Божья коровка неохотно вскарабкивалась по стебельку, всё время съезжая по росе книзу, лениво взмахивала крылышками, бесконечно цепляясь, упорно продолжала тянуться дальше. Ведала ли она, куда ей необходимо добраться, но судя по тому, как терпеливо это махонькое творение преодолевало путь в безызвестность, думалось, что ей доставлял наслаждение именно момент самого действия. Ника прикрыла глаза и с блаженством вдохнула благоухания, исходящие от луга, на чьём ковре она нежила тело, получая наслаждение от блага, свалившегося на сознание. В его угощениях было столько взаправдашней щедрости... откровенного, всё дозволяющего гостеприимства! До такой степени позволяющего всё, что ты, пожалуй, и не отважишься ни на какие излишества, так как чувство меры в такие мгновения всецело распоряжается тобой, ибо осознаешь себя человеком, которому полностью доверились и распахнулись перед тобой во всю ширь природной души… В моменты упоения жизнью природы, почти катарсиса, всегда вспоминается мама... И хотя она так мало была с ними, но и за этот короткий миг общения сумела оставить в сердцах своих дочерей светлый луч восприятия жизни. Ещё в раннем детстве, им позволялось только нюхать цветы, но никогда в жизни не вырывать, разрушая красоту. В размышлениях не заметила, что погода стала выделывать кульбиты капризной барышни. Облака вдруг стали нависать так низко, что было даже страшновато от ощущения... вот-вот коснутся её носа.
Ника поднялась на ноги и, сбрасывая оцепенение от наваждений, подошла к раскрытому мольберту. Он уже с раннего утра был подготовлен к работе. Эскиз в карандаше заготовлен ещё дома, теперь можно было сразу приступить к работе красками, но внезапно задумалась, всматриваясь в одинокую сосну, возвышающуюся над лугом, усеянным цветами… Тени всё время менялись на её пышных ветках... Солнце создавало собственный образ благородной красавицы. Серые нейтральные тона превращались в прозрачные, а краски светились многочисленными цветовыми нюансами, весёлыми бликами. Сосна жила… дышала. Ника до глубины души поглощала пленэр. Оказавшись под открытым небом, в природной воздушной и световой среде, она испытывала непостижимое упоение погружения в себя: наполненную, необычайно живую, способную неимоверно много сказать, истолковать. В мастерской это было почти невозможно. Ограниченное искусственное освещение и оконные световые проёмы диктовали свои правила на цветовое состояние. И даже окраска стен, потолка, всё то, что окружало мольберт — оказывало влияние на выражение абстрактной мысли художника. А на натуре погода меняется стремительно, каждый миг дня вынуждает чутко схватывать моменты – они постоянно разные: в мае одни, а в октябре другие.
Неодинаковы нюансы пленэра в скалистых горах, луговине, безмолвном лесу, у моря, в деревне, крупном городе. Она умела писать замечательные портреты, но не получала наслаждения при передаче чисто материальной фактуры, локальных цветов, объёмов. Её выводила из равновесия условность трёх планов: ближний — шоколадный, средний — зелёный, дальний — голубоватый, так чувственно воспринимая особенности ощущения тёплых и холодных красок. Первые, как бы постепенно приближаются, вторые удаляются, формируя впечатление глубины пространства. Хотя и под открытым небом можно рисовать так, словно в мрачной мастерской — уныло, вялыми мазками, штрихами, невыразительно. Но она сознательно стремилась передать трепетание воздуха, мерцание света, игру красок, воплотив движение, охватывающее естество от мельчайшей травинки до свободных рек и возвышенных облаков. Оттого, вероятно, её полотна так привлекали посетителей выставок. Пред ними распахивался глубинный авторский замысел, душевные порывы.
Чему-то, улыбнувшись, она решительно устремилась к мольберту. Запрокинувшись немного назад в низком кресле – шезлонге, задрала ноги, и быстрыми пальцами с красивым педикюром нежно-розового цвета, ловко захватила одной ступнёй мольберт, а пальцами другой, слегка открутила крепление, опустив специальную подставку, чтобы было удобно скользить по нему кистью. Двумя ступнями сместила холст с рисунком сосны, осторожно перевалив его рядом с собой на траву. Изворотливыми движениями, вынула пустой загрунтованный холст из большущей специальной папки, и ловко установила на мольберт. Уверенно восходящее солнце навязывало свои тона, цветовые ощущения, но Ника, не замечала его требования, и была поглощена смешиванием красок так уверенно, и при этом нетерпеливо, словно в ней всё рвалось высказаться. Было видно, что где-то далеко внутри возник совершенно новый, неожиданный сюжет. Мыслеформа. C необыкновенным упоением, отклонившись назад, почти лёжа, пальцами правой ноги, зажав кисть - с восторгом погрузилась в холст, не оглядываясь по сторонам, но чуть прислушиваясь к пению птиц, и внимая симпатичному сверчку, который с момента её приезда (в семь утра) - поселился рядом с ней. И теперь, не замечая времени, писала вдохновенно, размашисто, а лицо светилось невероятным одухотворением.
–Ника, ты, что же мне не звонишь?! Уже изголодалась пожалуй окончательно? — озабоченно отчитывала очарованную художницу, молодая женщина, обхватив её за плечи, вглядываясь в полотно... –Слу-у-у-шай! Как это необычно! Но ведь ты же сегодня собиралась дописать одинокую сосну?!
– Сестрёнка, забрось-ка мне быстрее что-нибудь в рот, а то ноги все в краске... Знаешь, я и сама не осознала, как это произошло, но у меня всё внутри направилось к этому сюжету… В буквальном смысле слова кто-то завопил во мне: «Довольно! Долой одиноких сосен!» - Ника заливисто рассмеялась. –Наверное, перележала в траве. Как только ты меня сюда привезла, я сразу не погрузилась с головой в мольберт, а умылась вначале ароматной росой, и, не заметила, как божья коровка вовлекла меня в размышления. Немого забылась сном, а когда меня разбудило восходящее солнце… Тут-то всё и началось… Знаешь, необходимо почаще наезжать перед восходом, — с аппетитом прожёвывала котлетку с помидорчиком, любовно вкладываемую ей в рот рукой сестры Марии.
Они были двойняшками. Мария на пять минут старше. Сестра, как зачарованная, неотрывно анализировала полотно, и изумление всё больше расплывалось по разумному лицу.
– Мне это представляется или так у тебя задумано? Вас же художников в жизни не понять нам, обыкновенным людям, не имеющим безудержного воображения.
– Давай не прибедняйся. У тебя оно куда свободнее, богаче, нежели у отдельных мастеров. И что же тебя здесь так изумило? — подставила лицо сестре, чтобы та могла утереть ей губы влажной салфеткой…
Отделавшись от кормления, Мария полностью погрузилась в картину.
– Здесь изображён такой живой закат, из которого грезится появление на свет… восхода! Я почти, нет, не почти, а по настоящему предчувствую величественное движение заката к восходу, хотя его здесь ещё нет, да и, быть не может, но уже чувствуется близость…
Ника с признательностью глядела на сестру, а глаза её сделались влажными от любви и благодарности за священное понимание и душевную близость.
–Ты тончайший ценитель. Для мастера — это прямо-таки неосуществимая награда, такое глубокое проникновение в его замысел. А знаешь, что меня нацелило на такую мысль? Вспомни, когда мы учились в пятом классе, а мама в то время, уже почти год неподвижно лежала в больнице... — серьёзно задумавшись, продолжила она. –Мы с тобой проживали в интернате: он находился в 15 км. от нашей геологической партии. На летние каникулы все стали разъезжаться по домам, а нам с тобой, оказалось... некуда… было ехать. Ты тогда, помнишь, приняла приглашение к своей подружке в гости, а я не захотела и осталась. Но потом не утерпела... отправилась пешком в районный посёлок через лес. Я немного заблудилась, и очутилась перед небольшой речкой с оползающими берегами, опутанными корнями деревьев. Спускался вечер… Жутко тогда испугалась, но желание увидеть маму оказалось сильней, и я, сняв с себя одежду, скрутила в узел, привязав его к голове.
У Марии от волнения округлились глаза...
–Да, да! Я знаю, что ты подумала, — продолжала Ника пугать сестру. – Мы не умели с тобой плавать. Да нам и научиться-то было негде в степях Казахстана. Вокруг Байконура одни ракетные части и маленькие плесы... речушки. И я тогда так живо вспомнила, как где то слышала, что необходимо руками перед собой раздвигать воду, а ногами - как лягушка… Речка была не очень широкая, но для меня от страха – это было море. Не помню, как лихорадочно работая руками и ногами, очутилась у дерева на противоположной стороне, ветви которого свисали прямо над водой. Я ухватилась за них и потянула своё измученное, безжизненное тело к берегу. Потом ещё долго плакала от изнеможения и запоздалого чувства страха. В посёлок почти приползла... уже в темноте. В городской больнице меня накормили, напоили чаем, а только потом привели к маме в палату. Поставили какую-то раскладушку, чтобы рядышком спала. Маме ничего не рассказали о моём похождении. Зачем её тревожить.
И вот сегодня, наблюдая за божьей коровкой, я вдруг так живо поняла и даже увидела как бы со стороны, откуда во мне родились силы, позволяющие всё преодолеть. Это, оказывается, сам момент борьбы за жизнь. В нём, и только в этом миге... столько чувственных тонов... живых эмоций... нескончаемого движения. В одном мгновении тесно переплетаются все самые возвышенные представления жизни. Когда меня поразила внезапная, страшная болезнь, я уже тогда глубоко внутри уяснила, приняв всем сердцем свое решение, что должна с ней тесно дружить... Именно тесно, чтобы наслаждаться каждым мгновением дружбы, каким бы оно ни было... не допускать иного... навязчивого состояния, которое могло бы превратить в мгновенные развалины и здорово человека, тем более мой, мучительно, с любовью выстроенный внутренний мир. Немного помолчав, прокручивая в памяти, переживала момент истины, потом вскинув голову, отмахнулась от навязчивых мыслей...
–Я же тебе говорю, что пе-ре-раз-мыш-ля-ла сегодня... Вот и получилось, что в закате у меня всенепременно должен предвидеться восход. А что! Ведь получилось! Ну, довольно! Вези уже меня домой, мой ангел-хранитель.
Мария с чувством расцеловала сестру и стала укладывать её вещи в машину. Ника с видимым наслаждением разминала в траве ноги. Ловко, пальцами левой ноги, охватив
В Избранное!