Аркаша Пепенблюм в юности был страстно влюблён в Инессочку Фортепьянову. Однако мадемуазель Фортепьянова оказалась егозой непоседливой. Быстро смекнула, что к чему, и после института выскочила замуж за армяшку, толстожопого, но при бабле.
Аркаша, плюнув на жизнь, свалил на историческую родину, но поскольку был филолог, работы по профессии не нашёл, пузико подтянул, мышцу подкачал, назвался Ицхаком и поступил в коммандос. Очень он хотел армяшек мочить. Так и кричал, размахивая узи перед рожами всяких разных ебибтян: «Я вас, навуходоносоры, голыми руками рвать буду». Ебибтяне скалили зубы и отвечали отрывисто, не по-армянски. Аркаша свирепел пуще прежнего и палил почём свет.
Фортепьянова меж тем сбежала от армяшки к грузинцу, от грузинца к башкирцу, от башкирца к нанайцу, от нанайца к якутам занесло, а после якутов, говорят, сгинула в сугробе в краснознамённом городе Чита.
А Аркаша ничего. Как порядочный Ицхак женился, детки пошли, от деток внучата. Когда полбашки фугасом снесло, пенсию порядочную получил, в Хайфе поселился, помидорами на рынке торгует. После взрыва того злополучного толерантным стал, армяшек больше мочить не хочет, да и про арабов стал утверждать, что они тоже от обезьян произошли.
Как-то я у него покупки делал, Пепенблюм смотрит грустно и говорит: «Покаяться хочу перед любовью своей первой – Фортепьяновой, что не проявил должной воли, попустительствовал, что по рукам пошла. Поеду в Читу, свечку поставлю в том сугробе, где она смерзла».
Давно уж уехал, помидоры в лавке совсем сгнили, детки и внучата в рыданиях стенают. Кто из Читы, гляньте, не торчит ли в каком сугробе пейсатая голова Пепенблюма. Если торчит, мы тут скинулись, мацы пошлём. Маца она животворящая. Даже в Чите.
