Судный день

ньАндрей Панюшкин
  Солнце стояло в зените. 
  Облака, небрежно раскинувшись по гладкой синеве неба, тихонько ползли вниз по течению,  лениво меняя свою форму и время от времени расплескивая содержимое на тихие оренбуржские деревеньки. На парах за посадками, лениво отмахиваясь хвостами от назойливых насекомых, паслось колхозное стадо. Над старой корявой осиной, усыпанной темными шапками гнезд, нарушая этот вселенский покой, с оголтелыми криками кружились с полсотни черных до синевы грачей. Прямо под деревом, потирая ушибленную ногу и размазывая по загорелой физиономии слезы, среди кустов чилиги и прошлогодних листьев на корточках сидела причина грачиного переполох: мальчик-пастушок лет восьми. Свалиться с дерева - не самое большое горе, даже когда вместе с тобой падает весь сегодняшний улов: полтора десятка грачиных яиц, растекшихся по впалому животу и майке. Но не это так расстроило нарушителя спокойствия: в грязной расцарапанной ладошке юный яйцелов сжимал разбитую фарфоровую фигурку слона. Не Бог весть какая цeнность, но когда она - единственная... Слезы текли сами. Слоник лежал на узкой ладони гладким прохладным боком, глядя на Ваньку грустным ласковым глазом, словно желая успокоить ребенка, но почему-то именно этот взгляд и, конечно, белесый скол на месте хобота вызывали у Ваньки щемящее чувство жалости. Ванька ревел и матерился. Он ругал грачей, себя и осину с одинаковым пылом, собрав воедино матерей, яйца и ветки. Обзывал коров нехорошими словами и, стирая с пуза остатки яиц, по-взрослому лаялся на весь белый свет.
 
 
 
  Пятница в Афанасьевке наступала неожиданно; заставала добрых сельчан врасплох, путала карты, зачеркивала далекоидущие планы по реконструкции приусадебного участка и доводила баб до белого каления, в хлам напоив  вершителей приусадебной революции. Результаты этого пятничного беспредела высвечивались в виде не тронутых суровой мужской рукой покосившихся заборов, скрипящих ворот и ставен, неточеных ножей и невбитых гвоздей. 
   
   Но нынешняя пятница была особенной. Всем пятницам пятница! Про такую пятницу метко сказано: «Займи, но выпей!»
  Отчетно-перевыборное собрание. Честно-то сказать, перевыборным его назвали по старинке, памятуя колхозное прошлое. Потому как переизбирать поставленного сверху главными акционерами, то бишь основными держателями акций  ОАО «Афанасьевское»  председателя Бугрова Ивана Федоровича никому бы не позволили. Но дядя Ваня был мужик старой закалки, а потому решил-таки провести сию вакханалию демократии, дабы рассказать несведущим односельчанам о том, каких замечательных успехов и высот добилось ОАО под его чутким руководством. 

   Для пущей важности были приглашены столичные гости: районное начальство агропромышленного сектора в лице товарища  Репейникова Данилы Игнатовича и его товарища - товарища Булкина М. Ж. ; глава местной администрации товарищ Шапкин, обзываемый сельчанами по старинке председателем сельсовета или просто Шляпой; пенсионеры; работники ОАО «Афанасьевское» и все прочие жители означенного населенного пункта. По ехидному замечанию Мессера - колхозного скотника  и пастуха, ныне успешно совмещающего работу в ОАО с почетной должностью пенсионера, - пригласили даже пса шелудивого, но тот отказался, сославшись на занятость. В результате к трем часам дня актовый зал в клубе был забит под завязку весело гомонящим людом, предвкушающим не только порцию хлеба в виде буфета, организованного по старой традиции в вестибюле школы, но и зрелищ в виде каверзных вопросов к руководству района, подкрепленных нехилой перебранкой добрых односельчан промеж себя.
 
  На сцене клуба постaвили стол такой длинный, что пятеро заседающих за этим столом, сидя друг от друга на расстоянии вытянутой руки, занимали не более половины стола, на что сразу обратили внимание собравшиеся. Версий сего замечательного события оказалась добрая дюжина, хотя лидировали три. По первой версии, высказанной  Хомяком, вторую половину стола должен был занять Коля Бройлер. В этом случае, по мнению Хомяка, места хватило бы на всех, если бы гости слегка сдвинулись. Вторая версия, высказанная колхозным сторожем дедом Маняем, была больше в духе соцнереальности. По его, Маняеву, мнению, стол намеренно притащили большой, чтоб за его широкой плоскостью разместить работающих пенсионеров, дабы те в свою очередь без утайки рассказали как о своих проблемах, так и о чаяниях. Справедливости ради надо сказать, сия версия была встречена с немалой долей иронии и скептицизма. Маняй обиделся. Он хотел, как лучше, ну а на худой конец посидеть в президиуме. Мелочь, а приятно. Третья версия использования свободной части стола принадлежала тетке Манятке, а поскольку та ничего путного предложить не может, то и нам писать о ее сексуальных фантазиях на этой узкой, жесткой и совсем не удобной плоскости -себя не уважать. А поскольку место так и осталось незанятым, то и уделять внимание этой малоинтересной подробности смысла нет и быть не может.
  
    Строго оглядев собравшихся, председатель, как в старом фильме, постучал невесть откуда взявшимся карандашом по стеклянному графину с водой, заботливо принесенному из бухгалтерии главбухом Нинкой, и, призывая народ к порядку и громыхая каждым словом, произнес :

 - Все собрались. Прошу считать собрание открытым. Вступительное слово предоставляется главе Афанасьевской Администрации товарищу Шапкину  Геннадию Петровичу.      

  Геннадия Петровича долго слушать не хотелось, и бывший парторг колхоза, Шапкин Г.П., прочуяв чутким нутром прожженного бюрократа общее настроение, ограничился кратким приветственным монологом, передав эстафетную палочку председателю для оглашения отчeтного доклада.
        
  Читать Бугор не любил. Сказать «не умел», конечно, было бы преувеличением, но зато считал в уме быстро и по-хозяйски. Цифры были знакомые, выбитые из матушки -земли потом, матом и, как ни банально это звучит, нелегким крестьянским трудом. С огромным усилием сдерживаясь на нелирических отступлениях, Бугор отгромыхал доклад и грузно опустился на жалобно скрипнувший стул.
         
  Главбухша Нинка Курилова, фальшиво улыбаясь, поинтересовалась, есть ли желающие высказаться по поводу столь удачно сведенного баланса и, кокетливо налив из стеклянного графина полный граненый стакан воды, одним махом элегантно выпила. 
  
   Слово попросил Шаляпин. Половина села так и не знала настоящего имени беженца из Таджикистана. Как-то так случилось, что как только он приехал в Афанасьевку, к нему плотно приросло это прозвище. То ли за яркий врожденный артистизм, то ли за острый язык и редкое чувство юмора, но он как-то сразу пришелся ко двору в деревне.
    
   Бугор, предчувствуя подвох, хмуро смотрел исподлобья на желающего высказаться.  
   
   Шаляпин чинно поднялся и, степенно откашлявшись, с чувством невыразимой скорби произнес:     
- Доклад, безусловно, замечательный... Но! Все ли у нас гладко? В полной ли мере мы используем внутренние резервы? Идем ли мы в ногу со временем? 

  С каждым вновь произнесенным риторическим вопросом Бугор наливался кровью, как помидор на грядке, и как только Шаляпин замолчал, не сдержавшись, сжал пальцами карандаш и рыкнул в зал: 

 - Твои предложения!? 

  Карандаш треснул. Шаляпин, оглянувшись на притихших односельчан, картинно развел руками:  

 - Мне так кажется... да, думаю, и собравшиеся меня поддержат... Пора сублимировать ситуацию!

    Сказал - как отрезал.
  
    В зале повисла напряженная тишина.

    Президиум заерзал на широких актовых стульях, видимо, стараясь как-то втереться в них и по возможности слившись с обшивкой не очень отсвечивать. Вот ведь загнул, гад!  Как вот такому мерзавцу ответить? И слово-то какое... Вроде даже где-то на слуху. Но вот... об чем он сейчас?   
      
    Первым постарался выкрутиться председатель. Он с плохо скрываемым раздражением прорычал Шаляпину :

  - И чем тебе так ситуация не угодила?

    Шаляпин, глядя ясными глазами поверх голов президиума недоуменно пожал плечами :
           
 - Я разве сказал - не угодила? Я сказал - сублимировать ее надо! 
   
    Бугор облегченно вздохнул и с надеждой глянул на товарища Булкина М.Ж. , известного бескостным языком, и большого любителя всякого рода демогогий. Тот сидел, с непередаваемым интересом разглядывая чистый лист формата А4, активно создавая образ обремененного важными государственными делами начальника. Дядя Ваня вздохнул: « Как умный сидит. Вроде чей-то понимает... дрыщ  неавторитетный... а копни глубже - там всего-то одна извилина, и та - о буфете. Шаляпин, конечно, сволочь та еще. Нахватался словечек... но эта сволочь уже своя, потом в тракторе просоленная. А эти..."
   
  Народ загудел. 

   После слов Шаляпина всем почему-то сразу показалось, что именно вот это загадочное мероприятие спасет враз ставшей безвыходной ситуацию. 

   Более всего взбудоражился Маняй. Вскочив с места, он тыкал сухим пальцем в сторону важно надувшего щеки Шаляпина и вопил треснутым тенорком :

 - Вот! Вот он правильно сказал! Меня-то не слушаешь! Вот человека послушай!  Он хоть и приезжий, а дело говорит! Это вам, дорогие начальнички,  не  в тапки срать!

    Бугор недоуменно уставился на Маняя.

 - Ты что, дядь Вась? Белены обьелся? Ты про что буробишь? Тебе-то что не нравится? 

    Маняй решительно пошкандыбал к сцене. Для острастки стукнув бадиком по краю подиума, он опять ткнул пальцем в зал и пояснил: 

 - Я говорю, Шаляпин правильно говорит про пенсионеров! И про то, что нам путевки бесплатно давать надо!

  Бугор с интересом разглядывал Маняя: 

 - Он так сказал? 
        
   Сторож, не моргнув глазом, подтвердил :

 - А то не так! Я-то сам слушал не очень. А вон Витька Мессер, тот так и сказал. 

    Он повернулся в зал, где рядом с его, маняевым, пустым стулом, уже не в силах сдерживаться, до слез хохотал Мессер. Осознав, что его опять развели, Маняй покраснел от негодования:

 - Ты чего щерисся, дрючок старый? Эээх... Где совесть была, там хрен вырос... 

    С этими словами Маняй, насупившись, вернулся на свое место и сел, демонстративно отвернувшись от друга. Но бурлящее нутро никак не остывало. Как всe глухие, Маняй говорил громко, и поэтому следующая его фраза  прозвучала внятно и на весь зал:

 - Гад ты, Витька. А не друг. Сволочь прям. Предатель потому что! Манятка, вон - шалава шалавой, и то про тебя говорит, что ты за сто рублей и в церкви пернешь.  

   Он гордо отвернулся от товарища, ошибочно полагая разговор оконченным, когда со своего места в пятом ряду вскочила тетка Маня, в миру честных и добрых односельчан Манятка. Господни Пути неисповедимы: путь Манятки до Маняевского стула весь зал прочертил легко и безошибочно. 

  Первым увидел пылающую праведным гневом Манятку Мессер. Он толкнул Маняя под локоть и прокричал в заросшее волосами ухо:

 - Допрыгался, Вася! Наступил козе на яйца. Ща Манятка тебе припомнит... и герб, и флаг, и семейную фотографию!

    Маняй  тоже увидел соседку и, изобразив на лице полное безразличие, отвернулся в другую сторону, где тут же наткнулся на дергающуюся от смеха физиономию Мессера.