Весело потрескивал небольшой костер, кипятился чай на огне в солдатском котелке. Двое бродяг грелись у огня, беседуя между собой. Нет, они никогда не воровали, никого не грабили и не убивали, а просто так сложились обстоятельства, что им пришлось «копытить» тайгу, чтобы корм добывать, как-то убить время, да и денег заработать. И приходилось им добывать себе на пропитание сбором ягод шиповника.
Хорошо Еноту (Володя сам себя так прозвал): не было у него семьи, жил с родителями. Бывало, что они кормили его, хотя и не вылазил мужик из тайги, а все тащил на базар, но деньги у него долго не держались. Не хотел Енот ударно работать на социалистическую систему. Она столько бед ему принесла, когда попал он под закон о борьбе с пьянством, и ни за что карали мужика советские органы, лишая его права быть человеком, направляя три раза его в ЛТП.
Медик по образованию, очень грамотный и начитанный, Енот страдал по-своему, но кто ему мог помочь? Государство, которым правили вор на воре и вором погоняли? Держалось такое государство на обмане простых людей, беспощадно их, уничтожая и высасывая из них всеми правдами и неправдами последние соки.
Уходил Енот с весны на природу и жил там, у речки до поздней осени, и сейчас «копытил» тайгу: иначе не проживешь. Второй, Сергей Быстров, только недавно приехал из тайги, где исполнял на лесоповале каторжную работу, которая не жалела людей. Они, рано или поздно, были обречены там, на гибель, ибо никаких нормальных условий для жизни и работы в тайге у людей не было. Жили там они Богом забытые в грязи да на холоде. А начальству и там жилось, как в санатории: охота круглый год, рыбалки, ягодка, А мужики в это время горбились у сломанного трактора, лазили по грязи на четвереньках. Иначе ничего не заработаешь, нет кубов — нет денег!
Не мог рабочий человек на все это спокойно смотреть, а местным некуда было податься. У них здесь семья, и хоть какая-то, но работа. Кормиться-то надо. Плюнул Быстров на такую каторгу и подался к своей семье, хотя не сладко ему было и дома. Плохо он жил со своей женой, а ведь помог ей вырастить сына. Тому всего два годика было, когда сошлись они, и свои дети потом были. Это обычная история, для таких невезучих людей, как он. И был он в своей семье чужим: не хотела жена, чтобы он был лучше других, или жил по-человечески. Все потихоньку ему подлости творила, пользовалась его добротой. Может, Сергей ей мешал, может, любила она другого человека, но жизнь оборачивалась так, что Быстров — пьяница и никчемный человек. А ведь он ушел на работу со школьной скамьи, в рабочем коллективе его уважали, и не мог он быть плохим, просто не было у него на это времени. А семейная жизнь — потемки, и может, только перед смертью супруги всю правду узнают, кто, чем жил. А может, и никогда не узнают. А бывает, что неправда и раньше вылезет наружу — всякое бывает в жизни.
Устраивался Сергей на новый завод в надежде заработать там квартиру, да и «горячий» стаж добрать надо: четыре года всего, а надо было десять лет, вот и ждал там место кузнеца. Страна рушилась, и с работой были большие проблемы. Кончился рабочий коммунизм, когда работы всякой море было.
Так и бродили Сергей с Енотом по тайге, убивали время, а у костра беседовали о жизни. Слушал Енот Быстрова, не перебивал его, чем он мог помочь мужику? Хорошо, что сам Енот один, а то, как послушаешь Сергея, то всякую веру в справедливость потеряешь.
Допили свой чай мужики, и пора собираться в дорогу. Взвалили тяжелые короба на плечи и двинулись в путь. Шли без перекуров, отдыхали уже на дороге, ожидая автобуса, и он вскоре подошел. Устроились они на заднем сиденье, короба с ягодой поставили в углу, никому не мешая. Подошла молодая женщина, красиво одетая, интеллигентная, «не нашего поля ягодка», и попросила продать немного шиповника.
— Набирайте, — сказал Сергей, — сколько вам надо.
Застеснялась женщина:
— Вы уж лучше сами!
Насыпал ей Енот ягод в полиэтиленовый мешочек, взял деньги и отдал Сергею: «Твоя ягода, твои и деньги».
Что-то было притягательное в лице женщины: может, ее манера говорить, но в память Сергею она запала. Да и разговорились они немного, пока ехали в автобусе. Как ни странно, женщина была одинока, потому что на реплику Енота: «Надо мужей своих в тайгу посылать, а не держать возле юбки», — она ответила, что нет хороших мужей и уже поздно искать таковых. Хотела незнакомка еще ягоды для сестры взять. И чуть позже она, немного помявшись, дала телефон и назвала свою фамилию и имя.
Так в жизни Сергея появилась Надежда. «И имя-то, какое, — думал Быстров, — а смысл слова — великий, никогда у него не было Нади, и надежды на что-то лучшее в жизни — тоже. А тут сразу и Надя, и надежда, и обе в одном лице». Но не мог Сергей обманывать людей, просто не в его это правилах было. Есть у него и жена, и семья у него есть, только счастья не было.
Так и осталось короткое воспоминание о встрече в памяти у Быстрова, тлело, как искорка, в его сознании, а через год и свидеться пришлось.
Совсем в петлю загнала жизнь Быстрова и все медленнее затягивала ее, того и гляди, перехватит горло. А жене все было нипочем: жила только для себя и своего сына. Каждый день после работы дома его ждал скандал. Доходило до того, что и стирал сам себе Быстров и варил сам.
Выпить спиртного дома — катастрофа. Все деньги жена считала до копеечки. Вчера деньги отдал, а сегодня и на бутылку пива фиг получишь; нет денег — и все. А спросишь, где деньги, ведь только вчера получил, она отвечала:
— Ты же пьяница, ты все деньги пропиваешь, что ты еще хочешь от меня?
Только забыла прелестная жена, сколько лет работал без обедов Быстров? Пожалуй, лет десять из пятнадцати, что прожили они вместе. И еще упустила она из виду, что никогда в жизни не курил Быстров. Так стоило ли так корить мужика за выпитую бутылку? Возьми две, если одной мало, только уважь мужика. Не убивай в нем человека — простая истина! А она еще и в милицию писать заявления наладилась...
Открывает глаза Быстров, а у постели стоят слуги порядка — герои, один к одному. Берут его, как рецидивиста, простого работягу, выламывают ему руки и при детях ведут в воронок.
— Есть заявление от жены, вот и паспорт твой.
Никогда его жена в дорогу не собирала, когда он уходил
в тайгу, и не встречала, когда возвращался. Два слова сказать не умела, а в заявлениях все гладко да четко написано — постигла науку. Обидно мужику. Вволю кормил Сергей клопов по милости своей жены, но все прощал ей ради детей своих, все успокаивал себя. А они все дальше и дальше отстранялись от него, им стыдно становилось за своего отца. Все было правильно, так и было задумано мамой, или она не думала об этом. Выписать Сергея из собственной квартиры старалась любым путем. Все шло к тому, чтобы осталась одна формальность: официально развестись.
Не возражал Быстров, устал от такой несправедливости. Понял, что пятнадцать лет надо вычеркнуть из своей жизни. Жил для кого-то, а самому оставалась только мелочь в кармане, и та вся пятаками, да копеечками — нищим стал, и в душе — тоже мельчал.
Но подлая душа супруги не успокоилась, еще не добила она мужика совсем, и решила его из квартиры выжить и больше не пускать никогда, а на улице зима, не лето красное.
— Ты еще у меня под дверью будешь стоять и прощения просить! — ехидно угрожала жена через дверь Сергею.
— А за что прощения просить, — недоумевал Быстров, — ведь все подлости мне и семье ты творила, а я только расхлебывал эту грязь все пятнадцать лет.
Вырастила своего сына, ему уже девятнадцать лет, и квартира уже нужна, далекие планы были у жены. И горько становилось Сергею от того, как подло жена с ним поступает.
— Я десять лет живу с тобой, и плачу алименты своим детям. А ты ведь знаешь, от кого родила сына, но бережёшь его, выродка, не подала на алименты — боишься, что он плохо о тебе подумает. Сыну её, а не Быстрову эти алименты были нужны. Знал бы сын, что у него «хороший» папа есть. Обидно, ведь отец жив, и на алиментах сэкономил, хороший папа. Вот и «Волгу» он купил за счет такой экономии, а это по тем временам большие деньги были.
Неправда все это, не надо было жалеть жену в молодости. Но ведь можно было все по-хорошему сделать сейчас, и развестись спокойно, и с жильем разобраться, но самим, без милиции. Жизнь таких жён не исправляет, а хуже делает, озлобляет их. И решил Сергей вырвать эту колючку из своего сердца. Выпил он, сколько мог, но легче на душе не стало. «Все, это последняя бутылка в моей жизни, слово даю!» — поклялся он себе.
Передурил, и успокоился мужик: силен был ещё, бродяга, ведь столько дел он не сделал, в красивейших местах не бывал, не палил костры поминальные по своей поганой жизни, в которой одна беда сменяет другую, а хорошему человеку места нет. Но раз жив разум — значит, есть надежда на лучшее! Не может человек жить без всякой надежды, он хозяин своей жизни.
Робко набрал Сергей телефонный номер; ведь уже год прошел, и столько воды утекло, а память женская, известно, короткая, но сказал Наде, как бросил вызов судьбе: «Это я...»
Помнила Надя ту встречу в автобусе, только почему так долго молчал Сергей, понять не могла. Слово за слово — разговорились они, прощупывая друг друга, но все короче становились паузы между словами, и ближе их души. Возвращался Быстров из редакции можно сказать, счастливым. Была причина для этого уважительная: обещали напечатать стихи в газете, его стихи, первые.
Поделился радостью с Надеждой, та тоже обрадовалась за него. Раз пишет стихи, то не подлый он человек. Договорились встретиться прямо сейчас, не откладывая ни минуты.
Не узнали друг друга Быстров и Надежда, и не было в этом ничего удивительного. Но встретились с радостью. Хоть и хрупкой казалась Надя, но чувствовалось в ней воля большая, душевная сила. Могла она, словом зажечь человека и словом же успокоить его. Быстро пролетело время за разговором, пора было и расставаться. Тепло они распрощались. Оставил ей Быстров свою рукопись почитать, уважил просьбу Нади. Ему нечего было скрывать от нее. По жизни его путь тернистый, а он неудачник и бродяга. Пусть читает! Все равно он уже, ни во что не верит, пусть хоть приоткроется Наде кусочек его души, не жалко.
Читала Надя и не могла поверить: стихи все больше захватывали ее: такая боль в них, такая жизненная радость, такая красота природы. Откуда это все у этого бродяги? Видно, душа у него нежная, только нет ей покоя: так и мечется она неразборчиво от плохого к плохому.
И чувствовала Надя, что еще не высказался этот человек, ему бы хорошей жизнью пожить хоть чуть-чуть, а отбили руки у мужика, только душу его не смогли до конца сломать. И тяжело стало у нее на сердце, обидно за человека, пропадет ведь. Но металась и ее душа: жизнь ведь не сказка, тут все наяву видать.
А Сергею, наверное, так тяжело. Надо помочь ему! И опять Надя забыла про себя. Вот так она всю свою жизнь: без раздумий, головой в самый омут. Встретились у Нади дома. Угощала Надя чаем, суетилась вокруг Сергея, а тому так хорошо было посидеть в тишине, спокойно поговорить.
Поняла Надя его душу, ничего не скрылось от нее, даже невысказанное. Ведь было и такое, что не всем дано понять.
Поздно было уходить
