Звон

Звон

Распласталось по небу солнце. Облака вкруг себя вызолотило – ровно крылья орлиные раскинуло, замерло огненной птицей у края земли. Кузнечик-трескун от радости скачет – стрекотом своим заглушил сонный Дон. Шуляки черные над меловыми горами летали, падалью промышляли, а тут к самой воде падают – косяк рыбий в реке углядели. Небо пыльное низким гулом наполнено. Чуешь? Будто сердце: грянет далеко да стихнет. Девки-вопленицы с дымным рогом по степи скакали, тризну справляли. А грянуло – исчезли, растворились, в степных травах затаились.

Звонит…

Волхов старый – что меч булатный: берега серым своим лезвием режет, пороги каменные сечет. Брызги искрами летят, рассыпаются. Ветер травы пригнул – ровно вражью рать положил. Воронье над сопками кружится, перья сырые отряхает. Грает. Крепости серый камень тупит речной меч – шалишь, брат, не выйдет! Не такие клинки поворачивал! Гулко да стыло звонит, ровно колокол в ливень. Замирает огонь в очагах, не трещит – слушает лишь ему слышимое. Пес старый из конурки вылез. Выть наладился, да раздумал. Ждет. В образах старых дождевые капли будто слезы холодные.

Звонит…

Море с ревом о каменный берег бьет. Будто молодой вожак старого задирает: а ну, покажи – кулаки не заржавяли1? Стоит берег. Мыс в море, как кулак сжатый выставил – на, побейся дурной головой. Поморники пестрые над морем соколами парили, а на берег уселись – ровно утки ковыляют. Не им, легкокостным, с таким ветром равняться. Звон сквозь бурю чуть слышен. Заворохались гладкие камни, мшистые бока завертели – где звонит? Караульный на маяке рукой от брызг прикрылся, на море смотрит – не корабль ли где? Не запалить ли промасленный хворост, чтоб берег указать? Нет кораблей. Пустынны берег и море.

Звонит…

Курганы старые звонят. Сыпали-ставили их над дружинами павшими. Погребали сырой землей все богатство-оружие, да сами сердца доблестные. От лихого вора курганы ставили, для почета умершим, а того паче – для памяти. Спят витязи у степных рек, у лесных стремнин, у морских камней. Курганы их голосами вещали – взгляните на нас, детей наших правнуки. Шапка с головы слетит, пока верх увидите – так могучи были прадеды ваши. Отвалите камни с могил, сочтите злато – без убытка богатству нашему было, что в курганы легло. Отнимите от гробов крышки, щербины на клинках булатных да дыры на бронях сочтите – так отважны были родители ваши. По смерти службу иную мы приняли – быть на страже у памяти. Правнукам – на гордость. Вражьим отпрыскам – на отваду.

Кто солгал первый? Кто врага лютого, предками битого, из пыли поднял, отряхнул да подлечил? Кто назвал отцом своим эту вражину? Кто за победы прадедовы пред врагом виниться удумал? Кто раздарил да пропил земли, что отцам щербили клинки? Кто богатство, ратным да мирным трудом добытое, отцами завещанное, врагам на нужники золотые потратил? Кто на могилах старых врагам жилье да храмы строить наладился? Что же дали-предложили вам вороги, что и кости отцовы на торги вы несете? Каким-таким чином-званием? Какой-такой потехой-зрелищем? Разве у предков мало славы было, что сменяли ее вы на ворожью славу с доплатою? Разве мало казалось вам русской доблести, что исплевать-испоганить ее вы решилися? Разве злато иноземное ярче русского злата блестело?
Чем купили вас?
Хоть в грязи вас рожали матушки, да рожали вас русскими! Каждая верила – будет дитя ее доброю славою славиться. А дитя уж, глядь – на ворожьих могилах тризны справляет, а отцовы кости оплевывает, под немчуру рядится, с печенегами ладится. Вон, взгляни – кричат на вече, приспешников хвалят. Скоморошничают. А за спиной их стоят твои деды-прадеды, в глаза тебе смотрят. Без слов тебя спрашивают: «Что же ты, сынок? Почему молчишь?»
Сколько их костьми легло, чтобы жил ты на своей земле, чтобы был на ней не рабом, а хозяином, чтобы горя-нищеты не ведал? А ты ради побратимства с голью кабацкой слова в защиту отцов и не вымолвишь! Эх…

Звонят старые курганы. Тризна памяти.