Возвращение крестоносцев

«С точки зрения исторических процессов единое человечество это пустой звук»
О. Шпенглер «Закат Европы»
Lux in Tenebris[Свет в темноте]
Людей стало слишком много. Этот простой факт в какой-то момент сделал жизнь невозможной. Развитие новых технологий превратило множество прежних профессий в бессмыслицу, там, где совсем недавно требовалась тысяча квалифицированных рабочих, оказывалось достаточно пятерых компьютерщиков, с улыбкой на лице обеспечивающих функционирование фабрики или завода.
Люди, благодаря невероятному рывку в фармацевтике и регулярному калорийному питанию, стали жить дольше. Первыми на это чутко отреагировали шлюхи. Раньше они писали в объявлениях: «Встречусь за вознаграждение с мужчиной до пятидесяти», затем планка поднялась до шестидесяти, и наконец — до восьмидесяти.
Те, кто имели работу, готовы были работать до гробовой доски, и возненавидели тех, кто её искал. Во всём цивилизованном мире главной задачей профсоюзов стало противодействие увольнению, даже если работник был очевидно непригоден.
Работа означала сносное существование, питание экологически чистыми продуктами, возможность поехать на курорт и носить модные вещи. Только имея постоянную работу, можно было рассчитывать на ипотеку и автомобиль в кредит.
О том, есть ли в данной конкретной работе хоть какой-нибудь смысл, давно никто не задумывался. Бизнес-тренеры, маркетологи и дизайнеры плодились как грибы после дождя, в этом креативном безумстве обычный плотник или токарь смотрелся реликтом из первобытных времен. Думать, читать и знать что-либо иное за пределами выбранной профессии и устоявшегося образа жизни превратилось в занятие странное и потому излишнее.
Безработным доставались синтетическая китайская лапша, заменители масла, мяса и молока, таблетки для поддержания иммунитета и койка в переполненных общественных домах, если они не хотели или не могли жить с родителями. Разного рода и толка психотерапевты, нанимаемые государственными чиновниками, пытались нарисовать для них перспективу, но эти попытки уж слишком сильно напоминали ковыляние калеки, убеждённого, что он участвует в марафонском беге.
В сельской местности, конечно, такой остроты не ощущалось. В деревнях по-прежнему сеяли хлеб и ухаживали за скотиной, крестьянский труд мало изменился за последние несколько тысяч лет, но, увы, безжалостный парадокс исторического развития, люди бежали от этой сытой и размеренной спокойности в чумные города, чтобы сидеть как проклятые в соцсетях, завидовать кино и телезвёздам и есть соевый эрзац вместо настоящего мяса, которое было им не по карману. Крестьяне оставались последними чудаками, понимавшими простые истины, вставали на заре и ложились на закате, не тревожились по поводу борьбы политических партий и грустили лишь от того, что натуральные продукты всё больше вытеснялись синтетическими. На них и смотрели как на чудаков, с уважением, но без желания разделить бытие.
Все эти процессы происходили в той части мира, где проживал миллиард, ещё недавно называемым «золотым». Остальная часть населения планеты пребывала в нищете, убогости, часто в голоде и гражданских войнах, проблема пенсионного возраста, столь взрывоопасная в западном мире, этих людей не волновала, поскольку редко кто доживал до пенсии. Золотой миллиард, почти растерявший весь свой блеск, смотрел на третий мир как на докучливых родственников, допекавших своей бестолковостью.
Когда-то, в силу самых разных причин, представители третьего мира заполнили в цивилизованных странах нишу «грязных профессий»: тех, которые белый человек считал ниже своего достоинства и культурного уровня. Они были грузчиками, чернорабочими, носильщиками, уборщиками и ассенизаторами, в лучшем случае — официантками в фастфудах и водителями такси. И разумеется, торговцами наркотиками, дешёвыми проститутками, мелкими таможенными контрабандистами и уличными ворами.
Этих чёрных и цветных не любили в западном мире, но воспринимали как неизбежную данность: немца или француза было трудно убедить работать мойщиком посуды в ресторане или прачкой, тем более за зарплату, которой едва хватало на синтетическую еду. Голландец, грек и испанец предпочитал требовать от правительства пособие по безработице, на которое тоже не получится каждый день заказывать настоящий бифштекс с кровью, но за это своё гражданское право бить баклуши и называть весь остальной мир дебилами белый человек готов был выходить на демонстрации и проклинать почём зря политиков.
Расовая проблема, дремавшая в подземельях старушки Европы с момента окончания Второй Мировой войны, взорвалась с невиданной силой во время ближневосточных событий. Миллионы арабских беженцев, хлынувшие через прозрачные границы от бесчинств фанатиков Исламского Государства, от бомбёжек запрещёнными вакуумными бомбами и химическими боеприпасами, чем отличались и соратники, и противники ооновской коалиции, от небывалого зверства противостояния, вызвавшего в памяти людей воспоминания о религиозных войнах Средневековья, опрокинули и так шаткий, качающийся на ветру добропорядочный и толерантный европейский мир.
Никто не оказался готов к этому переселению народов, ни государственные учреждения, ни общественные организации. Поэтому в каждой стране правительство пустилось, кто во что горазд.
Французская полиция закрывала беженцев в фильтрационных лагерях, очень напоминавших концентрационные. Итальянские патрульные сторожевики топили в море переполненные баркасы, а военный министр неуклюже объяснял журналистам, что видео, продемонстрированное в интернете, является фальшивкой Аль-Каиды. В Будапеште в одном из пригородов выселили венгров и заполнили его, как сельдями в бочке, сирийскими иммигрантами. Гетто окружили бетонным забором и бронемашинами, любая попытка выйти без разрешения властей пресекалась стрельбой на поражение. В Германии, где чувство вины перед евреями стало национальным проклятием, пьяные немцы просто лупили всех, кто хоть чем-то напоминал выходцев из Азии. Полицейские равнодушно взирали на этот процесс, «Скорая помощь» получила негласную инструкцию сразу везти в морг, даже если было подозрение, что человек ещё жив.
Глубочайшее убеждение, что азиаты и негры, собственно, и не люди, а слуги людей, и даже не слуги, а скорей, жалкое подобие, до сих пор тщательно скрываемое, обрело полнейшую народную поддержку. Миллионы безработных Европы, переговариваясь в социальных сетях, возбуждали надежду: если их выгнать, нам сразу станет хорошо. Почти неслышные голоса интеллектуалов, как обычно, утонули в этом потоке ненависти, и оставался лишь вопрос времени: когда правительства признают состоявшийся факт. Теракты в крупных городах, которые с регулярной частотой устраивали мусульманские фанатики, только подливали масла в огонь.
Первыми решились тихие, медлительные и незлобные шведы. В двадцать четыре часа всех, кто не имел европейской внешности, погрузили на корабли. С подкупающей демократичностью не были учтены никакие заслуги, включая факт шведского гражданства. Белым жёнам и мужьям несчастных было предложено в течение двух часов развестись или отплыть на кораблях, сохранив семьи. Детей от смешанных браков тоже признали персонами non grata, хотя это решение и вызвало ожесточённые дискуссии в парламенте страны.
Корабли направились в Турцию. Турки отделяли тех, кто, по их мнению, являлся курдами, и отвозили в горы. В горах их травили слезоточивым газом и закапывали бульдозерами в общие могилы. Средства массовой информации прекрасно были об этом осведомлены, но упорно изображали глухонемых.
Остальные по коридору шириной в два километра, огороженным колючей проволокой под электротоком, побрели в сторону сирийской границы. Вертолётами с воздуха, как прокажённым, им сбрасывали воду и продукты. Что произошло с этими людьми в Сирии, точно не известно, Сирия давно была отключена от всех средств коммуникаций.
Шведский пример повторили прибалты и другие скандинавские страны. Затем Германия и вся остальная Европа. Последним к этому увлекательному геноциду присоединилось Соединённое Королевство, королева произнесла на Трафальгарской площади слезливую речь и попросила прощения у высылаемых.
Турция уже не справлялась с людским потоком, недочеловеков, по мнению европейских безработных, высаживали на пустынных берегах Ливии и предлагали уповать на волю Аллаха. Правительство США, занявшее во время этой вакханалии очень простую позицию: «Это не наше дело!», всё же разрешило частным организациям открыть в ливийской пустыне палаточные лагеря с врачами и хоть каким-нибудь запасом продовольствия.
Лагеря просуществовали недолго. Банды бедуинов их разграбили, врачей частью убили, а частью продали в рабство в экваториальную Африку. Выжившие репатрианты добрались до Египта и попытались начать новую жизнь, по законам шариата, забыв, что не так давно люди научились летать в космос.
Европейские безработные могли торжествовать: в Европе остались только европейцы.
Вот на таком историческом фоне стремящегося к звёздам двадцать первого века в городе Львове родился и рос молодой человек, которого звали Мирослав Янковский. Полуполяк по отцу, полулитовец по матери, он ощущал себя полноценным среднестатистическим европейцем.
Он родился в тот год, когда Украина наконец сочла себя независимой страной и вступила с Россией в драку: за нефть, газ и Донбасс. Впрочем, семью Янковских эти события интересовали мало: отец работал водителем грузового трейлера и неделями пропадал в рейсах, мать была домохозяйкой и иногда подрабатывала маляром. Семья жила не бедно, скорей, скудно и бережливо, родители надеялись дать детям, у Мирослава было две сестры, младше и старше его, приличное образование, оптимально в Германии, в крайнем случае, в Чехии или Польше.
Львов вместе со всей Украиной мог быть отнесен к западному миру весьма условно, это было глухо провинциальное захолустье, пережитки советского прошлого встречались на каждом шагу, в семье, в силу её этнического происхождения, к хохлам относились не столько пренебрежительно, сколь насмешливо.
«Честно говоря, — обычно повторял Янковский старший, выпив лишнего, — я бы предпочёл, что этот город снова назывался Лемберг, а в мэрии сидели австрийцы, а не чубатые ребята в косоворотках. Порядка точно было бы больше». «Хотя мне наплевать, — добавлял он, протрезвев. — Хохлы так хохлы, главное, чтобы квартплату не повышали».
К моменту описываемых событий Мирославу исполнилось восемнадцать лет, он окончил городскую общедоступную гимназию и пребывал в размышлениях о будущем жизненном пути. В гимназии у него было два любимых предмета — английский язык и карате. Английский, потому что интернет и телевидение ежечасно твердили, что без знания этого языка невозможно добиться никакой, самой ничтожной карьеры. То же, пусть и с меньшей уверенностью, утверждали родители. А карате сделало его выносливым и сильным.
Он был