Чья-то невеста.

   Валит снег. Крупный, лохматый, вперемешку с грустью. Кажется, ему не будет конца. Кажется, зловещая кара ниспослана людям, и уже ничья рука не словчит её отвести.
   Не видать ни зги. 
   Автобусные остановки мигом вязнут в свежих сугробах. Эх, намело… Ещё одно воспоминание уносит меня далеко-далеко на своих ненадёжных крыльях.
   В этом вихре медленно кружащихся снежинок узнаю знакомое лицо.   Ты? Вернулась?
   Сокрушённо глядят исподлобья твои прекрасные глаза. 
   Ты помнишь? Нет, ты действительно – помнишь?
   Снег, не чета этому величавыми хлопьями стелющийся под сапожки. Старый добрый Урал. И ты – вся такая озорная и юная. Новая хозяйка Медной горы. И этот огромный город, куда я прилетел ради тебя, с его вечно опаздывающими трамваями, приветливыми прохожими и обычной предновогодней толчеёй.
   Ты помнишь старушку, которой мы помогли перейти дорогу? Ну, как же! Она нам ещё крикнула вдогонку: «Без затей, а просто берегите друг дружку!».
   Мы были счастливы, как мы тогда были счастливы! А та старушка… Её совет пришёлся не впору…
   Ты помнишь ёлку, взъерошенную, нарядную и густую-прегустую на площади у театра? А того пузатого медведя, который особенно резво вертелся у самой макушки, весь в огнях и снегу? Мы приходили туда каждый вечер, и, казалось, нас здесь все уже знают и всё о нас – тоже знают, и тоже хотят, чтобы мы были вместе…
   А снег всё сыплет и сыплет. 
   Мы снова вместе. Боже, как же давно мы не были вместе!.. Твои губы улыбаются застенчиво, и бусинки талой влаги играют на длинных  ресницах. Из-под платка выбились непослушные волосы. Я всегда говорил, что так лучше. А ты не верила мне и  лупила шутя - приговаривая, что я плут да и просто смеюсь над тобой.
   А помнишь Чусовую, посиневших от мороза и водки рыбаков и две рдяные сосны на мрачном во мгле гранитном утёсе на том берегу? Поле, до горизонта – наст, – с блестящей позолотой заката. И мы, одни там, как одни в целом мире, торим стёжку в синих сугробах. Идём, взявшись за руки, своей дорогой.
   Другую ещё не протоптал никто…
   А помнишь, как вдруг за твоей спиной раздался тяжёлый хлопок, так что снега задрожали окрест? Это я упал. На ровном месте. Поскользнулся…
   Валит снег без конца и без краю. Стою одиноко. Ловкий ветер живо пробирается под слабую, не по погоде взятую, одежину. Но мне не зябко. Только глаза почему-то заслезились… 
   Смотрю на зиму, на её невенчанную тишину и стынь, на равнодушных прохожих, которые, спотыкаясь и падая, бегут к теплу. Рабы тепла.
   И тут – как железом по стеклу, стон несдерживаемый: «Почему ты пришла? Да и зачем же  - теперь…» .
   Ветер споро подхватывает запоздалый мой крик и ошалелой позёмкою катит вдоль обочины. 
   Нет!
   Далеко Урал. И давно уж убрали ту ёлку. На дрова, поди, пустили… давным - давно…
   Уже другая там ёлка горит – на Театральной площади! Мигает кому-то другому, не нам…
   А ветер-то слаба-а-ак… Мой вопль только до урны заметённой и доволок, дальше и не рвал, - будто злясь на нерадивого отправителя, - да и врыл там глубоко в снег.
   А ты всё равно рядом стоишь. Снисходительная, бессловесная. И молча смеёшься – лишь краешком стылых губ… А я бегу тебе навстречу, чтобы привлечь к себе, любимую, стиснуть в объятиях нерастраченных, - но какая-то грозная охранная сила отстраняет тебя от меня, и только рой снежинок щиплет нежно холодком мои протянутые руки.
   Ой, и паршиво мне…
   Верчу в руках твоё приглашение на свадьбу. Эти обручальные кольца… Интересно, ты всем подписала так же? Сначала – себя. Потом – его… Кто такой Николай?.. 
   Знаешь… спасибо. Я никуда не поеду.

                                                                                                                                1985г.