Переходное состояние

          Впереди вечность, позади жизнь. Иван Артамонович несколько завис в этом переходном состоянии. Как давно, не знаю, когда я попал в чистилище, он уже считался старожилом.
          - Да вы не волнуйтесь, - он протянул кружку тёплого чая. – Не вы первый, не вы последний. Вот чайку попейте.
          - Да я и не волнуюсь, - героически ответил я. – Просто как-то неожиданно, шёл себе по дороге и тут бац – такое.
          - Пить надо меньше, - Иван Артамонович  посмотрел на шкалик водки,  торчавший из кармана моей куртки. – Или наоборот больше. Бог, говорят, алкоголиков любит, извините за каламбур.  Видок у вас, прямо скажем, неважнецкий. Под грузовик попали?
          - Под трактор, - сказал я. – Напротив дома ремонт дороги затеяли, и так, блин, не вовремя. Я вообще-то не очень пьющий, просто вчера на работе нажрались как свиньи по случаю пятницы, да и настроение у всех поганое, денег не платят ни хрена, водку купили самую дешевую, утром голова разламывается, думаю, не надо терпеть, надо опохмелиться, всё равно выходные. Опохмелился…
          - Да, нелепая смерть, - сказал Иван Артамонович. – Мои соболезнования, уважаемый. Вы водку-то допейте, больше вряд ли когда удастся.
          - А можно? – спросил я.
          - Почему нет. У нас не тюрьма, порядки демократические.
          - Тогда за ваше здоровье, - я опрокинул в себя шкалик. – А курить можно?
          - Курите, - сказал Иван Артамонович. – Я сам бросил в четырнадцатом году. И пить прекратил как раз в тот год, когда Николая Александровича на царство венчали.
          - Какого Николая Александровича? – разговор начал казаться мне подозрительным.
          - Романова, - запросто ответил Иван Артамонович. – Он на царство в восемьсот девяносто четвертом году венчался, народу на Ходынском поле в Москве тьма-тьмущая собралась, людишки-то у нас всегда бестолковые были, давка началась, я в полицейском кордоне состоял, помню только, что упал и чья-то здоровенная лапа в сапоге прямо по моей голове прошлась.
          - И что? – спросил я. – Умерли?
          - Выжил, - сказал Иван Артамонович. – Организм молодой был. Одна неприятность с того момента, как  выпью, сразу фараон египетский мерещится и так явственно хочет меня с пирамиды вниз головой сбросить. Вот с той поры и не пью.
          - А вы давно здесь? – спросил я.
          - Давно, - ответил Иван Артамонович. – Полагаю, что до вашего рождения здесь объявился. Полагаю, я здесь самый главный старожил.
          - А ты часом не шпион, дядя? – сказал я.
          - Шпион? - переспросил Иван Артамонович. – Может быть. Хотелось бы, правда, знать, чей? Если дьявола, то ему больше живые интересны, чем мёртвые. Если бога,  он и так всё видит, зачем ему шпионы?
          - Действительно, - сказал я. – Извините, не подумал.
          - Ничего страшного, - ободрил меня Иван Артамонович. – В этом месте у многих людей мысли сбиваются. Да что мы всё обо мне. О себе расскажите, женаты ли, есть ли деточки? Хотите ещё чаю?
          - У меня сын школьник, - сказал я. – Он в Полтаве живёт с матерью. У меня жена с Украины, когда разбежались, она туда вернулась. Вот летом собирался к сыну в гости съездить. Не получилось…
          - А что с супругой расстались? – спросил Иван Артамонович.
          - Да как-то, - сказал я. – Понимаете, я расту, в смысле, рос, на работе неплохую карьеру делал, а она у меня не то чтобы клуша, но какая-то домашняя вся, неинтересная. Скучно мне с ней стало,  вот и расстались.
          - Не жалеете? – сказал Иван Артамонович. – Жена – опора семьи, была бы дома, может, и не пошли бы опохмеляться и сейчас со мной здесь не сидели. А так сын без отца вырастет, плохо это безотцовщина, я сам с малолетства сирота, ничего хорошего в этом нет.
          - Может, и жалею, - буркнул я. – Чего теперь-то? Поздно уже.
          - Это вы правильно заметили, - сказал Иван Артамонович. – Всё, как говорится, нужно делать вовремя.
          - А у вас, наверное, правнуков полон двор? – спросил я.
          - Ошибаетесь, уважаемый, - сказал Иван Артамонович. – Я бобылем всю жизнь прожил и помер бесславно, сердце остановилось, когда вечернюю электричку ждал, на перроне не было никого, «Скорую помощь» вызвать или фельдшера позвать. Хотя в молодости до женского пола охоч был, и мне дамы навстречу шли. Так вот, поначалу всё обольстительно, шуры-муры, конфетки-бараночки,  как про мою профессию узнают, сразу с глаз долой. А жаль, очень аппетитные барышни встречались, - Иван Артамонович зажмурил глазки и, вероятно, предался воспоминаниям.
          - Это что же за профессия у вас такая? - спросил я.
          - Специфическая, - ответил Иван Артамонович. – Палачом всю жизнь трудился. Приступил к делу при императоре Николае Александровиче, продолжил при Керенском, при большевиках очень много работы было. Перед самой войной на пенсию вышел, в Гомеле поселился, в оккупацию попал. Немцы про меня вынюхали, в магистрат пригласили, вежливо так говорят: или мы тебя «руссиш партизанен на виселице вздёрнем», или ты на нас работаешь. Жить-то охота, куда деваться. Когда наши Гомель освободили, меня шлёпнуть хотели, один полковник из НКВД моё дело изучил, велел не трогать, обратно меня к прежнему ремеслу вернули. В последние годы, я, правда, больше наставником у молодежи был.
          - Да уж, ну и работёнка, - сказал я. – По мне лучше говно месить.
          - Так я и месил, - сказал Иван Артамонович. – Кто говно, а кто нет, это каждая конкретная власть в текущем моменте определяла, у меня на каждый акт приказ был, никогда никакого самоуправства. И должен вам ответственно заявить, уважаемый, с совестью у меня всегда всё в порядке было, и сон нормальный, здоровый, без всякого алкоголя или снотворных. Нет на мне никакой вины, если вы на это намекаете.
          - Да мне, собственно, всё равно, - сказал я. – Ваша жизнь была, её уже не переделаешь. А какие всё-таки перспективы у этого нашего сидения? – Я посмотрел на пустой шкалик. – Определиться бы хотелось – в рай или в ад?
          - Перспективы? – Иван Артамонович показал на высокую дубовую дверь. – Вот она, наша перспектива, ни ручек, ни замков, сколько лет здесь торчу, ни разу не видел, чтобы открывалась. Вот и все наши перспективы.
         - Как-то это нечестно, - сказал я. – Не ожидал от бога такой подставы.
        «Нечестно, милый мой, - невесело подумал Иван Артамонович и посмотрел на пустое место на стуле, где только что сидел человек. – Нечестно, это заставлять меня вас, дураков, в последний путь провожать. Господи, чертяка немилосердный, когда же ты наконец со мной определишься?..»