Море

Море

Рыкнуло, стукнуло. Содрогнулась ладья конем раненым. Мордой зубастой на волны ощерилась. А тем что? Спустил Морской царь серых своих волков погулять – не уймешь теперь до травеня. Рычат серые, пена с пастей льет. Норовят ладье на загривок скочить, на бок свалить, разорвать-разметать ее, шуструю, по морю, притопить лихих наездничков. Бьет ладья, грудью встречает серые волны, ломит их ряды. Чует она: недолго уж до земли плыть, уж показалась, родимая, янтарным ее глазам.
Эх, Вадимка, натяни шапку глубже, да ушами ее прижми крепче! Сам морской ветер-пастух за волками вослед пожаловал! Бьет в лицо соленой водой да градом, на колени швыряет, рычит.

-​ А ну, шапки долой!

Не откупишься нынче ни данью-пошлиной, ни словом прошенным: открыто людям море лишь недолгий срок. Помнишь, как махали лесам наши весла сосновые? Как, ветрила алые выпятив, шла ладья по рекам белой лебедью? А на море пришли – обратилась белая лебедь серой утицей. Смеялись над крохой водяницы, с ладони на ладонь передавали суденышко:

-​ Погляди-ка на смелых, подруженька.

А теперь посмотри окрест – лютует пучина. Срок ей вышел. Задержали нас во чужих краях дела торговые, не поспели домой морем чистым пройти.
Та чужбина ведь стелит матушкой, только спать у нее – что у мачехи. Что ей русский человек? Ей свои дети прежде важны. Набегают на торг той чужбинушки детушки, языками цокают, теребят язычки скорописчатые. Пальцы жадные до товаров тянутся, языки смрадные на те товары лаются:

-​ Ай, рус, плохой товар! Вот тебе за меда кадку бусы для порядку. За пшеницу белую бери вицу горелую. За соболий мех – вам копейка на всех.

И трясут ярлыками-грамотами:

-​ Не согласен на цену – так иди за стену! Или – баш на баш: весь товар даром отдашь!

Ох, не дали мы спуску ни купцу, ни ярыжке, ни царю их – песьей отрыжке. Не бывало у них русского духа, так откуда взять им меда, пшена да пуха? Все по нашей цене покупали, хоть стонали, что мы их обокрали. Вот, везем тебе, земля-матушка, дорогого шелка, самоцветов толику, сабли булатные да рассказы знатные. Эх, до земли бы добраться! Жаден-скареден Морской царь. Сколько у него, зеленого, на дне злата-серебра? Сколько у него холопов топленных? А уж див чудных – и не сведать вовсе. А все ему мало – тянется стылыми руками наш корабль пощупать, да скользит ладья меж пальцев щепочкой:

-​ Будет тебе, царь, по возврату дань: хлеба печеного, кочета черного, кость конскую да вдогон поклонствие. А сейчас – не замай!

Ох, славна ладья-лошадушка! За нее мастерам новгородским серебром плачено, колдунам ижорским стальной снастью дарено! Не выдаст своих наездничков, развезет их с товарами по домам! Эх, тяните, ребятушки снасти трескучие, напрягайте вы весла скрипучие! Отночуем ноченьку нынешнюю на землице родной! Вон уж чайки у берега стонут! На пороге стоим мы родительском!


-​ Рассказать ли вам, хлопцы, о Ящере? Было время древнее, было время стародавнее. Ни земли, ни неба не было, лишь морская пучина ярилася. И богов-то тогда не родилося, а в пучине уже зачиналися гады, рыбы да нечисть подводная. И родила пучинушка Ящера. Стал тот Ящер на море хозяином, рыбам-гадам стал вместо начальника. Растянулся-раскинулся Ящер-то, на сто верст в море в каждую сторону. Чешуей был покрыт – черной бронзою, а клыки он имел трехаршинные. Две главы поднимались над туловом, да глядели по обе-то стороны. Но родилось на небе-то солнышко, осветило пучину бездонную. Зенки Ящера света не приняли, в темный омут двуглавый попрятался. На челне своем ехал Князь Солнечный, горделиво на море поглядывал. Улыбались ему поветрулюшки, рыбы-гады прозвали хозяином. Не стерпел Ящер этой обидушки, разом выскочил с темного омута. Налетел на челнок черной тучею, да сверкали клыки мертвой молнией. Не успел светлый бог оглянуться хоть – проглотил его ворог не глядючи. Снова тьма на земле воцарилася. Снова буря на море ярилася. Но минуту лишь Ящеру радости: во зевке пасть вторая ощерилась. Выплывал меж зубов челн проглоченный, да пылал гневом Князюшка Солнечный. Ящер снова в пучину попрятался. Да не раз еще пробовал силушки. Но не мог жара в брюхе-то выдержать, каждый раз упускал солнце светлое.

Треснула ветка в костре. Охают далекие волны.

-​ Добрая песня, дядя. А вот скажи без утайки, что же на море нельзя поминать Ящера?

Молчит старик. Больно ему правду рассказывать. Да солгать, смолчав – тоже нельзя. Как на бой собирается дядька с силами.

- Давно это было. Царь Морской, хоть и при прадедах наших седым был, а в те века еще и не народился. Ящер пучиной правил. Боялся он света солнечного, а все каждый день норовил солнце проглотить. Проглотит – стонет от боли, а все держит. Помучается – да выпустит. Снова сил набираться начнет.
А нам, морякам, что днем, что ночью по морю плыть. Боялись мы ночной пучины. Потому и прозвали ее пращуры Морем – губителем. И, по страху тому, метали мы в море красных девушек. Ящера в море задабривали. Сам того не помню, а прадед моему деду сказывал, как черствили моряки свое сердце, чтобы стонов-криков не слышать, чтобы слез не видеть. Ведь они-то, девочки, еще вчера паренькам своим в любви зарок давали, а ныне – рвут их за косу наши моряцкие руки, тянут к борту! А в глубине морской ждет себе молодую жену гад бессмертный! То ведь от чего море соленое? От слез человеческих оно солью стало.
Злобились люди. Сами стали как ящеры: не говорят – сквозь зубы шипят, прямо не взглянут, а по-змеиному хребет гнут. Матери рожать боятся: дочь родить – гаду отдать, сына родишь – гадом назвать.
Натекли-налетели на поживу ящера дети-змееныши. Как отец, многоглавые, как пучина, до людей жадные. Завелись змееныши в каждой речке, да себе дани потребовали. А людям еще тошнее – с речки ведь, что с пашни, человек кормится. Повели змеенышам девушек. Жрали, поганые, не давилися. Меж собой похвалялись – кому краше досталась.
Вот случилось однесь – повели Ящеру в жены девушку. Идет несчастная – уж и слез нет, все за ночь выплакала. Ведут ее люди – друг на друга взглянуть боятся, на любое слово огрызаются-щерятся. Привели к омуту. Нарядили в платье вышитое, жемчугов на шею повесили – хороша ли невеста, Ящер?
Вздыбилось море горою черною, понеслось к берегу – забирать свое. Раскололось тут небо, что об пол горшок – молния в море ударила. Зарычал-застонал от боли Ящер, дохлой рыбешкой кверху брюхом поплыл. Пали люди на колени: стоит перед море великан грозный, держит в руках сияющий лук, стрелу трескучую на тетиву положил. Ждут люди гибели. Видят – нашлась и на Ящера сила.
Взглянул Перун грозно, да молвил просто:

-​ Не гоже людям змеиным богам кланяться.

Точно кожа гадючья с людей слезала. Закричали-завопили мужики, на свои руки глядючи, в кровь о камни их рвать пытались! Виделись им на руках слезы девичьи. Стоном стонали – о землю бились, без языка вопили, у детей своих прощения клянчили!
Отвыло, отстонало горе. Раньше срока поседели люди. Кончились слезы. Гнев зачинался. И горели окрест гадьи капища. Без голов на песке змеи дергались. А ребята молодые, крови досель не знавшие, все рубили, кололи, жгли змеенышей! За невест сгинувших, за родителей сломленных, да за грех, их отцами принятый. Было племя змеиное, да в одночасье и сгинуло. Нет с той поры змеенышей.

Молчит дядько. Чудятся ему через века материнские крики, девичьи слезы, да змеиная глумливая ухмылка. Молчит. Да положено исстари – начал речь, так заканчивай. Снова взялся дядька досказывать.

-​ Нету поживы с той поры Ящеру. За него теперь в море другой хозяин. Помяни в море Ящера – станет соль морская криком исходить, проклинать тебя на сто голосов человеческих. Мнится воде – могут люди снова на поклон змеиному богу пойти…

… Спят купцы. Укачало их море, убаюкали волны. Тянут родные матушки во сне к ним руки: чуют сердцем, что рядом их детушки.
Спят купцы. Не спит молодой Лихарь – ему дозор нести. Ходит парень, гладит морские волны. Чудится ему – не вода под рукой, а стылое застарелое горе.
До утра баюкал Лихарь волны. До самого восхода с чужой болью нянчился, да чужой ее не чувствовал: не бывает меж русских людей чужой боли да чужой беды, одно на всех горе. Да одна на всех клятва из века в век тянется: не равняться человеку по змеиному племени. Мать-Земля ту клятву видела, солона вода ту клятву слышала, да Грозовой князь ту присягу принял. Нет среди русских людей гаденышей.