сдержала слез, если бы не девочки, сидящие там, позади, Селина и Айрис. С момента, как герцога Алву бросили к ним в камеру, обе будто бы закаменели. Значит, и ей нельзя нюни распускать.
«Драная кошка» держалась хорошо. Она склонилась к Ворону так, чтобы почти шептать ему на ухо. Худенькая бледная «лапка» легонько прикоснулась к его щеке, и он повернул голову навстречу ее пальцам, стирая испарину со лба о шелк ее платья.
- Нет, нет, - Луиза услышала, как она шепчет ему это, потому что сидела на полу рядом с королевой, - Вас лечат… Лечат, поэтому сейчас больно, но скоро все пройдет.
Рокэ все-таки открыл глаза и обвел мутным взглядом камеру, посмотрел на фрейлин, сидящих у дальней стены, и на тех, кто находился рядом с ним. Его взгляд ненадолго остановился и на ней, Луизе, отчего она замерла, невольно ловя лихорадочный блеск его синих глаз.
- А ваш будуар несколько видоизменился, - заметил Алва Катарине, вновь прикрывая веки, - здесь темно и сыро… больно, - по его спине прошла новая волна дрожи от очередных прикосновений Анны Рафиано и Леоноры Пагон к его ранам, - и много дам. Я понял, - вдруг проговорил он, судорожно схватив ртом очередную порцию воздуха, - Я попал в свой личный Закат.
Катарина промолчала в ответ, другие тоже не посмели ничего ответить. Ворон снова закрыл глаза, но теперь заметно расслабился, мышцы на его плечах и руках под ладонями Луизы перестали быть такими напряженными, как сначала, и вырываться он больше не стал, то ли впав в полузабытье, то ли решив терпеливо сносить все, что с ним делают дамы… Впрочем, обмывать его раны и накладывать на них повязки они закончили довольно скоро. Затем для герцога устроили подобие постели из соломы и одеял у стены, противоположной от той, где королева и ее фрейлины провели уже несколько ночей. Катарина и Анна Рафиано остались с ним рядом, другие разошлись к своим подстилкам. Луиза вернулась к девочкам. Она чувствовала себя смертельно уставшей, но все-таки ощущала какое-то удовлетворение от того, что они сделали все, что было возможно в этих условиях, чтобы Ворон выжил. Теперь оставалось только ждать… Но как же бледна Селина, и Айрис… Упрямое выражение лица юной герцогини Окделл не предвещало ничего хорошего. Луиза вздохнула – сейчас ей так хотелось вытянуться на своей подстилке и укрыться одеялом, раз пока для Ворона они сделали все, что могли. Если нужно будет встать ночью – она готова, но сейчас с ним осталась «кошка» и графиня… И похоже, нужно будет уговаривать Айрис, что так и должно быть, и так правильно, потому что…
- Я подменю графиню Рафиано, - упрямо сказала та, вставая, - Я должна быть рядом с ним.
- Матушка, ведь герцог Алва собирался жениться на Айрис, значит, она должна быть возле него, - прошептала Селина, глядя на Луизу широко распахнутыми глазами.
- Собирался, - тоже тихо и устало ответила Луиза им обеим, не желая с ними спорить, - Только жениться не успел. Поэтому, тебе нельзя пока смотреть на него… неодетым. Так что лучше подождать до завтра, а сейчас лечь спать.
Айрис замерла, а потом вдруг неожиданно послушалась и села обратно. А ведь ей страшно, очень страшно увидеть Алву таким, пусть она его хоть сотню раз своим женихом считает, поняла Луиза. Вот и хорошо. Проявила упрямство, и довольно.
- Мама, он выздоровеет? – все также шепотом спросила Селина.
- Обязательно, - ответила Луиза, - обязательно. А сейчас ложитесь спать.
Однако, спать в эту ночь не пришлось почти никому. Сначала маршал лежал тихо, но потом принялся метаться в горячке, стонать, отдавать приказы несуществующим войскам, шептать что-то по-кэналлийски... В тишине большой камеры его стоны слышали все дамы. Когда это началось, Луиза приподнялась на локте, чтобы посмотреть, нужна ли помощь и не встали ли Айрис с Селиной. Девушки, конечно, не спали, но, когда Айрис решительно отбросила одеяло, чтобы подняться, Луиза покачала головой, и та все-таки осталась на месте.
«Драная кошка» оставалась при мечущемся на своей подстилке Вороне до утра, привычно строя из себя самоотверженную жертву. Ну разумеется, утром, вся томно-утомленная, она отправится спать, а они, не спавшие всю ночь также, как она, будут плясать над раненым. Луиза угрюмо отогнала от себя эти мысли, отругала себя. Под утро очень хотелось спать, и голова болела, под тонким одеялом окоченели ноги, и… что, это все, на что она оказалась способна на деле? Где же ее любовь к синеокому герцогу? Мечтать о нем было проще, чем столкнуться с вот такой реальностью, где вне себя от усталости просыпаешься каждые пятнадцать минут от его стонов, всю ночь, все утро, и нет никаких сил уже… Нет сил. Луиза не поднимая головы сжала пульсирующие виски руками, а потом тряхнула головой. Быстро же она расклеилась. Да, сказались все те предыдущие дни в этой холодной каменной клетке, они все устали, измотались, ослабели еще до того, как Рокэ принесли сюда, но… Она же любит его, всегда любила, мечтала о нем, а теперь его стоны ей мешают? Голова болит? Луиза вдруг рассердилась на себя. Всего-то одна ночь прошла, а она уже успела предать, не только его, но и саму себя, свою тайную любовь, свои грезы… Женщина рывком села на своей подстилке, потом поднялась на ноги, потерла красные от бессонной ночи глаза и осмотрелась. Девочки все-таки спали, или делали вид… Не став вглядываться в лица других лежащих вдоль стены дам, Луиза зябко повела плечами, закуталась поплотнее в шаль и решительно подошла к королеве, тонким бледным изваянием замершей у изголовья подстилки Алвы. Графини Рафиано рядом не было, видимо, «кошка» широким мученическим жестом отпустила свою помощницу отдыхать, и теперь выглядела еще «жертвенней».
- Госпожа Арамона, - проговорила она тихим бесцветным голосом, когда Луиза присела перед ней в реверансе, а после опустилась на пол рядом, - Ну что же вы встали, еще так рано…
Было и вправду рано, небо за высокими окошками еще было совсем серым, солнце пока не взошло, но в камере посветлело, и свечи уже были погашены. Рокэ, который за ночь, казалось, еще больше осунулся, хрипло шептал что-то несвязное не открывая глаз. Рядом на полу стояла кружка с водой, лежали лоскуты ткани, скомканные мокрые, сухие, окровавленные.
- Я могу чем-то помочь, Ваше Величество, подменить Вас? – спросила Луиза, глядя на Катарину, под глазами которой залегли глубокие тени после бессонной ночи.
- Нет, я пока останусь тут, - проговорила «кошка», - Но, если вы хотите помочь… следовало бы сменить под ним солому. Вы понимаете…
Она подняла на Луизу беспомощный взгляд.
- Да, Ваше Величество.
Вот и первое наказание за малодушие.
Потянулись муторные дни. Рокэ почти не приходил в себя, ухаживать за ним было тяжело, и казалось, что им не было счета. Но к тому моменту, как у Ворона стали появляться проблески сознания в промежутках между бредом и сном, дамы привыкли к стонам раненого, научились ухаживать за ним и отдыхать по очереди. Ему сочувствовали все, и были влюблены в него все, Луиза видела это своим дотошно-проницательным взглядом. Она и сама притерпелась к бессонным ночам и дурно пахнущим окровавленным повязкам и комьям соломы. В жару и в бреду, с потеками пота на горящей коже, с отросшей щетиной на подбородке и щеках, Алва все равно был невероятно притягателен для каждой из них.
Этот новый романтический образ беспомощного страдальца, который дамы успели для себя принять, был полностью разрушен в тот момент, как очередным серым утром Рокэ открыл глаза и посмотрел вокруг себя осмысленным взглядом. Жар отпустил, наступила слабость, которая сопровождалась проявлением самых неприятных черт характера Алвы. Его недовольство всем на свете не знали границ. Луиза не выматывалась так, как теперь, и вынянчив своих пятерых детей. Ворон неизменно доводил до слез каждую свою сиделку резкостью, язвительностью, непослушанием. Айрис и Селина тоже время от времени дежурили над ним, укрытым одеялом до подбородка, когда не нужно было менять повязки и подстилку, а только подавать питье и следить за состоянием раненого. Луиза знала, что потом дочь солит слезами тощую подушку, и гордячка герцогиня Окделл тоже хлюпает носом, когда ложится спать после дежурств над «женихом», получив очередную порцию утонченно-куртуазных гадостей. Кто не распускал нюни, так это «кошка», хотя от Алвы ей доставалось не меньше, чем другим. И это бесило Луизу, «отрешенной святой», которая не хныкала, когда вокруг кто тайно, кто явно, ныли все остальные, хотелось хорошенько наподдать за «святость». Злил и сам Ворон, который позволял себе неизвестно что, и один раз она сорвалась.
Алве нельзя было вставать с подстилки, чтобы не растревожить раны, которые только начали понемногу затягиваться, так что все естественные нужды ему приходилось справлять прямо на месте, с помощью сиделок. Но в ее дежурство у него в голове что-то перемкнуло, и он начал решительно подниматься, отвергнув поданную Луизой глиняную миску, с которой обычно не возникало проблем.
- Что вы делаете?! – воскликнула она, - Вам нельзя вставать, иначе, кровотечение снова откроется!
В ответ Ворон прошипел, что это ее не касается, и чтобы она оставила его в покое. Он был зол на свою слабость, Луиза это понимала, ведь встать у него толком не получалось, и кое-где на повязках уже проступила кровь, но и ее терпение лопнуло. Госпожа Арамона разразилась такой тирадой в адрес капризного, неблагодарного, избалованного, словно малолетнее дитя, которое давно не секли розгами, эгоистичного господина герцога, над которым они уже больше недели тут все пляшут, чтобы спасти ему жизнь, а он этого не ценит и готов из-за глупой прихоти весь их труд по лечению его ран свести на нет, какую наверняка никогда не слыхал и господин Арамона, даже когда приходил домой в дупель пьяный, перед этим заночевав у любовницы. Глаза Алвы, казалось, вылезли из орбит, когда он услышал в свой адрес все это в привычных для склочной капитанши выражениях. Он замер на месте, потрясенный, а она между тем продолжала, что если ему самому плевать на себя и на всех остальных, то ей нет, и она ему не позволит больше ни над кем здесь издеваться, и сейчас тоже, он должен оставить свои никчемные попытки встать и сделать так, как она велит, иначе она за себя не ручается. Луиза замолчала и выдохнула, а потом испугалась, поскольку, синие глаза Ворона, казалось, наполнились жидким огнем, на лбу вздулась тонкая пульсирующая жилка, губы изогнула жестокая ироничная ухмылка, и вдове-капитанше показалось, что он сейчас метнется на нее прыжком пантеры, собрав остатки своих сил, и просто сломает ей шею. Но вместо того, чтобы отступить, Луиза упрямо уперла руки в бока и приготовилась отчитывать упрямца дальше, хоть ей и было страшно. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы между ними не возникла вдруг чахлая серая тень, и на капитаншу уставились блаженные голубые глазки. Ну конечно, «драная кошка» не могла остаться в стороне, хоть и спала хорошо, если часа два за последние сутки.
- Госпожа Арамона, мы вас просим… Пожалуйста… Ступайте сейчас отдыхать…
Луиза ненавидела этот ангельский голосок, но сейчас, придя в себя, пожалуй, была ему даже рада. Пусть «кошка» сама разбирается со своим ненормальным
