(миниатюра в диалоге)
- Гарька! Объедков! Мне сегодня ночью приснился страшный сон. Как будто ты председатель одного из первых колхозов, а писатель Жабский служит у тебя в правлении писарем-учётчиком. И вот мрачной тёмной ночью вас обоих в безлюдном переулке поймали злые кулаки-единоличники и ржавым ножиком начали отрезать тебе голову. А Жабскому – яйца. И ты гордо молчишь, мужественно принимая смерть и даже презренно плюя в глаза своим беспощадным убийцам. А Жабский, наоборот, трясётся, как банный лист, визжит, как поросёнок, и просит, чтобы не трогали его яйцы, потому что он – ихний, буржуинский, и вообще в контрразведке служил у Колчака старшим ротмистром. А здесь только для виду работал писарем-учётчиком в этом грёбаном колхозе. И даже согласен самолично поджечь колхозную конюшню, колхозную свинарню и колхозную овчарню и самолично же расстрелять всех колхозных активистов. Вот же сука! А ещё писатель! В классики метит! Да я той бумагой, на которой его сонеты с романами если будут печатать, даже подтираться не буду, не то что читать! Сволочь! А ты ещё говорил, что он – твой лучший друг, товарищ и брат! Как говорится в старинной эскимосской пословице, таких друзей – за куй и в музей! Чего молчишь?
- А как я тебе чего скажу, если мне голову отрезали?
Мишка-Япончик, достал золотой портсигар и серебряную зажигалку и предложил
своим палачам закурить. А Пепеляев просил пощады, в ногах валялся.
Хочу одно: была б живая я.
Служила б я тогда в ЧК -
Я б пощадила Пепеляева.
Но не простила б Колчака!