Произведение «Верующий в бога - еще не Homo sapiens (Глава 24 - НИККОЛО ПАГАНИН)» (страница 1 из 3)
Тип: Произведение
Раздел: По жанрам
Тематика: Роман
Автор:
Читатели: 1026 +1
Дата:
Предисловие:
24. Я здесь только коснусь проблемы возникновения христианства. Первое положение к ее решению гласит: христианство можно понять единственно в связи с той почвой, на которой оно выросло, — оно не есть движение, враждебное иудейскому инстинкту, оно есть его последовательное развитие, силлогизм в его логической цепи, внушающей ужас. По формуле Искупителя: «спасение идет от иудеев». — Второе положение гласит: психологический тип Галилеянина еще доступен распознаванию, но быть пригодным для того, для чего он употреблялся, т. е. быть типом Спасителя человечества, он мог лишь при полном своем вырождении (которое одновременно есть искалечение и перегрузка чуждыми ему чертами).
Евреи — это самый замечательный народ мировой истории, потому что они, поставленные перед вопросом: быть или не быть, со внушающей ужас сознательностью предпочли быть какою бы то ни было ценою: и этою ценою было радикальное извращение всей природы, всякой естественности, всякой реальности, всего внутреннего мира, равно как и внешнего. Они оградили себя от всех условий, в которых до сих пор народ мог и должен был жить, они создали из себя понятие противоположности естественным условиям, непоправимым образом обратили они по порядку религию, культ, мораль, историю, психологию в противоречие к естественным ценностям этих понятий. Подобное явление встречаем мы еще раз (и в несравненно преувеличенных пропорциях, хотя это только копия): христианская церковь по сравнению с «народом святых» не может претендовать на оригинальность. Евреи вместе с тем самый роковой народ всемирной истории: своими дальнейшими влияниями они настолько извратили человечество, что еще теперь христианин может чувствовать себя анти-иудеем, не понимая того, что он есть последний логический вывод иудаизма.
 В «Генеалогии морали» я впервые представил психологическую противоположность понятий благородной морали и морали ressentiment, выводя последнюю из отрицания первой; но эта последняя и есть всецело иудейско-христианская мораль. Чтобы ­сказать «Нет» всему, что представляет на земле восходящее движение жизни, удачу, силу, красоту, самоутверждение, — инстинкт ressentiment, сделавшийся гением, должен был изобрести себе другой мир, с точки зрения которого это утверждение жизни являлось злом, недостойным само по себе. По психологической проверке еврейский народ есть народ самой упорнейшей жизненной силы; поставленный в невозможные условия, он добровольно, из глубокого и мудрого самосохранения, берет сторону всех инстинктов décadence — не потому, что они им владеют, но потому, что в них он угадал ту силу, посредством которой он может отстоять себя против «мира». Евреи — это эквивалент всех decadents: они сумели изобразить их до иллюзии, с актерским гением до non plus ultra, сумели поставить себя во главе всех движений décadence (как христианство Павла), чтобы из них создать нечто более сильное, чем всякое иное движение, утверждающее жизнь. Для той человеческой породы, которая в иудействе и христианстве домогается власти, т. е. для жреческой породы, — décadence есть только средство: эта порода людей имеет свой жизненный интерес в том, чтобы сделать человечество больным, чтобы понятия «добрый» и «злой», «истинный» и «ложный» извратить в опасном для жизни смысле, являющемся клеветою на мир.
Фридрих Ницше. «Антихристианин. Проклятие христианству»

Верующий в бога - еще не Homo sapiens (Глава 24 - НИККОЛО ПАГАНИН)

лава 24
НИККОЛО ПАГАНИНИ
...В «Генеалогии морали» я впервые представил психологическую противоположность понятий благородной морали и морали ressentiment, выводя последнюю из отрицания первой; но эта последняя и есть всецело иудейско-христианская мораль. Чтобы сказать «Нет» всему, что представляет на земле восходящее движение жизни, удачу, силу, красоту, самоутверждение, — инстинкт ressentiment, сделавшийся гением, должен был изобрести себе другой мир, с точки зрения которого это утверждение жизни являлось злом, недостойным само по себе...
— Генеалогия морали... Надо же. Ницше мораль разобрал на составляющие, как сложный механизм. Это очень даже интересно...
Леночка вздрогнула от неожиданной реплики Ольгерда — никак не могла привыкнуть к его размышлениям вслух при чтении. Она догадалась, о чем, вернее о ком речь. В комнате раздавалась божественная музыка, 
Каприччио 24 Паганини. Срипка рыдала в руках виртуозного скрипача. Ольгерд, закрыв, глаза отдался прелести ее звучания, и Лена, боясь нарушить его состояние, тихонечко подошла сзади и взглянула в раскрытую книгу. Конечно же, это был «Антихристианин...», глава 24. Ольгерд сделал пометки на полях, выделив слова «инстинкт ressentiment». Он почувствовал ее присутствие и открыв глаза, привлек на колени. На немой вопрос Леночки он ответил:
— Ты слышишь эти звуки? Вот кто в полной мере испытал на себе инстинкт ressentiment. Гений, равного которому не было, нет и едва ли будет. Гений, который вызывал бессильную зависть неудачников и восхищение поклонников. Гений, обладающий божественным и дьявольским началом одновременно. Какое преобладало в нем, кто знает, но злые языки приписывали ему именно второе, называя скрипачом дьявола.
Ольгерд развел руками и заключил:
— Злопыхатели хотя бы так могли объяснить, как в одном человеке может воплотиться божественный дар, совершенный и недосягаемый, как Олимп для смертного. 
— И этот гений — Никколо Паганини?
— Да, Паганини. Имя скрипача еще при жизни стало легендой. Что не удивительно, ведь его непревзойденный талант покорил сначала Париж, потом всю Европу, а затем и весь мир. Сама личность Паганини, окутанная ореолом мистики и таинственности, неизбежно привела к возникновению самых разнообразных слухов. Среди них была и уверенность в том, что он продал душу дьяволу, чтобы обрести свой талант. 
Ольгерд снова закрыл глаза и, поглаживая Леночке руку, продолжал слушать.
— Следует ли из этого, что предметом твоих настоящих исследований стал Паганини? Подожди, я даже догадалась почему. Ты хочешь выяснить, которое из начал вселило в него столь блестящий талант?!
Ольгерд улыбнулся, поцеловал ее руку и ответил:
— Не так упрощенно, дорогая. Мне совершенно ясно, что его гений — это благодатное сочетание генов, титанического труда, без которого любой талант превратится в пыль, и бесконечная любовь к музыке. Я бы сказал даже — страсть, хоть и не единственная, но самая сильная. 
Он начал заниматься музыкой с раннего возраста и, несмотря на успех, не переставал трудиться над собой. Взяв на вооружение приемы мастеров прошлого, Паганини неустанно совершенствовался в исполнении переходов, стаккато, пиццикато, простых и двойных трелей, необычных аккордов, флажолет, диссонансов, не знаю, что там еще в музыкальной терминологии... Одним словом — стремился к верному извлечению звуков при самой высокой скорости. Высокой техники и мастерства он достиг, выполняя упражнения много часов в день до полного изнеможения. В итоге, играя на скрипке, он мог имитировать пение птиц, жужжание пчел, звука флейты, рожка, трубы, поражая и восхищая слушателе своим мастерством и свободным владением инструментом. Да что там, для него не стоило труда сыграть концерт всего на одной струне! Некоторые его произведения не исполнялись после смерти потому, что казались слишком сложными, даже неисполнимыми.
— Но если ты не видишь ничего божественного или дьявольского в его таланте, то что тогда? 
— Меня интересует не столько его жизненная эпопея, сколько посмертная, которая длилась на год меньше, чем жизнь. Великий скрипач умер в Ницце от чахотки 27 мая 1840 года, прожив пятьдесят семь лет и семь месяцев. Все эти годы были прожиты им без отдыха и покоя. Но судьбе было этого мало: прошло еще почти столько же времени — пятьдесят шесть лет, прежде чем прах скрипача обрел, наконец, покой.
— Но значит ли это, что Паганини был безбожником?
— Нет, крещенный в малолетстве, Никколо всегда был добрым католиком. И сына своего Акилле, родившегося в 1825 году, единственную свою радость, свою всепоглощающую любовь, заставлял неукоснительно исполнять все христианские обряды. Так что вовсе не убеждения Паганини стали причиной трагедии. Его посмертные мытарства были результатом конфликта с церковью. Церковь не прощает гениальности, даже верующим. А тут — характер, мистика, тайны, которые окружали его имя. Бесспорно, Паганини сам содействовал этим слухам, говоря о каких-то необычайных секретах своей игры, которые он обнародует только по окончании своей карьеры. Он держал себя подчеркнуто загадочно и вначале не пресекал распространение о себе самых фантастических слухов, стремясь к известности и славе. Но со временем слава и развращает, и мучает музыканта, он ищет средства забытья, но вино и опиум приносят лишь временное утешение, и все больше ощущается странная всепоглощающая пустота... 
Таинственность и необычность личности Паганини вызывала предположение в его суеверности и атеизме, и епископ Ниццы, где скончался 
Паганини, отказал в заупокойной мессе. Только вмешательство папы уничтожило это решение, а прах великого скрипача окончательно обрел покой лишь к концу ХІХ столетия.
— Но почему? Неужели на основе только слухов можно объявить человека вероотступником?
— Конечно нет! Католическое духовенство преследовало Паганини за антиклерикальные высказывания, за сочувствие карбонариям, считали его якобинцем. Но роковую роль в его судьбе сыграл епископ Ниццы Доменико Гальвано, который испытывал личную неприязнь к музыканту.
Великий скрипач был болен всю жизнь. Его постоянно мучил холод — даже в жару он кутался в шубу, по ночам изводил кашель. За два года до кончины туберкулез горла отнял у музыканта речь. И по странному совпадению, в тот же день потеряла голос и его любимая скрипка Гварнери! ­Инструмент удалось починить, а вот голос к маэстро уже не вернулся. Один лишь Акилле, приблизив ухо к губам отца, мог угадывать произнесенные им слова. И вот епископ Ниццы послал на виллу графа Чесолле, где умирал Паганини, каноника, исповедника прихода. Каноник знал, чего хочет от него епископ, и в угоду того извратил события — якобы Паганини наотрез отказался произнести имя Святого Иисуса и Марии и даже не осенил себя крестным знаменем!
На самом деле все было иначе. Приступ кашля вдруг скрутил Никколо. Он поднял было руку, чтобы осенить себя крестом и... не успел. Не хва­тило какой-то минуты, может быть, мига. Рука, что сорок лет, послушная гению, вдыхала человеческую душу в кусок безжизненного полированного дерева, та, что сделала миллионы и миллионы могучих взмахов, приподнялась и плетью упала вниз...
— Действительно мистика. Всего одно мгновение могло все изменить. Но что же дальше?
— Сразу после смерти Паганини, вернее его останки, были забальзамированы по всем правилам того времени и выставлены в зале. Толпы людей приходили взглянуть и проводить в последний путь музыканта, столь виртуозно владевшего своим инструментом, что его заподозрили в связях с нечистой силой.
Посмертное завещание Никколо Паганини заканчивалось так: «Запрещаю какие бы то ни было пышные похороны. Не желаю, чтобы артисты исполняли реквием по мне. Пусть будет исполнено сто месс. Дарю мою скрипку Генуе, чтобы она вечно хранилась там. Отдаю мою душу великой милости моего творца». 
Написавший эти строки, разумеется, не был еретиком, и уж тем более неверующим человеком. И все же сына Паганини Акилле, и без того убитого горем, ожидал новый удар судьбы. Доменико Гальвано обрушил на Паганини обвинение в ереси: «Нечестивец, он перед смертью оказался принять святое причастие!» и на этом основании запретил церковное захоронение его останков на местном кладбище, как безбожника и якобинца. Правда, в завещании Паганини сам запретил хоронить себя на кладбище, но то, что ждало его после смерти, было чересчур суровым испытанием, особенно для его друзей и близких. На протяжении четырех лет тело музыканта находилось в морге для прокаженных, и только когда был снят запрет, его доставили на родину.
Вот оно, последнее и несокрушимое доказательство дьявольской сущности скрипача, о которой все говорили уже давно!
Началась жуткая одиссея праха великого музыканта. На кораблях он бороздил моря, на простых телегах могильников и на мрачных катафалках отправлялся с одного места на другое, но всякий раз словно неприступная стена вставала на пути к кладбищу. На помощь приходили старые друзья.
Два месяца тело Паганини пролежало в подвале виллы графа Чесолле. Но стали роптать слуги: им чудилось, будто остатки излучали зыбкий свет, слышались стоны призрака. Нашлись фанатики, задавшиеся целью похитить тело «сатанинского скрипача», чтобы бросить его в болото. Опасаясь насилия, друзья покойного под охраной людей Чессоле переместили его в погреб госпиталя. В сентябре 1841 года шестнадцатилетний Ахиллe в сопровождении друзей отправился в Рим, где был принят его святейшеством главой католической церкви папой Григорием XVI как сын кавалера ­ордена 
Золотой шпоры. Папа обещал ему защиту, содействие и доведение дела до справедливого решения. Он назначил специальную комиссию для вторичного строжайшего расследования. Между тем клерикалы Ниццы и скрытые за ними силы (иезуиты) не на шутку были встревожены известием о том, что папа под давлением мирового общественного мнения назначил особую комиссию из высокопоставленных лиц, имевшую задание беспристрастно выяснить подлинные обстоятельства дела, какими бы они ни были. Воинствующие мракобесы приняли решение уничтожить останки Паганини, с тем чтобы поставить мир перед свершившимся фактом. Чессоле ответил контрмерой: в сопровождении отряда вооруженных солдат он ночью перевез гроб в военный госпиталь в Виллафранке, поместил в потайную подземную кладовую, лично запер ее и взял с собой ключ. ­Однако там взбунтовались местные служащие, которые, казалось бы, должны были быть привычны к мертвецам. И на них тело Паганини наводило непередаваемый ужас! Людям регулярно слышались стоны и вздохи призрака, сопровождаемые звуками страстной музыки. И вновь друзья Паганини были вынуждены пуститься в дорогу вместе с печальным грузом... Снова тайком, снова ночью тело перевезли к старой фабрике по производству оливкового масла. Здесь гроб и закопали. Но вскоре выяснилось, что от фабричных отходов земля там столь ядовита, что может разъесть не только дерево, но и железо.
Друзья попытались переправить останки Никколо в Геную, его родной город. Однако губернатор запретил ввоз праха на территорию герцогства. Тогда граф Чесолле на свой страх и риск темной безлунной ночью, в бурю, перевез гроб друга в одно


Оценка произведения:
Разное:
Реклама
Реклама