же пугающим, как давешние невнятные речи.
- Не он это… - прошептал Пила, подумав, куда клонят княжьи люди – Не мог Краюха… Не мог он его… Да и зачем ему… Не он…
- Знаем, брат-пильщик. – прервал Рассветник – Знаем, что не он, и полно об этом. Только оттого тебе не легче. Брата твоего в живых уже нет.
- Как нет…
- Разбивайте ночлег, друзья. И обряд готовьте. – Сказал Рассветник во всеуслышание, а затем обернулся снова к Пиле:
- Послушай, Пила. Ты прости, что всего, как есть, тебе мы сразу не сказали. Думали сами, что может быть, еще обойдется, только вышло как вышло, и ничего уже не сделать. Твой младший брат умер днем на этом месте, хотя ноги его до сих пор ходят, и глаза глядят…
- Как это? – удивился Пила.
- Ты Ясноока помнишь?
- Затворника, что ли? Лучезарского колдуна?
- Да. Слышал о его подручных, злыднях?
Кто о злыднях в Горюченском Городище не слышал! Хоть и не появлялись они там ни разу, но молва о них разлеталась быстро и далеко. Как звались друг другом, Пиле никто не сказывал, да никто, наверное и не слышал, а люди меж собой тайно вполголоса прозвали - злыднями. Были они из всех слуг затворника самыми доверенными – все важнейшие дела поручал он им и только им. И если появлялся один из таких в каком-нибудь ратайском городе, все знали, по чьему поручению он прибыл. Без воли Ясноока они вообще не покидали княжеского двора в Лучезаре, а по его воле добирались в самые отдаленные края, творили его волю и действовали всегда от его имени. На это Ясноок дал им большую колдовскую силу, а страх перед ними был столь же сильным, как страх перед самим затворником, черным князем ратайской земли.
Пила кивнул.
- Так вот, из них, злыдней, один сегодня приехал к вам в городище. Приехал в обличии человека, дух которого много дней назад он убил, а в тело вселился. Теперь то же самое он и с твоим младшим братом сотворил, и по земле ходит в его обличии, а старое обличие, тело мертвое, здесь бросил. Понимаешь.
- Понимаю. – сказал Пила – Теперь понимаю.
Что творилось сейчас у него в голове и в сердце – пером не описать.
Смеркалось. Витязи осмотрели как следует окрестности, разожгли костер, сварили в котелке кашу, съели ее с сухарями и с салом, выпили по пол кружки вина и готовились устраиваться на ночь. Пила все это время сидел на одном месте, не проронил ни слова и к еде не притронулся. Сейчас он, также молча, сидел и смотрел на горящий огонь. Ни на что происходящее вокруг, он не обращал никакого внимания, разве что изредка прихлопывал на шее или на лице особо болючего комара. Не заметил он и как четверо его новых знакомых расположились около костра кружком.
- Эй, паря, слышишь! – будто от сна его одернул Коршун.
- Что? – тихо сказал Пила.
- Не спи. Сейчас обряд будем совершать.
Слева он Пилы сидел Рассветник дальше Вепрь, Клинок, и справа – Коршун. В руках у Рассветника Пила увидел большую, на три четверти залитую чем-то деревянную кружку. Рассветник держал ее перед собой, бережно обхватив обеими ладонями и заглядывая внутрь. Все наблюдали за ним внимательно и слегка напряженно.
- Начнем же. – сказал наконец Рассветник, окинул всех взглядом последний раз, и снова повернувшись к своей кружке, заговорил:
- Человек, живая душа! Ты неупокоенный, скорбящий, до срока умерщвленный, принужденный скитаться, искать себе пристанища и не найти, пока срок отведенный тебе на белом свете не истечет! Принужденный бессловно, бесслезно скорбеть о своей гибели! Мы принуждены с тобой скорбеть о твоей гибели. Ты брат нам – по отцу, вечному небу, по матери – сырой земле, по всему роду человеческому! Один отец у нас с тобой, одна мать у нас с тобой, одна печаль у нас с тобой, один враг у нас с тобой! Как мы скорбим о твоей беде, как земля и небо скорбят о твоей беде, так ты нашей бедой опечалься! Встань на нашу защиту, чтобы рассчитались мы за обиду и нашу с тобой, за вину перед землей и небом, за вину перед всем родом нашим! Кровью своей, пролитой без вины, укрой нас от колдовского взора, чтобы врагу твоему, врагу нашему, врагу земли и небес, были мы невидимы, чтобы мы были ему неслышны. Чтобы не слышал он нас, когда будем мы рядом, и не видел, как приблизимся к нему. Тогда ответит наш враг за твои и за наши обиды, и за всех убитых им, и за всех живых, им обиженных, за обиды пред небом и пред землей! В том надейся на нас, а мы на тебя надеемся, как на верного брата!
Сказав так, Рассветник выпил из кружки глоток и передал Вепрю.
- Да будет так! – сказал Вепрь, выпил и передал Клинку
- Да будет так! – повторили то же Клинок и Коршун. Потом Коршун протянул кружку Пиле.
- Скажи, и пей до дна.
- Да будет так…
Приторно-сладкая терпкая едкость окатила Пиле Глотку, засвербила, защекотала в ноздрях. Теплом прошла по горлу и растеклась по груди, по животу. Коршун и Клинок поднялись с земли. Рассветник взял у Пилы кружку. Обряд закончился.
- Вино? – спросил Пила.
- Да. Вино с кровью. – ответил ему Вепрь.
- Как с кровью? С чьей?
- Того человека, в теле которого злыдень ходил. Рассветник ее у мертвого из жилы добыл и в вине размешал. Злыдень его убил, а его кровь теперь нас от колдовского взгляда укроет. Давай-ка спать собираться будем.
После, когда уже стемнело совсем, когда доели остатки ужина и выпили остатки вина, когда решили кому за кем стоять в карауле (первым выпало Коршуну) и устраивались под плащами и покрывалами, Рассветник сказал:
- Вот что, Пила. Тебе хочешь-не хочешь, а с нами завтра ехать придется.
- Зачем?
- Затем, что твоего брата в лицо мы не знаем, а глаза злыдень заморочить может так, что сам леший его не разберет. Поможешь нам его узнать. Понятно? Теперь спи.
Пила не стал ждать, пока сон сморит его, а лег, закрыл глаза и тут же провалился в черную кромешную тьму без сновидений.
