Чудо-юдо! (Ужасная сказка)

          Пошел Иван-Царевич на битву лютую на чудище поганое – Змея Трёхголового Горемычного. День бьются, ночь бьются – ничья! Вторую бьются, третью бьются – ничья! Ни Кладенец термолазерный не помогает, ни вспышки напалмовые Змеевы. Чистая ничья нулевая, и всё тут.
 
          Притомились, пригорюнились, присели передохнуть. Перемирие объявили. Каждый котомку достал из заначки и заначку из котомки. Перекусили, чем кто кому чего послал, в тишиньке. Да и прикорнули слегонька под пение цикад. 
          
          Просыпается Иван. Нет Змея, как сквозь землю провалился. Сбежал поганец. Воспользовался временной небитвоспособностью. Поискал Царевич по кустам, да болотам. Ни зги не видно Горемычного. Помыкался Иван по соседским буеракам, да с тем же отрицательным результатом. Порыскал по просторам, та же ерунда. Делать нечего, нужно в царство не солоно хлебавши возвращаться, безпобедным и безголовым, пусть и не на щите.
          
          Возвернулся Иван в царство своё славное. Да вот чудо какое дивное - всё народонаселение не узнаёт его, как от лешего беспородного шарахается. Не понял Царевич причуды такой. Подумал, что от битвы да буераков закоптился-повывозился до такой степени, что всем противно до неприличия. «Ну и ладно» - думает, - «вернусь, отмоюсь-отдерусь мочалами да дерюгами, буду как Иван-Царевич». С такими чистыми помыслами прибыл Иван ко дворцу. 

          Не успел и носа в ворота сунуть, из ворот дворцовых стража на него как высыплется, да как поналетит. Накинулись, что стервятники. Душат, крутят, к земле прижимают, повязать норовят. Как Царевич не пытался их образумить, типа совсем офанарели что ли на видное должностное лицо в государстве при исполнении посягать, всё пусто и без толку. Не верят ни в какую. Тут уже Иван совсем растерялся. Голову повесил, прижурился. Ну не биться ж битвой лютою со своей же гвардией. 

          Скрутили в три погибели Царевича горемычного, во дворец притащили волоком. Выходит к Царевичу… Ну, кто бы вы подумали? Не Царь-Батюшка, не Царица-Матушка. А братьев-сестёр у него не было. Малосемейная семья у него была. Сиротой он вырос… Выходит к Ивану-Царевичу Иван-Царевич. Молвит голосом елейным, не предвещающим ничего хорошего: 
          -Ну, что, поганый, сам сдаваться пришёл? Понял, что не выкрутиться тебе от вездесущего правосудия в моём лице и деснице, не укрыться от длани карающей?

          В такой ситуации у Ивана последний дар речи отнялся. Стоит, глазами лупает - луп-луп. В смысле, что не верит глазам своим. Дубликат-Царевич дальше свою обличительную речь глаголет. А все внимательно слушают.
          -Ладно, раз явился с повинной, не буду тебя дальше битвой лютой мучить. Поступлю по-милосердному, как в детстве учили. Возлюблю врага своего, как будто не врага своего. Помилую по амнистии. Даже должность тебе дам при дворе – Дворовое Чудо-Юдо. Помни доброту мою светозарную, и больше не бедокурь, горе чужое не мыкай. 

          Посадили Ивана в клетку большую позолоченную. Поставили её на дворе во дворце на столбы железо-дубовые. Жил там Царевич и в жару, и в стужу, и в цунами с землетрясениями всем ветрам назло. Кормили его отбросами всякими с конюшни с заднего хода и комбикормом заварным. По праздникам его по улицам водили за уздечку, на потеху праздношатающейся публике. Которая тыкала пальцами и бросалась банановыми огрызками. Думали, что он ими питается. 

          Самозванец же жил себе не тужил во дворце от пуза. Спал на перинах пуховых, ел вилками платиновыми, ими же в зубах ковырялся, в ус не дул. И хитро похихикивал порой, подмигивая сам себе. Как славно он Ивана-Царевича вокруг пальца обвёл. Жажду свою кровожадную супостат периодически славно и широко по-царски утолял. Не буду описывать, как. А то детишкам малым страшно будет, а недетишкам большим противно. Это уже другая сказка.

          Разжигающий побоище превращается в чудовище.