СМЫСЛ ЕГО УЛЫБКИ

В Т... мне случилось поработать в так называемой "комиссии по конкурсу" при областной администрации.
  Конкурс был, если можно так выразиться, творческим, а потому интересным для меня, и я почти не замечал зноя, придавившего провинциальный Т... в то лето. Комиссия состояла из меня, окончившего три курса мехмата П....ского университета, да Сашки Войлокова, окончившего архитектурный институт в Москве.
  Мы должны были к августу выбрать макет будущего памятника писателю Щедрину, весьма чтимому в интеллигентных кругах Т...
  Август был на носу, а претендентов пока было двое - местный скульптор Нигольшин и московский корифей Цхилеули. Гипсовый макет Цхилеули, кстати, уже стоял в нашем с Сашкой кабинете - его только сегодня привезли на машине.
  Это была массивная грозная работа.
  Для меня было очевидно, что Цхилеули отнесся к провинциальному конкурсу спустя рукава: Щедрин в его исполнении оказался похожим на гоголевского персонажа Собакевича, с такими же "необработанными" чертами лица и бессмысленными глазами.
  А ведь мы выбирали памятник для центральной площади Т... , и лично мне хотелось, чтобы он был хорошим.
  -Саш, поехали к Нигольшину,- предложил я.
  Войлоков допил кофе и поставил чашку на стол.
 -В Архипово? Уволь...
  Он лениво потянулся, кряхтя, и достал сигареты. Закурил, стряхивая пепел прямо в чашку, из которой только что пил.
  А ведь и в самом деле Нигольшин живет в Архипово - далеко... Я представил раскаленный от зноя тряский автобус, удушливо-тоскливые разговоры старух, но, посмотрев на беспомощный макет Цхилеули, которому, я почему-то не сомневался, место разве на детской площадке, взял свой портфель из черной потрескавшейся кожи и вышел из кабинета.
  Сашка недоуменно хмыкнул мне вслед.
 
  Пока деревенский автобус ехал по улицам Т..., окруженный новыми или не очень иномарками, то, горбатый и шершавый, казался сам себе динозавром и, чувствуя свою устарелость, жался к обочине, боясь выпустить из недр столб едкого дыма.
  Но когда, словно прекрасная книжка, распахнулись поля, автобус радостно задрожал, пукнул и поехал быстрее, подняв пыльную тучу.
  Несколько старух с широкими корзинами у ног громко обсуждали сегодняшний день на рынке - кому что удалось продать. Продать, похоже, удалось немного, и они сердились, ругали городских.
  Солнце светило, но было уныло,-
  Вспомнился стишок. Кто же его сочинил?
  -Эй, там,- шофер повернул небритое лицо.- Кто до Архипова?
  Оказалось, я один. Пройдя мимо старух, я вылез из благодушно растворенной пасти автобуса.
  Бугор зарос луговыми цветами и - почему-то стало досадно - я не знал их названий. Слева начиналась березовая роща, солнечная, как на картине Куинджи.
  Архипово лежало внизу - серые крыши с торчащими кое-где антеннами.
  Когда я подходил к первому в деревне дому, из-за забора залаяла мохнатая собачонка - рыжая и тощая. Вышла женщина, чем-то неуловимо похожая на свою собаку.
 -Скажите, где здесь скульптор Нигольшин живет?
  Женщина с удивлением посмотрела:
 -Алкаш он, а не скульптор! Вон, третий дом!
  Слегка обескураженный, я подошел к указанному дому, если эту полуразвалившуюся, обросшую лопухами и крапивой, халупу можно было назвать домом.
  -Хозяин! - крикнул я и вошел в калитку.
  Тропинка была еле видна из-под разросшихся сорняков и сплошь усыпана перезрелыми сливами, склизко запевшими под ногами.
 -Да? Кто там?
  Робкий и даже застенчивый голос.
 -Вы Нигольшин?
 -Я, заходите.
  Рыжая соседка, похоже, сказала правду. Я с моим невеликим жизненным опытом уже научился безошибочно определять испитых людей: слегка подрагивающая нижняя губа, ненормально розовая и ровная кожа, но главное - слезящиеся, блеклые глаза.
  Нигольшин был именно такой. Хотя одет чисто, даже, пожалуй, прилично - голубая рубашка и черные фланелевые брюки.
 -Я только что из магазина,- сказал он, точно извиняясь.
  На вид ему было не больше сорока. Лицо широкое, добродушное, нос маленький, и ни следа растительности на щеках. Добавить бы ему килограмм сорок массы тела, и был бы вылитый Обломов.
 -Андрей Сидоркин, я из комиссии по памятнику.
 -Илья,- слегка икнув, ответил он.- Присаживайтесь.
  Да его и зовут, как Обломова! Я присел на шаткий стул, обитый войлоком, таким грязным, что мне показалось, будто я прилип к этому стулу и теперь вовек не сойду с места.
  -Это ведь вы прислали заявку?
  -Учитель наш, Иван Антоныч, - чудак человек,- буркнул он и вышел во двор.
  Изнутри халупа была еще тоскливей, нежели снаружи - закопченные бревна и потолок, пол с выщербленными досками, вдоль стен - караул из пустых бутылок. Мебель - три стула, стол, накрытый клеенкой, буфет, все тяжелое, грязное, заставляющее думать о крысах и тараканах.
  Красивым в этом доме был только стоящий посреди стола в невысокой вазе букет из тех самых луговых цветов, названий которых я не знал.
  Вернулся Нигольшин с извиняющимся выражением на лице положил передо мной несколько слив с тропинки и, вежливо протиснувшись мимо меня к буфету, достал два стакана. Один поставил передо мной. Сел. Откуда-то, прямо как у фокусника, появилась бутылка водки.
  -Нет, что вы, я не могу,- испугался я, и рука Нигольшина замерла над моим стаканом.- При исполнении...
 "При исполнении" - прямо как шишка какая-нибудь.
  Нигольшин не настаивал, а сам, все с тем же извиняющимся выражением, "дернул" наполненный до краев стакан.
  Посидел пару секунд зажмурившись, по лицу его пробежали нервические молнии, потом взял сливу и отправил в рот. Косточку аккуратно положил на краешек стола.
  -Так вы говорите, из города?
 -Да, приехал посмотреть вашу работу.
 -Посмотрим, - кивнул Нигольшин, уже пьянея - ему, похоже, немного было надо. Налил еще, выпил. Видно, он давно привык пьянствовать в одиночку, но мое присутствие, кажется, не напрягало его.
  -Ты думаешь, мне легко? - заговорил он, пошлепав губами, и ни с того ни с сего переходя на "ты". - Нет, брат, мне тяжело.
  Я не нашел, что ответить, и он продолжал.
 -Я, понимаешь, потерялся. Понимаешь? Я ничего не знаю, ничего не понимаю, ничего не хочу! Кто мне поможет? Искусство поможет? Литература?
  Нигольшин хрипло рассмеялся, больше не притрагиваясь к бутылке и глядя на меня горящими глазами. Сумасшедший?
 -Почему я, больной, ослабевший, вынужден докапываться до лечебной истины через тернии, а? Почему нельзя просто помочь, просто помочь? А, Андрей?
  Я удивился - он, оказывается, запомнил мое имя.
  -Не знаю,- я поднялся.- Мне, наверно, пора.
  Нигольшин посмотрел на меня с грустью и вздохнул:
 -Погоди! Пойдем Евграфыча смотреть.
 "Какой там Евграфыч у алкаша?" - с раздражением подумал я, но все-таки задержался.
  Илья быстро выпил еще с треть стакана, закусил сливой:
 -Пошли.
  Он привел меня к прислоненному к дому сараю, отпер шаткую дверь, сколоченную из горбылей.
 -Заходи, Андрей,- позвал Илья и включил в сарае свет.
  Здесь был беспорядок, валялись мастерки, какие-то палочки, банки, в углу - горка белой глины. Посреди сарая, накрытый разрезанным мешком из-под картошки, очевидно, памятник. Я не ждал от него ничего хорошего, но, когда Нигольшин откинул мешковину, на меня глянул своими выпученными от страшной боли за мучимую и мучащую Россию, Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Этот взгляд пробил меня насквозь, как пуля меткого охотника пробивает куропатку. Это был взгляд пророка, взгляд гения, взгляд человека, затененный страданием, освещенный надеждой.
  На губах писателя, в самом краешке рта, поселилась улыбка, почти усмешка, - ее смысла я уловить не смог, просто знал - она должна быть.
  С радостной дрожью я повернулся к Нигольшину. Он равнодушно смотрел на меня, слегка склонив голову.
  -Илья, это... Это-чудо! Вы победитель, Илья!
  Нигольшин виновато улыбнулся и накрыл Щедрина мешковиной.
 -Это потрясающий памятник, - не мог успокоиться я.
  Мы уже стояли во дворе. Сливы гулко падали на крышу.
  -Спасибо,- проговорил он и, как мне показалось, тоскливо, посмотрел на дверь своего дома.
 -До свиданья! - спохватился я.- Ждите завтра машину.
  Я горячо пожал его мягкую руку и быстро пошел по сливам к калитке.
 
  Автобус возвращался назад пустой. Тот же самый водитель взял деньги за проезд, но билет не дал.
  Замелькали темнеющие поля, и за ними мне все мерещилась странная полу - улыбка Щедрина. Нет, он что-то знал про нас, нынешних!
 
  Бабка, у которой я снимал комнату в Т... , пожурила за поздний приход и, вздыхая, стала разогревать тушеную картошку. Ужиная, я рассказал ей про Архипово, Нигольшина с его памятником, но она не знала кто такой Щедрин, а вспомнила только, что с год назад в Архипове зверски убили двух городских парней.
 
  Можно представить, каким жалким показался мне наутро Щедрин Цхилеули.
 -Готовься на свалку, брат,- сказал я ему и похлопал по холодной щеке.
  Пришел Войлоков, как всегда, сонный, растрепанный. Сел к столу, быстро перебрал какие-то бумажки, но работы не нашел, потому закурил, глядя в потолок.
  Я, не в силах сдерживать восторга, рассказал ему про вчерашнюю поездку.
  -Короче, надо посылать машину.
  Сашка как-то странно посмотрел на меня и вдруг расхохотался, откинувшись на спинку стула. Недоумевая, я глядел на его гнилые коренные зубы.
 -Какой ты младень, Андрон!
 -Ты чего? - раздражение начало ворочаться во мне.
 -Пойми, нет никакого конкурса,- проговорил Войлоков, утирая выступившие на глаза слезы и стряхивая пепел с сигареты в миску, в которой обыкновенно заваривал "Доширак",- Мы тут с тобой штаны просиживаем для виду, так, типа - был конкурс, конкуренция... В газете напишут... А на деле - был заказ, понимаешь, за-каз! Вот он.
  Он кивнул на поделку Цхилеули.
 -Кому, на хрен, нужен твой Нигольшин? Цхилеули - звезда, его памятники по всей стране стоят!
  Я перестал слушать Сашкину болтовню и подошел к окну. Провинциальный Т... жил: сновали мальчишки, медленно ехали машины, торговки цветами уныло зазывали редких прохожих, мучимые зноем, прятались под деревьями бродячие псы.
  Только сейчас - и хорошо, что все-таки это случилось - я понял смысл улыбки Щедрина.
  (Рассказ опубликован в десятом выпуске альманаха "Махаон".http://machaon.mrezha.ru/index.php)