Живая вода.
Леший тропы спутал, что кикимора забытую пряжу. Лес уж ночью укрылся, а дороге конца не видно. Заплутал.
Огонек в окошечке выручил – путь указал. Стоит меж елей высоких землянка. Стены мхом поросли, скаты крыши в землю уперлись. Вышел навстречу старик седой, пригласил погреться.
В землянке в углу очаг из камней сложен, стены глиной обмазаны. Скачет огонь по сухим хворостинкам, деду в лицо глядится.
- А что, дедушка у тебя за бочка стоит?
- А то не простая бочка.
- Расскажи, дедушка.
- Когда меня еще на свете не было, покорили мой народ чужеземцы. Сами пограбили все, да до новой поры на свою чужеземщину ускакали. А чтоб мы из под руки их не ушли, насадили нам кривой обычай вместо прежней Правды. Научили мужиков наших хмельное без меры пить – дескать, крепче от того станете. Да еще научили наших жен детей во чреве своем травить – и молодость, мол, сбережете, и на остальных детей времени больше будет. Погибал народ. Мужики во хмелю богатырствуют – лавки ломают, да жен бьют, а с похмела ни меча ни плуга поднять не могут – снова к ковшу тянутся. А бабье новых детей во чреве перетравило – не кому стало супротив врага стать, некому у отца рюмку отобрать. Один я из всех свет у матери увидал, один я за бражку не хватался. Услыхал я однажды, что в лесу дремучем есть вода живящая, человека целящая. Ухватил самую большую бочку да искать пошел. Долго искал. Вот у этой самой землянки я родничок и нашел. Набрал целую бочку, да вот беда – не поднять эту тяжесть, не укатить целой по лесу! Вылить – жалко. А родник, как доверху бочку наполнил, совсем иссяк! Ох, и рыдал я тогда да клял себя бестолкового! Побоялся за народ – ухватил большую бочку, а лучше б меньшей посуды набрал – хоть немного донес бы до своих! Так и сгинул мой народ! Один я живу, бочку стерегу!
- Неужели та вода никому не сгодилася?
- Отчего же не сгодилася? Люди про нее сказы передают. Приходят изредка испить.
- Отчего же бочка почти полная?
- Та вода силы да ума добавляет. Да с силой же и ответственность за ту силу приходит. А с умом и прозрение на всех людей да на все дела. Измельчали люди. Боятся за силу ответ держать, боятся за ближниками своими грех увидать. Приходят, просят: «дай мне, дедушка, всего капельку! Самую малую! Всего-то, чтоб ведать, что есть еще в моем народе сила, что не угас его разум!» А мне что? Даю им капли малые, что у мышки умишко! Больше плеснешь – боятся, руками машут. Охота им лишь капелюшку Правды знать, да той крохой всю жизнь гордиться. А много ли в капле толку? Жару не изгонит, жажду не утолит. Только и помнишь, что была она, эта капля.
- А чего же ты их забаве потакаешь, капли даешь?
- Хоть какой-то прок с той воды живой будет, да мне, старому, надежда, что не зря прожил.
Жаркий свет мечется по землянке. Молчит старик, в огонь уставился.
- А дай мне, дедушка, той живой воды - ведерный ковш! До рвоты ее выпью - не побоюсь ни ответа, ни знания! Не букашки люди, чтоб капелюхами жить!
Торопится старик, суетится. Гремит в старом ларе – ищет мне посудину. Дрожат сохлые руки сомнением: ужели – пришел?
Несет дед мне прошенный ковш с водой, слезы роняет на пол – дождался! Принимаю из рук его посудину. Сколько осилю – столько и выпью! Да того старик не ведает, что, испив ковша, я ту самую бочку на подъем опробую! До живых людей понесу той живой воды! Крепкой, как слово, горькой, как истина. Похмелю я Русь-матушку полным ковшиком! Хватит тебе, русский человек, меча чураться, детей бояться, во хмелю топиться да силы стыдиться! Пей горькой правды из братины, да, отпив, другу передай! Пусть и он, за всю жизнь впервые трезвый, на погибель земли взглянет, да и руки свои увидит, что ту землю и добить могут, и поднять способны! Поднять, поддержать, вместо рубища в платье нарядить. Пей человек той живой воды трезвящей да могутной! А коли боишься – я вперед тебя ее приму, путь тебе укажу!
Держу в руках ковш. Первый горький глоток пью. Та вода на устах горька, да на деле сладка! Опрокидываю в себя целый ковш – живи, Русь!
