нет рядом общества и никто не мог осудить его? А отчитываться перед самим собой у него не было необходимости.
Могила оказалась пуста. Как и тот пустой образ, которому он поклонялся.
Тогда путник понял одну вещь, возможно, она была верной лишь в его понимании.
«Эта могила предназначена для меня».
А было ли это заброшенное место действительно могилой? Может, там было похоронено время?»
Женщина замолчала.
И я, молчавшая все это время, предположила:
- Оскар Уайльд? Автор?
- Нет. Яна Вервольф.
И протянув мне руку, улыбнулась:
- Вот видите, люди знакомятся рано или поздно, так к чему же придумали официальности? Вам представляться нет необходимости. О Вас я знаю все. Только вот имя Вам придется поменять. Вас будут звать Евой – и знаете, почему?
На этой ноте я перестала ее бояться – и то, на время - даже разозлилась:
- Вы диктуете мне условия, а я даже не знаю, что мне делать и зачем, откуда мне знать, может, вы… мошенница? Почему я должна Вам верить?
Яна (теперь я буду звать ее в письме так), обрадовалась такому всплеску негодования:
- Наконец-то Вы стали проявлять какие-то чувства. А Вам придется это делать неоднократно, более того – Вам придется играть в моем спектакле.
Но натурально. Идет? Успокойтесь. Вы внимательно слушали мою притчу?
С ней невозможно было спорить. Поняв это, я задумалась и нерешительно произнесла:
- Путник – это тот… человек, в жизнь которого я должна войти?
- Верно.
- Ну и кем я же буду я – безымянной могилой или лучом, а может, вообще – целившимся на него камнем?
- Да Вы действительно умеете мыслить. Вы будете почти всеми проявлениями. В одном Вашем безупречном лице. Вы – первая идея путника, пришедшая к нему внезапно.
Немного подумав, как бы случайно, Яна добавила, словно читая «исписанный» потолок:
- У зороастрийцев мыслями считались духи – фарогары, которые находятся над головой каждого человека, как отдельные существа. Они приходят, когда им угодно, и вопрос времени – рано ли, поздно – их не волнует. А еще мысли теряют своих истинных хозяев и находят других.
Одна Мысль у Одного человека была настолько невесома, что не долетела да Леты, куда он ее отправил, а нашла себе нового хозяина – путника, который наклонился над ее волнами… Чья-то невесомая мысль об убийстве… Даже возникновение мысли ведет за собой ряд грустных последствий, пусть и предназначенных для другого исполнителя…
Спохватившись, Яна продолжила:
- Вы – тот каменный выступ. Упавший в нескольких шагах от него. Шагами он сократит расстояние до Вас – вы встретитесь, но ваше появление должно быть внезапным в его размеренной жизни. Внезапным - для него. А для нас – спланированным. Вы – одновременно и луч – золотой луч, нисходящий с небес, потому Вы станете его светилом.
- Откуда Вы можете знать о том, что будет?
Эта странная женщина вынула улыбку, словно откуда-то снизу и тут же отменила ее как резкое воспоминание.
- Я знаю. Этот человек предсказуем. Слаб. Неустойчив. Теперь.
- Почему теперь?
- Потому что… В 17 лет он сделал то, чего никогда не сделаете Вы. И даже я, при всем моем имеющемся сейчас желании. И сделал он это с таким исходом, что весь баланс его юношеского максимализма ушел на исполнение этого дела. А теперь, когда в его жизни нет препятствий, у него нет ни желаний, ни острых – да хоть бы и тупых – ощущений, ни друзей, никого… препятствие было единственным его смыслом. Но вам не надо этого знать. Это… страшно.
- Страшно то, что вы умалчиваете об этом.
Это была моя единственная умная фраза. Не запланированная ей. Женщина занервничала – впервые за все время нашего двухдневного знакомства. Она не стала отворачиваться, и как бы невзначай перебирать предметы на полке. А так бы запросто сделала на ее месте я. Эта странная женщина – что было больше в ней: лжи или истины? – молчала и не искала слов. Но, знаешь, Ян, увидев, как дрожат ее руки, я испугалась. Мне стало тревожно, потому что я никогда не любила быть инициатором ситуаций или разговоров. Наверное, Яна заметила мой испуг, и снова заговорила, сохраняя тон и голос последнего сказанного предложения:
- В притче есть образ могилы. Это, как вы поняли, он сам. Он и раньше был безликим человеком, а не так давно еще и присвоил себе звание, которого не заслуживает. И звание это смешно и абсурдно сидит на нем. Он называет себя Писателем. И вы, к слову, должны будете уважать это в нем.
- Какой он?
- Писатель – будем называть его так, - даже красив, только это красота на вид… холодна и болезненна. Он худощав, бледен. Еще больше эту бледность подчеркивают его темные волосы. Что же насчет его проявлений относительно людей – он несуразен. Необщителен. Не имеет твердых жизненных принципов, а если они и есть – то обладают большой гибкостью – под обстоятельства. Начитан. Может, и умен. Наивен. Чуть романтичен. Ему 21 год.
- 21? Всего-то? – удивилась я. – Да я старше его на 5 лет!
- Тем лучше. Будете для Писателя сродни матери…Конечно, разница не столь велика, сколь ей следует быть в семейной иерархии, но он действительно – ребенок. А теперь, Ева, слушайте внимательно, очень внимательно: Вы войдете в его жизнь, и пробудете там 2 месяца, исполняя при этом некоторые мои мелкие указания к такому щепетильному предмету, как сам Писатель. Потом все просто – вы уйдете. И постарайтесь не привязываться к нему. Я заплачу столько, сколько потребует лечение Вашей дочери. Я очень обеспеченный человек, так что это будет чем-то вроде спонсорской помощи. Или – платы за вашу игру. Ваша дочь, как я знаю, сейчас в детском санатории?
- Подождите… подождите… - забормотала я. – Я теряюсь… Я не знаю… Ладно, допустим, я поверю вам, что все так просто, я сделаю свое дело, вы мне заплатите… Как странно все… Но вопрос: а зачем вам все это? Что это принесет вам? Вам, наверное, привыкшей получать от жизни самое дорогое и роскошное? По крайне мере, так можно сказать по одному вашему внешнему виду…Кем вам приходится этот человек? А вдруг…
- Есть такая вероятность, - нет, эта женщина отказывалась меня слушать, - что он влюбится в вас. И я хочу этого. 2 месяца – слишком маленький срок, и остыть чувство не успеет – а вы уйдете на грани накала и его зарождающейся надежды. Когда вы исчезнете из его жизни, он, ранимое и беспомощное существо, может даже решиться на суицид… Хотя само по себе решение уже есть смелость… Я успокою вас, есть обстоятельства, которые упростят ваше пребывание там. Вы никогда не будете выходить с ним из дома. К слову: вы должны быть с ним все время, а покидать его разрешается лишь на моменты наших встреч. Но и это я позже обдумаю…
- Почему все так странно?
- Так называемый Писатель, - а зовут его Яном, страдает двумя тяжелыми синдромами: социофобией и агорафобией. Это, если вы не знаете, боязнь общества и боязнь открытых пространств. Еще он будет бояться вас, если полюбит. Поверьте, это возможно. И нужно. Отвечу на ваш еще не заданный вопрос: как и на что он живет? Как обеспечивает себя? Ответ покажется вам лишенным всякой логики.
Тут Яна достала из маленькой сумочки – я только тогда ее и заметила – ключи и демонстративно покачала ими в воздухе:
- Ключи… от его квартиры… - опять предположила я.
- Вы угадали. Я оплачиваю все его нужды. До этого я имела ключи от входной двери его материальной жизни, - вернее, я же и создала ему эту жизнь. А с вами у меня появится возможность войти в его личную обитель… Во всем этом пока необоснованность логики. А знаете, в чем ее отсутствие?
- В чем?
- Он не знает о моем существовании.
III.
Ян, твои глаза так темны, что трудно уловить в них какое-нибудь движение, будь то бегство мысли или ее остановка. Они всегда были ловушкой для моего взгляда.
Но твоя улыбка отображает истинного тебя. И сейчас у нее изгибы недоумения.
Я объясню тебе, зачем я с такой детальной растянутостью привела в письме наши разговоры – в них есть начало тебя, моего первого знакомства с тобой, в них – облик той странной и дерзкой женщиной, а ведь я так и не узнала ее совсем, она – стратег, режиссер, бог – как угодно, но ты и я оказались актерами ее замысла. И я ведь осознанно пошла на это.
Второй ее визит ко мне был последним.
А наше общение приняло форму «мертвого». То есть, мы стали общаться с помощью книг. Как ни странно это было, но удобнее, чем наяву. Метафизические фразы этой женщины, возникшие будто на потолке – по крайней мере, она их там всегда находила, вся эта одновременность логики и нелепости приводила меня в опустошение и заставляла чувствовать себя глупым ребенком. Глупым, потому что я не умею, как следует, задавать вопросы (за исключением вопросительных местоимений «Как?» и «Почему? - но ими умело пользуются даже дети). Она заставляла меня задавать их. Может, я не могу их правильно формулировать? Вот видишь, даже саму себя я не умею спрашивать…
Насчет нашего «мертвого» общения… Книги мне приносил мальчик, сегодня ты уже его видел. Книги всегда были разные, в основном – классика. А содержание их не волновало меня: Яна наполняла все книги новым содержанием. Она обводила на страницах отдельные буквы, и составляя их, я получала нужные мне слова. Было ли это сделано в целях «почти бесследной» конспирации, или еще ее одной изощренной прихотью – я не знаю. Но это захватывало меня полностью.
В первой книге результатом моего «контекстного» труда было следующее:
«очень важно ваши волосы должны быть ярко красными как вокзальная вывеска что напротив его дома приезжайте завтра в девять утра на привокзальную площадь номер его дома как ваш с точностью до наоборот станьте прямо под вывеской и рассматривайте окна домов слева направо обязательно улыбайтесь иначе все будет зря ждите сделайте вид что хотите уйти через полчаса он придет за вами»
Конечно, в подобном письме Яна понадеялась на мою пунктуационную интуицию, но это неважно. Я теперь шла по пути нескончаемых удивлений и моим путником запросто могла быть невидимая опасность, но я очень быстро привыкаю к новым явлениям. И мысль, что она могла выбрать меня только потому, что его адрес удивительно напоминал мой, если прочитать его задом наперед, - просто рассмешила меня. А ведь каких-то 3 дня назад я была склонна к мистическим предрассудкам и принимала на веру банальные совпадения…
Теперь ты начинаешь понимать, Ян, какая тонкая и одновременно бессмысленная игра была здесь задумана? Ведь все получилась именно так, как она планировала. Неужели она настолько хорошо изучила твои слабости, будучи незнакомой тебе?
И ведь на вокзал выходят сотни окон – и разве ты единственный на тот момент захотел обладать женщиной с волосами цвета вокзальной вывески? Этот цвет ведь без спросу залезал в глаза смотревших из окон и казался куда более родным, чем небо и дороги – у последних есть склонность к переменам, а цвет вывески обновляют по мере того, как ее начнут называть «тусклой».
Весь год я тщательно искала ответы на мучившие меня вопросы, и теперь убиваю ими тебя…
Но жить иначе, мирясь с парадоксами, мне кажется невозможным. Хотя меня можно назвать эгоисткой – я перекладываю этот странный «крик истины» (похожий больше на неприятный голый предмет, чем на глас правды), на твои хрупкие, невинные, бумажные крылья… Писатель.
…Все это было подготовкой к нашей встрече.
