длинно и вычурно ругается вполголоса, выносит Куклу в тамбур, закрывает в кубрик дверь ложится на койку и начинает придумывать месть. Минут через десять громкий храп оповещает обитателей кубрика, что Дракон отошёл ко сну.
На следующий день, во время обеда, в салоне команды происходит следующий разговор:
- Это твоя работа? Еле сдерживаясь спрашивает боцман Сосунова.
- Какая работа? – Смотрит на него Светила – сама невинность.
- Куклу ты в солярке выкупал, язва тропическая?! – Уже орёт, приподымаясь, Дракон.
Лицо Сосунова, потихоньку ретирующегося к выходу правдиво - обиженное:
- Совсем ты, Трофимыч, сдвинулся, видно. Да что же я, живодёр какой? Может, сама где влезла. Боцман размышляет, Сосунов уже у двери. Слишком уж правдиво на него смотрел Светила, думает боцман и, явно успокаиваясь, говорит ни на кого не глядя, но все понимают, что это относится к машинной команде:
- Поймаю в другой раз кого – ноги выдерну!
Слышен характерный смех за дверью и голос Сосунова:
- Старый мухомор, лечиться тебе надо в психической больнице, а то последние свои зубы где-нибудь потеряешь.
К проделке Светилы с Куклой команда отнеслась неодобрительно, ведь, хотя и не было против него прямых улик, все были уверены, что мазутные ванны - его рук дело.
Но, всё же, через неделю наш хохмач по шее огрёб от боцмана. Причём несправедливо.
А дело обстояло так. «Белуха», отставив свои порядки сетей к заходу солнца, стала на якорь в районе острова Птичий. Не успели взять на стопор якор-цепь – на связь с ней вышел коллега – другой СРТ – постановщик сетей «Бобруйск» и попросил разрешения ошвратоваться у «Белухи» с правого борта – у них были проблемы с брашпилем и плохо отдавался якорь.
Получив «добро» коллеги «привязались» к «Белухе» и обе команды ушли отдыхать до рассвета, оставив на вахте по штурману на мостике и по механику в машинном отделении.
Второй штурман «Белухи» сидел в тёмной рулевой рубке и пытался сочинить стих, про суровые рыбацкие будни. Первая красивая фраза была как бы готова: «Шикотан закутался в туманы», а дальше, хоть ты тресни, ничего на ум не шло. А тут ещё, как назло, на соседнем судне оказался кобелёк, размером с Куклу и обе собаки, стоя на палубах своих судов, звонко и безостановочно друг на друга лаяли, отгоняя и без того упрямую Музу.
Штурману лень было спускаться на палубу и он решил прогнать с палубы Куклу, швыряя в неё из окна рубки картонные трубочки – катушки от эхолотных лент, скопившиеся в штурманском столе.
Наконец, катушки кончились, а лай не смолкал. Размышляя о том, чем бы ещё в неё запустить, Ревизор нашарил за штурвалом бутылку из под шампанского с какой-то жидкостью, заткнутую газетной пробкой.
- Вода – подумал Ревизор. Наверное, Чиф пил на своей вахте. Вытянув пробку, второй помощник плеснул жидкость в сторону Куклы, одновременно почувствовав характерный запах растворителя – он не ведал, что на вахте старпома радист чистил контакты у радара и забыл убрать бутылку. Одним словом, брызги растворителя попали на Куклу и собака, скуля, убежала к своему покровителю.
На следующий день, готовясь к заступлению на дневную вахту, Ревизор, за обедом в салоне встретился с Сосуновым. У того под глазом светился свежий фонарь.
- Что случилось? Уже догадываясь о происшедшем, спросил Ревизор.
- Да понимаешь, Лёша, Дракон, гад, злопамятным оказался, паразит. Через неделю вспомнил и в драку полез, стервец. Дошло, как до верблюда.
На какое–то время старший моторист-электрик притих, в общих перекурах не участвовал, стоял вахту в машине, выскакивал по авралам, когда требовалось и помалкивал. - Перевоспитал его боцман – посмеивались моряки. И все уже думали,
Что скис навеки судовой хохмач. Однако, хватило его серьёзности лишь на какую-то неделю.
На этот раз Светилой была избрана опять безответная дежурная жертва – многострадальный стармех Михалыч.
Поймав Юрину любимицу, кошку Сильву, Светила притаился во время обеда с Сильвой в руках на трапе, ведущем со спардека в коридор надстройки.
Подкараулив Михалыча, направлявшегося на обед в салон команды, Сосунов метнул ему кошку на спину и спрятался в тамбуре. Кошка вцепилась с испугу в куртку Деда и повисла в первый момент у него на спине, выпустив когти. Михалыч испугано дёрнулся, кошка спрыгнула и кинулась по трапу на спардек, а Дед засеменил в салон.
Минут через пять зашёл в салон и Светила, сохраняя на лице серьёзное и даже сердитое выражение.
- Ребята, а кошку пора списывать, заявил дед, ковыряясь в макаронах.
- Это почему же? – Спросил его Евстигнеев – худощавый остроносый матрос с глазами навыкате и светлыми негустыми волосами на голове и щеках.
- На людей она уже, братцы, бросается.
- Даже зверьё без берега долго не может, бешенство на него находит – вставил реплику третий механик.
- Неправильно – заявил Сосунов. Вон, гляди, Михалыч – тридцать три путины отлохматил, пережил две войны, две жены и две тюрьмы, а как огурчик и умён и пригож.
- Я тебе когда-нибудь шатун на голову уроню, упырю. Всю-то мою кровушку высосал за четыре года – проворчал Дед. – И надо ж такому случиться: направляют меня кадры на судно, прихожу, а Сосунов уже там! И чего ты увязался за мной? Сорок лет уже дураку, а всё ему неймётся! И людей изводишь и животных мучаешь!
- Но ты-то, я знаю, животных любишь, Дед. Как же, помню-помню, как ты крыс разводил на «Бобруйске», за что и строгий выговор схлопотал.
Тут Михалыч не выдержал – поднялся, плюнул и выскочил прочь, хлопнув дверью салона.
- Расскажи, Светила про крыс – попросил Евстигнеев.
- Да, понимаете, какое дело было – начал Светила ухмыляясь. Ему явно нравилось то обстоятельство, что он опять – в центре внимания. – Дед наш, Михалыч, работая на «Бобруйске», заметил как-то, что стали у него вещички из каюты пропадать – носки, перчатки бязевые, платки носовые и т.д.
Стал он вора высматривать и установил, что вор – никто иной, как здоровенная крыса, которая почему-то всё паслась по ночам в его каюте. Ну так вот. Подкараулил он её, как-то и прибил. А через пару дней нашёл в машинном отделении за ГРЩ (главным распределительным щитом) гнездо с крысятами в старой ушанке, устланное его носками.
Пожалел старый хрыч крысят, перенёс их вместе с шапкой в свою каюту и начал «воспитывать». Жрать им носил с камбуза, а каюту на ключ запирал, чтобы никто не видел. Одним словом, привык Дед к сиротам, как к родным. Да и крысята подросли, освоились, шастали везде по каюте, пищу из рук брали.
Однажды и застукал их наш Кэп за этим занятием, то есть, за приёмом пищи из дедовых рук. Естественно, что возмущён он был невообразимо как! В тот же день и приказ повесил на Доске приказов об объявлении Деду строгого выговора по судну за разведение крыс. Вот такой он, наш Михалыч, юный натуралист!
- Ну, Михалыч, совсем с дуба рухнул, крыс разводить!- Так серьёзно отреагировал боцман на рассказ Светилы, в то время, как остальная команда веселилась над его рассказом.
Шло время, подходила к завершению сайровая путина (а с ней и девятимесячный промысловый рейс), в период которой «Белуха» от Курильских островов, промышляя сайру «на свет», смещалась всё южнее и южнее вслед за мигрирующей рыбой.
К тому моменту, когда замёты сайровой ловушки стали, практически, безрезультатными, поскольку рыба перестала уже реагировать на свет, но все нормы вылова сайры судном были с лихвой перевыполнены, «Белуха» оказалась на траверзе бухты японского порта Исиномаки, куда капитан и принял решение зайти и стать на якорь, чтобы зря не жечь дизтопливо в безрезультатном поиске, в ожидании команды от начальства сниматься из района промысла.
К 12.00 второй помощник капитана, он же - второй штурман, он же – Ревизор заступал на вахту, уже стоявшего на якоре судна в бухте Исиномаки. Сдающий вахту Трёшник, занимался корректурой навигационных карт, готовясь к переходу в базовый порт – Владивосток, громко подхихикивая.
- Ты чего? Спросил Ревизор.
- Лёха, смотри, какие названия у японцев, прям, неприличности какие-то!
- Где?
- А во : Йокасука, Рубисибецусаки, Сиранука – покатывался Трёшник.
- Ну да, улыбнуло, - пробормотал Ревизор задумчиво – голова его в этот момент была забита другим – он, согласно своим должностным обязанностям, начал готовить для бухгалтерии Управления продовольственный отчёт и озабоченно вытаскивал из папки табеля и фактуры.
- Вопросы есть по вахте? Нет? Ну я погрёб на обед! – Весело крикнул Трёшник и скатился по трапу на главную палубу, чуть не столкнувшись нос к носу с
Сосуновым, который крался по коридору что-то держа за пазухой.
- Эй, осторожно!
- А что такое?
Светила отвернул полу куртки и показал третьему помощнику окольцованного голубя:
- Деду хочу подкинуть, пока он ещё в машине.
- А откуда голубь-то?
- Да сел на палубу, а матросы изловили.
- Погоди, сказал Трёшник, достал из кармана куртки карандаш и блокнотик, вырвал листок и печатными буквами написал на нём: « SIRANUKA», свернул записку в трубочку, сунул её за кольцо на лапке голубя и сказав Светиле:
- А теперь неси, поскакал в салон.
Обед подходил к концу, Дед появился в салоне, когда команда уже допивала компот. В руках Михалыча все увидели бело-коричневого голубя.
- Гляди, мужики, голубя почтового поймал с письмом. Прям в каюту ко мне залетел каким-то образом! И письмо у него на лапе, но по иностранному написано, а я не разбираю. Может кто переведёт?
- Давайте сюда. – Сказал радист. Дед протянул ему бумажку. Радист глянул в неё и ухмыльнулся.
- Ну, чего там?
- Да тут написано латинскими буквами – Сиранука.
- Да ты что? Изумился Дед. А ведь точно – Сиранука – всю каюту обхезал –
под общий хохот воскликнул Дед.
В салон заглянул капитан:
Боцман - на бак, вира якорь! Снимаемся с промысла, идём домой, поступила команда.
- Ура! Заорал Светила. – Кандей, готовь праздничный ужин.
Михалыч, подойдя к открытому иллюминатору погладив голубя по головке, выпустил его на волю и долго смотрел ему вслед, высунув голову в иллюминатор, пока тот не превратился в исчезающую точку.
