Цирк

поглупее, лысый разбойник опустился до примитивной уловки. Объяснив, в дурацкой манере, что от «стажера» требуется лишь повторение, хитрец ловко засеменил на «полусогнутых». «Не на таковских напал», - Петрович твердо решил вести на манеже свою игру. И прошелся, хоть и на «согнутых», но – весьма чинно, не уронив при этом ни капли достоинства. Публика отозвалась одобрительными аплодисментами.

    Тогда злодей опустился пониже и пошел мелким бесом, касаясь коленками пола. Молниеносно раскусив коварный маневр, Юрий Петрович покивал головой, мол – не обманешь, после окаменел лицом и выдал такие коленца, что зал взорвался аплодисментами. Публика была на его стороне. «Знай наших», - отвесил он поклон зрителям, стоя на коленях, как перед иконами.

    Ничего не осталось прохвосту, как пуститься «ва-банк». Подленько улыбаясь, он опустился на четвереньки, повилял, как собачка, "хвостом", и... пошел по манежу, дрыгая очередно то правой, то левой конечностью. Зал замер, как перед пенальти…

    То, что изобразил Юрий Петрович, описанию не поддавалось. Так же, как и то, что началось в зрительном зале…

    Дети икали. Мамаши спасали чада водой, однако, взглянув на арену, выдавали истеричное: «Га, га, га!..» После алчно хлестали из горла минералку. Дама в первом ряду стонала, сморкалась в парик, затем, взглянув на манеж, срывалась тягучим: «Ой, не могу-у…» Снова сморкалась и утирала глаза тем же предметом.

    Малыш рядом ныл: "Хочу такую собачку…" Тыкал в Юрия Петровича пальцем и дергал рукав гражданина с «помидорным» лицом. Тот отдувался, сипел, сморкался… Внутри у него что-то булькало. Чем все закончится, не ведал никто…

    Крупный успех впервые вошел в жизнь Юрия Петровича, и насладиться им он желал в полной мере. Стоя на четвереньках, с улыбкой собаки Баскервиллей, он впервые чувствовал себя на своем месте. Если бы утром ему сказали, что вечером он будет стоять на арене… На четвереньках и абсолютно счастливый… Петрович повертел бы у виска пальцем.

    А теперь большого труда стоило лысому прохиндею вернуть звезду манежа на место. В зале азартно крикнули: «Бис!» В глазах у Петровича блеснули слезы…
 
- Учись, пока я жив, - плюхнулся он на сидение. Мальчик молча пожал отцовскую руку.

                                                                                *    *    *

    В третий свой выход Юрий Петрович держался, как мастер жанра. Обнаглев в конце даже до реверанса, он сорвал порцию заслуженных аплодисментов, и долго еще стоял на арене с поднятыми руками.

    Уже не казался чудовищем клоун, а когда оркестр в последний раз грянул маршем, сынишке едва удалось урезонить папашу, рвущегося на поклон вместе с артистами.

    Прощался зал с ними стоя. Ощутив себя частью веселого братства, Юрий Петрович едва не лишился ладоней, чествуя тех, кто помогал ему на манеже. В носу предательски защипало, он схватил сына за руку и быстро направился к выходу.

    У двери стояла та же старушка.

- Не забывайте нас, - произнесла она молодым, удивительно приятным для слуха голосом. И подмигнула.

    Вечер выключил дождь, разлив вокруг мягкий свет фонарей. Подпрыгивая то на правой, то на левой ноге, мальчишка семенил смешно рядом, согревая ладошкой руку отца. «Как цирк?» – по привычке хотел спросить Юрий Петрович. Но почему-то раздумал и пустился вприпрыжку, немного фальшиво насвистывая марш «Огни цирка».