотя этого ни от кого и никогда не слышали, что без мозгов жить невозможно. Нам было почему-то страшно за Лёву и очень жаль его за то, что, как мы думали тогда, ему будет очень плохо, а может быть и вовсе нельзя, жить без мозгов. Нам было совершенно непонятным, ну почему же люди из толпы на это не обратили никакого внимания, как возможно такое? Им, что всё равно, что Лёва будет жить с мозгами или без них? Что теперь с ним будет, как он будет жить дальше? – всё с большей тревогой думали мы. Как же это мужики так беспечно несли его, что не уберегли его, будто в их руках был совсем не живой человек с столь необходимыми ему мозгами? Или они думали, так предполагали, что в их руках какой-то совсем малоценный безмозговый или, вовсе безмозглый, не нуждающийся в мозгах предмет или скот, не требующий к себе никакого беспокойства о нём. Почему же они, все те, кто был там, так равнодушны к случившемуся? Но так быть нельзя – всё тревожились мы, не находя никакого объяснения всему этому. Спрашивать об этом кого-то взрослых, родителей, например, мы почему-то не смели, боялись, наверное, их гнева.
На другой день, или через несколько дней, когда мы увидели Лёву, это нас поразило никак не меньше, чем в тот день, когда мы так тревожились и переживали за его мозги. Его такое благополучное, как ни в чём не бывало, появление на улице теперь, воспринималось нами так же, как если бы нам пришлось видеть вернувшегося с того света, или не менее невозможное, как если бы к примеру, одноногий без всяких приспособлений бежал равно как тот, у кого обе здоровые ноги. Равно, как библейское чудо – чудесное исцеление. Тогда мы с недоумением и изумлением подумали, что вопреки нашему представлению, наяву, оказывается, жить без мозгов можно. Наблюдая, внимательно и далее за ним, стараясь найти хоть какое-то опровержение этому, мы с удивлением обнаружили, что он ничем не отличается от всех других людей, ну разве, что, более других, он злой и угрюмый. Ну, прямо, какой-то, такой злобный, волчий взгляд был у него. Но таким сердитым он был почти всегда, сколько мы его знали, на своём пока ещё, очень и очень коротком веку. Тогда, как не сопротивлялось наше сознание в своём представлении в обратном, что, никак нельзя жить без мозгов, зримое было более чем, убедительно, и мы как-то неохотно приходили всё к тому же выводу, что всё же, можно жить и без мозгов!! Это немного успокоило и обнадёжило нас.
Не так давно, перед этим событием, возвращаемся мы с прогулки домой, и видим, лежащего без признаков жизни в луже, извергшейся из него блевотины на пороге открытой двери их обители, где остались ноги, а всё его остальное было в коридоре. Это был дядя Коля Рябов. Сильно исхудавший с мертвецки бледным измождённым лицом, он был так жалок, ничтожен и беспомощен, что не мог не вызвать сочувствия и сострадания к себе, нам было очень жаль его. Мы смотрели на него и всё никак не могли понять, мы силились понять – что могло случиться с ним, что привело его в такое состояние жестоко истерзанного и теперь неживого человека. Силясь понять, что могло произойти такого невозможного с ним, почему он ещё вчера был обыкновенно живой, а теперь, будто не живой лежит здесь. Нам казалось тогда, что, это, кто-то неведомый, так жестоко за что-то терзал его, и затем, едва живого выбросил из комнаты в коридор. Будто это, какие-то неведомые, тёмные силы пробираются в жилища провинившихся людей и чуть не до смерти истязают их там, безжалостно пытают их, стараясь чего-то добиться от них и переломать их. Нам казалось, дядя Коля пал жертвой тех неведомых сил. В отличие от Лёвы, он, как и большинство мужиков нашего барака, не был хулиганом и дебоширом, был старше Левы, лет тридцати – тридцати двух. Через какое-то время, пока мы топтались, разглядывая его, вокруг него уже собрались и хлопотали обеспокоенные его таким необычным состоянием женщины, не знавшие что с ним делать, заносить его в комнату, или оставить, как есть, до прихода мужиков с работы. Им-то, мужикам, будет всё же, сподручней это сделать. Иногда, они шикали и отгоняли нас, чтобы не путались у них под ногами. А, нам было не только любопытно, было очень страшно, а что если, дядя Коля так и не оживёт, что тогда? И, что, это, какая-то совсем непонятная нам, нечистая сила, так жестоко и беспощадно терзает их всех, чуть не до смерти, тревожились мы тогда, совсем не понимая смысла, наблюдаемых явлений, и что оно всё это значит. Всё это в жизни нашего барака было для нас каким-то непостижимым таинством, долгое время непонятным нам.
А иногда бывало и такое, что в тёплые весенние или летние воскресные дни, это время когда отцветает черемуха и зацветают сирень и жасмин и чуть позднее, когда уже стоят самые длинные, дни и вечера и короткие ночи, из распахнутого окна Левиной обители с пластинок на проигрывателе звучали мелодии того времени. Казалось, от них исходил и слышался какой-то особенный аромат уже поздней весны или начала лета, пробудившейся и буйно живущей природы. Он распространялся во дворе нашего барака и с каждым новым звучанием менялся, вызывая всё новые образы, состоящие будто, только из звуков и запахов. И, деревья во дворе, и цветы в маленьких палисадниках под окнами и спеющие травы в посадке совсем рядом за бараком, небо, люди. Они порождали в нашем воображении какой-то совсем другой, непонятный нам мир, не похожий вовсе, на здешний, такой исковерканный и смрадный. Этот новый, возникающий в воображении мир завораживал, захватывал дух, где всё должно было быть разумно, и подчинено высшей благодетели и гармонии. И ничего противоестественного противного в нём быть не может. Всё было в нём необычным. Это было скорее осязаемо, нежели понятно. Это было настроение тех лет, той эпохи середины и конца пятидесятых прошлого века. Даже Лёвины мозги это из какого-то другого сумрачного мира, не тревожили больше. Это было каким-то миражом или наваждением.
Звучащие мелодии лившиеся из открытого настежь Лёвиного окна, были большей частью лирикой того после военного времени – «ландыши», «мы с тобой два берега у одной реки» в исполнении Г. Великановой, «подмосковные вечера» в исполнении В.Трошина, «ах эта девушка меня с ума свела» в исполнении Р. Бейбутова и т.д. В то время мы с Колькой были как-то всюду неразлучны, и редко, какой день начинался и заканчивался у нас врозь. В эти дни звучания лирических произведений, важно, чинно, фасонисто, или, даже, франтово проходил по двору, модно по тем временам приодетый, главный герой – пижон Лёва. С какой-то загадочной романтической улыбкой он посматривал на молодых женщин нашего барака. Он, как самая авторитетная персона в округе. Вроде не какая-нибудь тварь дрожащая, а имеет право. Было совсем непривычно и чудно видеть его в такой ипостаси, да ещё с улыбкой, как-то не свойственной
